«Жирный, непроглядный мрак давил на нее, в горле стоял липкий комок ужаса. Она знала — с минуты на минуту произойдет нечто непоправимое, но остановить происходящее она уже не могла.

Мужчина, взгляд которого она ощущала на своей спине, увязался за ней еще у метро. Сперва она решила, что это ей только кажется, и свернула на уходящую в сторону улицу. Потом на другую, третью, четвертую… Мужчина не отставал. Когда она наконец огляделась вокруг, то обнаружила, что оказалась в абсолютно незнакомой части Лиговки. Мрачный индустриальный район, зияющие чернотой пустые окна. И только гулкие шаги за спиной.

Все произошло быстро, слишком быстро для того, чтобы она успела хоть что-нибудь предпринять. Мужчина рванулся к ней, она попыталась побежать, поскользнулась и рухнула на землю. Он бросился на нее и прижал к земле всей тяжестью тела. Она пыталась кричать, но из горла вылетал лишь хриплый стон.

— Все! — засмеялся он ей прямо в лицо, обдав запахом гнилых зубов и дешевого алкоголя. — Ты покойница! Но сперва…

Он отбросил полу плаща, и только тут, замерев от ужаса, она увидела, что…»

На моем редакционном столе зазвенел телефон. Местной связи. Тьфу ты! — чертыхнулся я про себя и снял трубку.

— Але, — сказал я.

— Илья Юрьевич? — поинтересовались в трубке. — Это Степашин, ваш редактор.

Главный редактор моей газеты Виктор Константинович Степашин начинал свою карьеру как комсомольский работник, и с тех пор у него сохранилась выспренная манера говорить о себе в третьем лице — «это ваш редактор», «по мнению нашего редактора» и даже так — «давайте будем с уважением относиться к нашему редактору».

Я зло посмотрел на недописанное предложение, мерцающее на экране компьютера, и буркнул:

— Слушаю вас, Виктор Константинович.

— Не могли бы вы зайти ко мне в кабинет? — вежливо сказал редактор. — Нет, ничего не случилось. Вернее, ничего серьезного… Минут через пять-семь, хорошо? Жду вас.

Я положил трубку, откинулся в кресле и перечитал фразу, зеленеющую на мониторе. На чем мы там остановились? «Замерев от ужаса, она увидела…»

Что именно увидела женщина и чем вообще закончилась вся эта история, читатели моей газеты так, похоже, никогда и не узнают. Зараза он все-таки, этот уважаемый редактор. Вечно появляется в самый неподходящий момент…

Я выбрался из-за стола, похлопал по карманам, отыскивая пачку «Лаки Страйк», и закурил.

За окнами серела осенняя Фонтанка.

Тоска…

Сегодняшний день начался с того, что прямо с утра мне, похмельному, с трудом соображающему, что к чему, позвонил дружок-собутыльник, редакционный ловелас и ведущий спортивный обозреватель города Леша Осокин. Чуть не плача он сообщил мне, что все — доигрался.

Когда я наконец выяснил, в чем же состоит суть случившегося, то хохотал чуть не до судорог. Обратившись в пятницу вечером в районный кожно-венерологический диспансер по поводу рези при мочеиспускании, собутыльник, ловелас и обозреватель узнал: то, что должно было произойти, — произошло. Результаты анализов показали: в мазке Леши присутствуют злые и коварные микробы гонококки. Проще говоря, какая-то из необъятного числа осокинских подружек наградила-таки его неприличным заболеванием, и теперь с диагнозом «острая гонорея, сопровождаемая хронической формой трихомоноза» он отбывал на лечение в городскую больницу № 6. А читатели нашей газеты как минимум две недели должны были черпать новости спорта со страниц других газет.

Так началось сегодняшнее утро. Денек выдался утру под стать. Одно слово — понедельник. День, как известно, тяжелый. Полдня я вылавливал в коридорах городской прокуратуры следователя, который обещал сообщить мне подробности поимки серийного убийцы с Лиговского проспекта. Ближе к обеду следователя я наконец выловил, но сколь-нибудь внятного рассказа от него так и не добился. Так что запланированное в завтрашний номер художественное повествование под рубрикой «Ужасы ночного города» давалось мне теперь потом и кровью. А сейчас плюс ко всему я еще и зачем-то понадобился редактору.

Что там могло у него случиться? Я выбрался из-за стола, затушил сигарету в переполненной пепельнице и кинул прощальный взгляд на недописанный репортаж. Нет, так работать нельзя. Прежде чем отправляться в кабинет к Степашину, я зашел к ответственному секретарю газеты — насквозь прокуренной, сморщенной тетечке неопределенного возраста.

— Слушай, Ира, — сказал я, протиснувшись к ее столу сквозь плотные ряды корректоров и машинисток. — Меня Степашин вызывает. А страшилку о Лиговке я где-то на треть только успел написать. Зашиваюсь, но… Как у тебя со сдачей полос? Терпит время или как?

Ира оторвалась от гранок и глянула на меня сквозь плотную завесу сизого дыма. Дым этот, вечно окружавший ее, успел превратиться как бы в часть секретарского организма, и без него никто ее, пожалуй, и не узнал бы.

— За час никак не успеешь?

— Никак.

Она выдохнула в воздух очередную струю вонючего дыма (что, черт возьми, за гадость она курит?) и задумчиво помолчала.

— Слушай, Стогов, а как ты посмотришь, если твою кровавую драму мы вообще перекинем на среду?

— На среду? Нет, я-то не против, но… Чем ты будешь заполнять дырку на второй полосе?

— Да понимаешь… — Она покопалась и вытащила из вороха наваленных на столе бумаг одну, свернутую в трубочку. — Тут с утра по сетям такую информацию передали… По всем прикидкам — настоящая бомба. На, сам посмотри.

Я пробежал глазами распечатку компьютерного сообщения. Сухим протокольным языком сообщалось буквально следующее.

Оказывается, история с угоном школьного автобуса в Лондоне и взрывом нескольких кораблей в порту Бристоля, о которой так шумели все газеты мира месяцев семь-восемь тому назад, напрямую касалась отечественной внешней политики. Британская разведка МИ-6 разразилась заявлением, в котором утверждала, что на самом-то деле тогда, весной, в пригороде Лондона Ист-Энде была накрыта не база исламских террористов, а перевалочный пункт родных российских спецслужб. Чем уж там наши орлы занимались — то ли денежки родной компартии отмывали, то ли перепродавали латиноамериканский кокаин с целью поправить свое, традиционно бедственное, материальное положение, — об этом МИ-6 умолчала, однако намекала, что дела в Ист-Энде творились неблаговидные и в цивилизованном мире не принятые.

В марте британские автоматчики окружили штаб-квартиру отечественных орлов, в мгновение ока разоружили охрану и накрыли одним махом всех до единого причастных к этому делу лиц. Кроме одного, самого главного лица — агента-резидента. Каковой, положив на месте не менее шести британских коллег, взял в заложники целый автобус, битком набитый маленькими британцами и британочками, и, прихватив с собой все деньги, умудрился-таки уйти из щупалец МИ-6, добраться до Бирмингема и там, оставив туманному Альбиону дымящиеся руины нескольких доков и не менее тридцати трупов, исчез в неизвестном направлении. Англичане, впрочем, утверждали, что им-то направление это прекрасно известно — путь супершпиона лежал, как они уверяли, обратно в Россию, и теперь им, англичанам, очень хотелось бы видеть этого супермена в своей, английской тюрьме. По возможности обосновавшимся там навсегда.

Хм. Я почесал подбородок. В том, что данная история являлась бомбой, сомнений не было. И место ей не на второй полосе, а, вне всякого сомнения, на первой. Не каждый день секретные операции отечественных спецслужб оказываются достоянием гласности. Да еще такие мерзкие операции, которые приходится сопровождать захватами школьных автобусов.

— Думаешь поставить эти шпионские страсти в завтрашний номер? — поинтересовался я.

— Думаю. А что?

— Сама понимать должна… Ладно, если бы живыми детишками прикрывались заморские супостаты. Так ведь речь-то идет о наших орлах… Когда в подобное дерьмо вляпываются соотечественники, неплохо бы согласовать материал в верхах.

— Я согласовывала. Говорила со Степашиным, он куда-то звонил, говорит, что выпускать можно.