В субботу, пока Памела и Лиззи хлопотали с креветками, уткой и грибами, я закончил возню с освещением. Теперь в гостиной висела изящная маленькая люстра и стояли торшеры. У каждой кровати была лампочка для чтения, а туалетные столики я снабдил длинными узкими лампами, льстившими всем, кто смотрится в зеркало. Когда стемнело, мы зажгли всюду свет и проверили, что получилось. Памела побывала в садовом питомнике и украсила дом цветами — в комнатах стояли розы и левкои, на лестничной площадке и в холле — гладиолусы. Весь дом как бы светился. Любой домовладелец мог мне позавидовать! Даже мастерская покажется гостеприимной, когда в камине, выложенном красным кирпичом, запылает огонь.

— Придется протопить камин сегодня вечером и топить весь день завтра, чтобы проветрить комнату, — решила Памела.

Однако оказалось, что это не так-то легко. Памела, Лиззи и я двадцать минут раздували огонь, подкладывали газеты, подливали керосин и даже, стыдно сказать, сыпали сахар, но дрова не желали разгораться. Наконец, когда уголь все-таки занялся, рассерженная Лиззи выпрямилась и оглядела комнату.

— Здесь и верно теперь красиво, — сказала она. — Только вот никак не пойму, как это у вас хватает совести предлагать людям тут спать? Да я бы лучше ночевала на скалах!

— Почему, Лиззи? — изумилась Памела, но тут вмешался я.

— Она наслушалась Чарли, а тот знает только одно — что Паркинсоны эту комнату запирали. Они сами валяли дурака и его дурачили. Ради всего святого, Лиззи, не позволяйте Чарли дурачить еще и вас.

— Я бы и внимания не обратила на этого недоумка, — упрямо стояла на своем Лиззи, — но миссис Джессеп говорит то же самое.

— Говорит, наверно, что здесь бродит призрак миссис Мередит?

— Вот именно, мистер Родерик. Да успокоит Господь ее душу!

— Пусть себе говорит, Лиззи! Почему бы ей не говорить? Одинокий дом, красивая леди, неожиданная смерть! Ну кто не соблазнится состряпать из этого впечатляющий рассказ?

Памела поддержала меня:

— Мы ведь ничего не видели, правда, Лиззи? По-моему, нам нечего, беспокоиться.

— Ладно, ладно, пусть это будет на вашей совести, не на моей, если тут что-нибудь случится. А если камин опять вздумает дурить, попомните мое слово, я плесну в него полировку для мебели! — пригрозила Лиззи и удалилась.

Немного помолчав, Памела задумчиво произнесла:

— Я могу отдать им свою комнату, кровать достаточно широкая, а сама лягу здесь.

— Поддаешься Лиззи и Чарли? — сухо спросил я. — Надеюсь, ты-то не пойдешь по их стопам?

— Нет, конечно, нет!

— Вполне хорошая комната.

— Да уж и правда неплохая.

Я осторожно спросил:

— А как ты спишь сейчас?

— Спасибо, прекрасно.

— Никаких больше вздохов по ночам?

— Ни звука.

— Отлично!

— Еще бы!

Я не собирался говорить Памеле, но однажды и мне почудились стоны, о которых она рассказывала. Это случилось ночью, после того как у нас побывала Стелла. Я видел какой-то странный сон. Будто я веду Стеллу в зоопарк, там стоит большая клетка, полная птиц; Стелла почему-то очутилась в клетке, она испугалась, плакала и не могла вырваться наружу. Я тщетно старался освободить ее и проснулся, но мне показалось, что рыдания продолжаются. Однако через минуту все стихло; наверно, то была галлюцинация, вызванная сном. Несомненно, и у Памелы было так же. Я порадовался, что наконец-то она перестала об этом думать.

В воскресенье днем я отправился на станцию встречать Макса и Джудит.

Загорелый, стройный, небрежно одетый Макс, казалось, пышет здоровьем и доволен жизнью. Я взглянул на Джудит и мысленно отдал ей должное. Невозмутимая, безукоризненно владеющая собой, с гладкими темными волосами, сдержанными движениями и тихим голосом, она была совсем из другого мира, чем его первая жена, но невольно думалось, что и не из мира Макса.

Рядом с такими невозмутимыми женщинами я немного робею; ведь если омут столь тих, как узнаешь, глубоко там или мелко? Если чувствам не позволено отражаться на поверхности, разве узнаешь, способен ли этот человек разделить с вами тяжкие жизненные испытания? Мне хотелось понять, не растрачивает ли Макс зря свои прекрасные качества на особу, столь восхитительно уравновешенную.

— Макс влюбился в кучевые облака, — извиняющимся тоном объяснила Джудит. — Тут я бессильна. В таких случаях я перестаю для него существовать. К счастью, эти увлечения поневоле долгими не бывают.

— А он увековечил свою любовь? — поинтересовался я.

— Он пишет прелестную вещь, — тихонько шепнула она.

Макс улыбнулся:

— У Джудит свои пристрастия.

Слава Богу, сказал я себе, она неравнодушна к его работе.

— Но уж сегодня-то у вас соперниц нет, — заметил я.

Глаза Джудит были так же безмятежны, как этот день.

Пока мы ехали Макс молчал, осматривая окрестности.

— Можно, я выйду и пойду пешком? — спросил он. — До дома далеко? Я успею вовремя?

Я высадил его на перекрестке дорог в Биддлкоуме, рассказал, как пройти в «Утес» кратчайшим путем, и остановился возле «Золотой лани», чтобы забрать супругов Кэри.

— Макс стал другим человеком, — сказал я Джудит, когда мы остались одни. — Умиротворенный и спокойный. И выглядит моложе, чем когда я увидел его впервые.

Ответом мне была спокойная улыбка.

— Как мило, что вы это говорите, Родерик. Мы ведь можем называть друг друга по имени, правда? Но позвольте спросить, разве так уж сложно сделать Макса счастливым? Разве для этого не достаточно быть счастливой самой?

Я подумал, что она, наверное, права. Первая жена Макса всегда терзалась трагическими предчувствиями насчет своего здоровья, своих родственников или своего положения на сцене; и если одно, обманув ее ожидания, кончалось благополучно, то другое обязательно шло плохо, утоляя ее жажду мелодрамы. Не это ли угнетало Макса?

Я сказал:

— Уверен, что вы правы.

Появились Кэри, словно пришельцы с какой-то далекой звезды: волосы Уэнди пламенели над весьма условным одеянием цвета морской волны, а на Питере была белая шелковая рубашка, перетянутая ярко-красным поясом. Оба пребывали в восторженном состоянии, и от этого Питер напускал на себя меланхолию. Сегодня он больше, чем когда-либо, походил на прекрасного умирающего Пьеро.

— Мы прошлепали двадцать миль пешком, — сообщил он мне своим мелодичным, печальным голосом, когда машина тронулась, а Уэнди голосом Ариэля⁶ добавила:

— Вот и крышка нашему медовому месяцу.

Джудит улыбнулась, и Питер вопросительно поднял изогнутые брови.

— Все дело в поэтичности вашей внешности и прозаичности фразеологии, — пояснил я.

— Кэри, зайчик, — вздохнула Уэнди, — я ведь просила тебя не говорить «прошлепали».

— Ну проскитались, пробродили, пространствовали, о свет души моей! — ответил он ей.

— А вот и ваша сестра! — воскликнула Джудит, когда мы остановились возле гаража.

Памела бежала нам навстречу, ей не терпелось поскорее поздороваться с гостями. Они с Джудит встречались всего три или четыре раза, но тут тепло приветствовали друг друга, а Уэнди Памела поцеловала, ведь та была новобрачная. Когда я поставил машину в гараж и последовал за всеми в дом, я увидел, что Питер бродит по комнатам, разглядывая каждый уголок с разных точек зрения Уэнди восхищенно воскликнула:

— Ах, Родди, здесь шикарно! Просто сногсшибательно!

— Масса неиспользованных изумительных возможностей, — пришел к заключению Питер. — Я бы оформил все это в серебре с пурпурно-красными геранями и с вкраплениями нефрита.

— А мне нравится так, как есть, — сказала Джудит. — Я вижу здесь отказ от поклонения Мамоне⁷, во всем гармония и покой.

Памела была польщена.

* * *

Хорошо, что утки оказались упитанные, наши гости изрядно проголодались. Я подумал, что мы являем собой весьма живописную компанию. Памела в своем платье из тафты цвета вина была величественна, как и подобает владелице замка, Макс с мягкой темной бородой, в коричневом бархатном пиджаке выглядел патриархом, он чувствовал себя у нас, как дома; Джудит надела тонкое черное шелковое платье с рельефным золотым узором, маленькие уши были украшены длинными филигранными серьгами; стройная и изысканная, она как бы оттеняла беззаботность Уэнди, за которой наблюдала смеющимися добрыми глазами.