Ее слова произвели на меня впечатление.

— Пожалуй, ты права.

— Давай разматывать клубок с этого конца, Родди. Такая задача как раз для тебя — у тебя подходящий склад ума, ты можешь и вообразить, и проанализировать. А я сразу начну придумывать лишнее. Надо начать расспрашивать, узнаем все, что можно, про семью Мередитов и попробуем разгадать эту загадку.

— А с чего начнем?

— В том-то вся трудность! Я понимаю, конечно, прежде всего надо было бы поговорить с капитаном.

— И ты бы ему поверила?

— Нет, он будет скрытничать.

— Миссис Джессеп рассказала все, что знает, и даже более того, в этом я уверен. Не ходить же мне по округе и собирать сплетни про Мередитов.

— Я знаю, Родди, это нелегко. Но обещай мне, что ты попробуешь.

— Надо подумать. — Больше мне нечего было сказать.

Но за весь день я вряд ли хоть раз вспомнил о своем обещании. Мои мысли занимала компания бойких персонажей будущей пьесы. Погода стояла прекрасная, работа над пьесой захватила меня полностью и вдобавок ко всему — завтра к чаю должна была приехать Стелла!

Эта мысль повергала меня в радостное волнение, а между тем волноваться не хотелось. Я уехал из Лондона и поселился в этом глухом углу в поисках покоя. Я обрел работу по душе и намеревался ее продолжать. Это «занятное дитя», как назвала Стеллу Джудит, была очаровательной подругой для Памелы… Очаровательной-то да, но мне не следует терять душевное равновесие.

Так говорил я себе, но от равновесия и следа не осталось, когда в понедельник во время ленча пришла телеграмма: «Безутешна прийти не могу».

— Почему телеграмма? — возмутился я. — Почему нельзя было позвонить?

— Видимо, есть что-то, чего Стелла не хочет обсуждать по телефону, — медленно сказала Памела.

Она сидела, комкая в руках телеграмму, голос у нее был расстроенный.

— Ты думаешь, капитан старается отдалить ее от нас? И не позволит больше приходить?

Я сразу понял, что так оно и есть.

— Ну конечно, до него дошли слухи, что по дому бродит призрак его дочери.

— Ох, Родди, Родди! — Глаза Памелы наполнились слезами.

Я ушел в оранжерею и поднял там страшный грохот, ремонтируя полки: пилил, строгал, стучал молотком. Я испытывал потребность в реальном деле, в реальном шуме, мне хотелось самому что-то устраивать и с чем-то справляться. Я не желал поддаваться мертвым.

* * *

Однако в тот день гость у нас все-таки был.

Около трех часов Лиззи доложила, что пришел отец Энсон. Вид у нее был одновременно и гордый, и смущенный, будто она его пригласила и теперь не знает, какой ему окажут прием.

Священник вошел немного неуверенно, но быстро освоился. Он сидел, живо оглядывая комнату, и с пониманием рассуждал о том, как приятно поселиться в таком красивом доме. Он и сам только что переехал, но в новый, совсем новый дом.

— Удобный, но я предпочитаю старые дома, в которых уже жили, в них как-то уютнее, — сказал он.

Он приглядывался к нам, старался определить дух, царящий в доме, и одобрял то, что видел. Нам он сразу понравился, и Памеле, и мне. Как и мы, он был наполовину ирландец.

— Вам повезло больше, чем мне, — заметил он. — Вам посчастливилось носить имя, поистине благородное во всех отношениях.

— Да, и я не хочу его менять, — сказала Памела.

На лице священника появилась добрая улыбка.

— И тем не менее придется, дитя мое.

Ему было около семидесяти, хотя выглядел он еще крепким. Роста он был невысокого, но осанка и громкий рассудительный голос придавали ему властный вид. Его лицо, которое не пощадило время, бороздили морщины, говорившие об опыте и чувстве юмора. Улыбка была добрая, понимающая. Глубоко посаженные голубые глаза смотрели открыто и пристально.

По его словам, он обрадовался, узнав, что молодые честолюбивые люди решились уехать из Лондона — на такой поступок действительно нужно мужество.

— В городе значительную часть вашей жизни проживают за вас другие, вам остается осваивать совсем небольшое жизненное пространство. Здесь же, как выясняется, душе есть где разгуляться, и поэтому чем дух богаче и сильнее, тем лучше. — Он улыбнулся мне. — Меня заинтересовали ваши критические статьи, вы требовательны, но великодушны, вы хорошо знаете подспудные течения нашего времени. Но смею сказать, что здесь, при открывшихся вам горизонтах, вы скоро убедитесь, что одних занятий критикой вам мало.

То же самое говорил мне Макс! Удивительно! Меня подмывало рассказать отцу Энсону про пьесу, но я удержался — котел кипит лучше, если он под крышкой.

Когда Лиззи принесла чай, священник улыбнулся ей и спросил, не зайдет ли она к нему, чтобы научить его домоправительницу делать тесто на соде.

— Только боюсь, чтобы такое тесто удалось, нужен ирландский воздух, на здешних берегах у него не тот вкус, — добавил он.

— Попробуйте мое печенье, отец, — ответила польщенная Лиззи, — если понравится, скажите, я приду.

Отец Энсон похвалил печенье на соде и выпил довольно много чая. Я полагал, что ему сразу придется уйти, ведь он занятой человек.

— Я живу в Биддлкоуме вот уже двадцать пять лет, — сказал отец Энсон и замолчал.

Сам он не хотел заговаривать о том, что пережила Лиззи, но ждал, что заговорим мы.

— Лиззи ведь рассказывала вам про привидение, отец Энсон? — спросила Памела.

Он кивнул:

— Очень вам сочувствую, мисс Фицджералд, это печально для всех вас.

Я сказал, что если он располагает временем, мы с удовольствием посоветовались бы с ним, и он посмотрел на меня с улыбкой.

— Буду благодарен вам за доверие.

Мы рассказали ему про все — больше, чем говорили друг другу. Памела впервые услышала о том тошнотворном ощущении холода и страха, которое охватило меня на лестнице, а я не знал до сих пор, что, когда они с Лиззи жили в доме одни, без меня, чьи-то вздохи часто будили сестру по ночам, и она отправлялась осматривать дом. Мы рассказали священнику о предостережении, которое получили от капитана, сказали, что видели портрет Мери Мередит и что по описанию Лиззи явившийся ей призрак очень его напоминает.

Я с удовольствием отметил, что у священника были такие же сомнения, как у меня: он дотошно расспрашивал нас о подробностях и очень многое сразу отверг; однако в конце концов он медленно покачал головой, и в голосе его прозвучало сочувствие:

— Какие-то проявления прошлой жизни, несомненно, существуют, особенно проявления чего-то необъяснимого. Боюсь, вы убедитесь, что в этом доме жить нельзя.

Я очень огорчился и промолчал, а Памела спросила дрогнувшим голосом:

— Неужели ничего нельзя сделать, отец?

— У всех у нас есть возможность молиться, дочь.

— Но может быть, — настаивала она, — нам следует попробовать разобраться, попробовать что-то предпринять.

— Прежде всего, вам самой не надо тревожиться. — Он помолчал. — Ну и, на крайний случай, существует экзорсизм¹⁵.

Я почувствовал, что все во мне противится этому совету. Одна мысль об изгнании злых духов вызывала у меня отвращение, она припахивала суеверием, дьяволом и адским пламенем.

— А вы не думаете, отец, — снова обратилась к священнику Памела, — что можно что-то сделать, чтобы мятущийся дух обрел покой.

Он улыбнулся:

— Можно, если здесь действительно обитает этот дух и если у вас хватит веры и мужества…

— А кроме того, знаний, — добавил я. — Мы очень мало знаем о Мередитах. Похоже, капитан не желает иметь с нами ничего общего, он даже не разрешает своей внучке приходить к нам, а на сплетни, которые распускают в деревне, полагаться нельзя.

— Спрашивайте меня обо всем, что вам хотелось бы узнать, — ответил священник, — может быть, мои ответы будут несколько сдержанны, но вы же понимаете, я не все имею право рассказывать.

Памела сразу спросила напрямик:

— Мери Мередит умерла в результате несчастного случая?

— Насколько я знаю, да, — ответил отец Энсон, — насколько я знаю.