— Ты думаешь, это я убил Шона?

Я пожал плечами и сказал, что вообще-то не мое это дело. Но в глубине души я был уверен — если убийца Мартин, то разгадка всей этой истории будет найдена именно сегодня вечером.

7

В каждом, наверное, мегаполисе планеты есть район — «черная дыра», живущий по совершенно иным законам, нежели остальной город. Что-то среднее между сточной канавой, сумасшедшим домом и артистическим салоном. Сентрал-парк в Нью-Йорке, Кройцберг в Берлине или Риппербан в Гамбурге. Думаю, что вы понимаете, что я имею в виду. Есть такое место и в Петербурге, и называется оно — Пушкинская улица.

Если бы Александр Сергеевич узнал, во что превратилось место, названное его бессмертным именем, то, сдается мне, предпочел бы, наверное, прямо в детстве выпасть из заботливых рук Арины Родионовны, стукнуться головой об пол и оказаться навсегда неспособным к складыванию из букв слов, а из слов — предложений.

Лет десять тому назад, еще при советской власти, несколько домов на этой улице было решено расселить и капитально отреставрировать. Расселить-то дома успели, а вот начать ремонт — руки не дошли. И в скором времени оказалось, что большинство из пустующих квартир занято художниками, скульпторами, торговцами наркотиками, авангардными фотографами и прочими личностями, странными и бородатыми. Художники бумагой заклеили рамы без стекол, подвели к доставшимся хоромам свет и начали обживаться.

Что тут началось! Помню, когда я попал на Пушкинскую впервые, то долго не мог сообразить: а где кинокамеры? Впечатление того, что какой-то напрочь свихнувшийся режиссер выбил из не менее сумасшедших спонсоров бюджет под фильм о конце света и что я сдуру влетел прямиком на съемочную площадку, было полным. До последнего сантиметра расписанные пульверизаторами стены, из окон ревет шизофреническая музыка, посреди двора проповедник в малиновом берете и семейных трусах вербует народ в секту Виртуальных Онанистов.

Здесь можно было встретить аргентинских панков и настоящих шаманов из Тувы, продавцов марихуаны и девушек, которые уверяли, что скоро родят ребенка от призрака Александра Блока. А вывески на дверях квартир? «Редакция журнала „Галлюциногенный гриб“». «Портной-авангардист — недорого и модно». «Йога-клуб». «Курсы зороастрийской астрологии». «Трест Дирижабльстрой». Плюс иногда аборигены устраивали себе развлечение — «тарзанку» и сбрасывали с верхнего этажа по пояс голых девушек, за ногу привязанных к резиночке. Абсолютно незабываемая атмосфера.

Выйдя из «Хеопса», мы купили еще бутылку сухого вина (я предлагал пиво, но большинством голосов было решено остановиться именно на вине) и на Пушкинскую приехали, уже окончательно развеселившись. Мартин приставал к таксисту с тем, чтобы тот подхватывал его заунывную ирландскую песню. Брайан орал «Fuck off все ирландские песни!» и требовал, чтобы таксист спел «Из-за острова на стрежень». Дебби выспрашивала, как называются улицы, по которым мы едем, и пыталась в темноте погладить меня по коленке. Я молчал, отодвигался все дальше в угол и пил из горлышка дешевое сухое вино.

Когда мы вылезли из машины, таксист так стремительно порулил прочь, что забрызгал нас с ног до головы. Первое, что я увидел, оглядевшись, — на рекламном плакате с улыбающейся девушкой и надписью «Сумки из Германии» кто-то из аборигенов старательна закрасил букву «м» в слове «сумки». От этого улыбающаяся девушка приобрела совершенно непередаваемое выражение лица.

— Это что — здесь? — скептически поинтересовался Брайан.

— Здесь, — кивнул я.

— Ты же обещал, что мы идем в какую-то галерею.

— Мы и идем-в галерею. Очень, кстати, модную.

— По-моему, единственное, для чего годится эта улица, — грабить случайно оказавшихся здесь ирландцев.

— И насиловать ирландок! — добавила Дебби.

Мы прошли во двор. У входа в парадную спал совершенно пьяный милиционер в шинели.

— Не обращайте внимания, — сказал я, — Посмотрите лучше налево — это клуб «Meat-Factory». Справа — памятник Пабло Пикассо, построенный на деньги аборигенов.

Мы поднялись на третий этаж. Рядом с дверью галереи какой-то остряк нарисовал повешенного Санта-Клауса и написал «Dead Moroz»^[15]. Стучать пришлось долго — звонок, как и следовало ожидать, не работал.

Когда дверь наконец открылась, грохочущая внутри музыка обрушилась нам на головы, как прошлогодние зимние сапоги, впихнутые на антресоль.

— Привет, — буркнул Саша Минус, необычно трезвый для этого времени суток. — Проходите.

Мы прошли.

— Wow! — выдохнула Дебби. — Это же настоящий squat!

То, что ничего важного мы не пропустили, я определил сразу — публика была относительно трезвая, и никто не танцевал голым на столах. Народ тянул пиво, любовался на ржавые карбюраторы, расставленные по углам в качестве экспонатов, и местами целовался с симпатичными девушками. Саша молча протянул мне початую бутылку «Балтики».

— Чего это ты? — спросил он. — Решил погадать на Таро?

— Да нет. Ты же знаешь, как я отношусь к твоим потусторонним развлечениям. Привез вот к тебе своих коллег. Знакомься.

Саша пожал ирландцам руки и протянул им по бутылке пива.

— Вы в Петербурге по делу или как?

Ирландцы сказали, что «или как», и Саша посоветовал им сходить на конкурс профессионального мастерства гробовщиков, который послезавтра будет проходить двумя парадными дальше. «Будет очень интересно, — сказал он. — Один умелец из Пензы обещал привезти коллекцию гробов, разработанных специально для инвалидов — горбатых, карликов и сиамских близнецов». Ирландцы немного обалдели от подобных художественных изысков, и, чтобы сменить тему, я сказал, что Мартин интересовался, нет ли здесь знатоков оккультизма. Саша Минус сказал, что подобного добра у него в галерее навалом, и они все вместе переместились в зал для гадания на Таро.

Отправившись было за ними, в дальнем зале галереи я нос к носу столкнулся с Толиком Кутузовым, владельцем «Розовой Галереи», квартировавшей в этом же здании, но чуть ниже.

— О! Стогов! — обрадовался он. — Сто лет тебя не видел!

Толик не был заурядным человеком ни с какой точки зрения. Впервые я увидел его лет пять назад на выставке, которая незамысловато называлась Penis-Art. Толик стоял абсолютно голым посреди зала и привязанной к члену кисточкой рисовал на холсте то, что сам называл — «Женщина в сером». После того как акция была закончена, он отвязал кисточку, скептически глянул на получившиеся каракули и сказал: «Да-а… Не вышла картина… Что-то у меня сегодня эрекция пошаливает».

«Розовая Галерея», оборудованная Толиком, являла собой квартиру, старательно стилизованную под — как бы это поделикатнее? — в общем, под вульву с изнаночной стороны. Вход в нее представлял собой дверь, к боковым косякам которой были прибиты розовые матрацы, так что протискивались в галерею посетители с трудом. Каждому протиснувшемуся присваивалось звание «член галереи», и он тут же получал вручную расписанный Толиком презерватив.

Прихлебывая пиво, мы поболтали об общих знакомых, и Толик предложил угостить меня чем-нибудь получше, чем отечественное пиво.

— Я сегодня богатый! — интимно наклонившись ко мне, пробасил он.

— Неужели такое бывает? Может, отдашь долг? — поинтересовался я. В те времена, когда я видел его последний раз, он, насколько я помню, занял у меня денег и, между прочим, до сих пор не отдал.

— Мне заплатил один охрененно богатый фонд, — проигнорировал Толик мои слова.

— Подлечил эрекцию и нарисовал картину, которую можно продать?

— Зря смеешься. Я получил грант — продал этому фонду идею.

— Ну-ка, ну-ка… Интересно было бы узнать, за какие идеи нынче платят богатые фонды.

— Идея называется «Любовь длиннее жизни». Суть в том, что фонд находит двух добровольцев — мужчину и женщину, — которые завещают моей галерее свои тела. После того как они умирают, я разрисовываю их тела, придаю им такой вид, как будто мужик эту мертвую тетку трахает, и все это вместе заливаю стеклом. Чтобы не разлагались. Все — шедевр тысячелетия готов.