Ночь напролет,

Пусть охраняет от бед и забот

Ночь напролет

И пусть назло жестокой судьбе

Любовь и счастье придут к тебе.

Когда я спускался к «Утесу», передо мной уютно светились окна нижнего этажа. Как любит этот дом Стелла! Да и я не меньше. Я представить себе не мог, что мне придется искать какое-то другое пристанище!

Глава XVI

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

«Напейтесь шампанского, — советовал мне Баллэстер, — и пройдитесь по всей пьесе еще разок!»

Я понял, как он был прав, когда в пятницу утром сел просматривать второй акт. В нем Барбара наслаждается своей дьявольской затеей, однако все продолжают считать ее очаровательной, благородной, остроумной женщиной. Диалогу здесь надлежало быть искрометным, полным юмора, блестящим. Я надеялся, и, как впоследствии подтвердилось, справедливо, что игра актеров, в свою очередь, придаст пьесе веселость и легкость. Однако в это утро мое сочинение казалось мне тяжелым и неудобоваримым, как глина. Промучившись с час, я выжал из себя две забавные реплики и один каламбур. В результате моя рукопись превратилась в путаницу зачеркнутого, перечеркнутого, вставок и стрелок. «Увы, с шампанским и оживлением текста придется подождать», — решил я, и взялся за последний акт. Он больше подходил к моему настроению — мне предстояло придумать, как обойтись с Барбарой в конце — судьба ее должна быть суровой, но не устрашающей, неожиданной и в то же время неизбежной, словом, должна соответствовать ее козням и коварству. Я ломал себе голову над этой задачей, когда зазвонил телефон. «Скотт», — мелькнуло у меня в голове, и я в два прыжка очутился внизу.

— Можно попросить мисс Фицджералд? — Напряженный, отрывистый голос поверг меня в изумление — это был капитан Брук!

Я помахал Памеле из окна детской — она помогала Чарли. Уронив на землю проволоку, которую держала в руках, сестра поспешила в дом и жестом попросила меня оставаться возле телефона. Пока она слушала, на ее лице проступали красные пятна, но она спокойно сказала:

— Буду очень рада. Да, сейчас приеду.

Она повесила трубку и в недоумении посмотрела на меня.

— Капитан просит приехать к Стелле.

— Ей что, хуже?

— Боюсь, что так. Видно, он очень расстроен и боялся, что я откажусь.

— А он объяснил, в чем дело?

— Сказал, что она «жалобно умоляла». А затем сказал, что «естественно, никогда не обратился бы ко мне с подобной просьбой, если бы не видел, что иначе Стеллу не успокоить».

— Отвезти тебя?

— Пожалуйста, Родди.

Приглашение капитана ничего хорошего не предвещало — Стелла либо расхворалась, либо в истерике, и все же в моей душе возобладало чувство облегчения. Мы больше не отрезаны друг от друга.

— Придумай что-нибудь, чтобы мы могли поддерживать с ней связь, — наставлял я Памелу, пока мы ехали к Уилмкоту. — Скажи Стелле, что я буду наезжать в Бристоль, могу даже поселиться там, если нужна моя помощь. Все равно придется бывать там на репетициях. Узнай, не сможем ли мы с ней видеться. Нельзя упускать этот случай, надо как-то получать от нее известия.

Памела кивнула:

— Попробую. Но по словам капитана, ее «мучают стыд и раскаяние», так что твои вопросы могут только разбередить ее.

— Ну, это было и прошло. Она же буйствовала вчера, Скотт рассказывал…

— Думаю, ей нельзя ни в чем противоречить, — возразила Памела. — В каком бы она ни была настроении, придется подлаживаться. Главное, чтобы она начала спать.

— Совершенно с тобой согласен.

Я сказал, что оставлю машину возле Уилмкота, пройдусь по роще и буду ждать Памелу возле лужайки для игры в шары.

— Не скажи ей чего-нибудь, отчего она разволнуется, — предупреждал я Памелу, — и ни в коем случае не упоминай об экзорсизме!

— Господи! Разумеется, не буду.

Памела ждала, когда ее впустят, и было видно, как она нервничает.

Я прошел через рощу на берег. Здесь располагалась площадка для игры в шары, к ней вела посыпанная песком дорожка, вдоль которой стояли скамейки, обращенные к морю. Останься этот защищенный от ветра полукруг в его первозданном виде, он радовал бы душу — воздух здесь был соленый и смолистый, позади выстроились сосны, глазам открывался великолепный вид — но сейчас подстриженный, прилизанный, полный народа, этот уголок навевал уныние. Четверо престарелых джентльменов лениво подталкивали шары, за ними с одной из скамеек наблюдали сестры милосердия в форме и, казалось, им было так же скучно, как их подопечным. С другой скамьи за игрой следили растрепанные мальчишки и девчонки и их молодая румяная мать — эти громко потешались над какой-то веселой шуткой. Я находился в парадной части Биддлкоума — здесь прогуливались пожилые пары с собачками, высокая девушка провезла мимо меня пожилого человека в инвалидном кресле, за ними мрачно промаршировали две разгоряченные полные дамы в черном — видно, они только что поссорились, так как смотрели в разные стороны. Приятно было остановить взгляд на юноше и девушке в шортах, прошествовавших мимо с рюкзаками. Наблюдения за публикой могли бы меня позабавить, но нервы мои были взвинчены, и пока я прохаживался взад-вперед, беспокойство становилось нестерпимым.

Я вспоминал наш разговор с капитаном и все яснее понимал, что обратиться к нам его заставило что-то весьма серьезное.

Наконец подъехала Памела. Она вышла из машины и подошла ко мне. Мы направились в тень под деревья. Я сразу увидел, что дело плохо. Памела проговорила:

— Стелла просила меня приехать, чтобы попрощаться.

— Как она?

— Вполне спокойна, но очень слаба. Бледная и утомленная. Благодаря снотворному ей удалось поспать. Она просит у нас прощения за свое вчерашнее малодушие. Мне велено тебе передать, — в голосе Памелы зазвучала ирония, — что она всегда будет вспоминать о нас обоих с благодарностью.

— Значит, «прощай навек!»?

— Я так поняла. — В глазах Памелы блеснули слезы.

— Господи, Памела, — воскликнул я, — не принимай это близко к сердцу. Стеллу просто принудили, вот и все, а она сейчас слишком слаба и не может сопротивляться. Подожди, ей станет лучше, и все обернется по-другому.

— Не уверена, Родди. Она сломлена. Можно сказать, раздавлена, это… это просто больше не Стелла!

— Ну посуди сама! У нее бессонница. Не спать столько дней и ночей! К тому же ее опоили снотворным. Разумеется, она сама не своя.

— Так-то оно так, но дело не только в этом. Ее дед одержал верх. Он сам плох. Стелла говорит, что у него ужасные боли, нужна операция, а он не хочет в больницу — из-за нее. Поэтому она и плачет. И боюсь, он ей Бог весть чего наговорил, так как она твердит одно: «Он меня простил, понять не могу, откуда у него столько великодушия!»

— Что ж! — отозвался я. — Сейчас это вполне естественно, но неужели ты не понимаешь, что это пройдет?

— Не знаю, мне страшно, — призналась Памела. — Дед слишком сильно влияет на нее, и его влияние длится всю ее жизнь, с самого рождения. Подумай, Родди, на нее ежедневно намеренно давили, коверкая ее характер, формируя другой. Видел бы ты ее комнату! Просто усыпальница Мери!

— Ну уж ты любишь преувеличивать!

— Нисколько. Настоящий музей ее матери. Стелла сама об этом говорит с таким благоговением! Стены бледно-голубые — любимый цвет Мери, на занавесках маргаритки — любимые цветы Мери, на стенах флорентийские мадонны — ее любимые картины, под карандашным портретом Мери в юности — стеклянная ваза, а в ней белая роза. Подумай, там стоит даже статуэтка Мери из белого гипса. Форменный культ умершей матери! А какой аскетизм, какая девическая чистота, какое благочестие! Любая чувствительная девушка поддастся этим чарам, и вряд ли найдется мужчина, способный их развеять.