— Ты славно потрудилась, — похвалил я Памелу.

— Мастерская еще не оклеена обоями, — сказала Памела. — Штукатурка плохо принимает краску. И на время нам пришлось запереть столовую. Столовая — комната надменная, она не потерпит полумер. Придется ей подождать, пока мы разбогатеем.

Прелестная гостиная благородно приняла на себя роль общей комнаты. Светлый буфет из березы, обеденный стол, стулья, кресла и большой диван с обивкой цвета увядшей розы, мои книжные полки, выкрашенные в зеленый цвет, — все это прекрасно сочеталось друг с другом. Диван у окна был завален подушками В другом конце комнаты, возле камина, был готов уголок для меня, где я мог писать свои рецензии, — там стояло глубокое кресло, торшер, низкий столик, удобная лампа и радиоприемник, до которого ничего не стоило дотянуться рукой. По другую сторону камина расположился под лампой стол для шитья, правда шила. Памела довольно редко, если не считать случайных швейных оргий, длившихся с утра до вечера. Для гостиной мы ничего не покупали, и, когда я увидел всю нашу старую обстановку, у меня на минуту закружилась голова, как будто здесь столкнулись прошлое и будущее; потом я успокоился, и будущее стало настоящим. На каминной полке клонили тяжелые головки махровые розы, а в разрушенной оранжерее пламенела роскошная азалия, словно давая понять, какой изысканной, полной цветов и красиво обставленной должна стать гостиная в будущем.

— Сколько придется на нее потратить, когда выйдет твоя книга! — заметила Памела.

Я не стал говорить ей, что книга, подобная моей, никогда не принесет автору богатства и что эта комната только дразнит меня, намекая на неиспользованные возможности.

— Кто-нибудь заходил? — спросил я.

— Нет, слава Богу! Лиззи говорит, мы в безопасности, пока не повесим занавески.

— От капитана что-нибудь слышно?

— Ничего.

— И никаких «беспокойств»?

Памела помедлила:

— Мне ведь нетрудно вообразить себе что угодно.

— Да уж, насколько я знаю, в этом у тебя никогда затруднений не было, — откликнулся я и увидел, что вошла Лиззи звать нас к чаю.

На клетчатой скатерти красовались роскошные яства. Лиззи, еще более щедро, чем в школьные годы, сдобрила пудинг джемом и, не скупясь, украсила его сверху взбитыми сливками. Времена наших с Памелой аскетических трапез уходили в прошлое.

— Завтра, — сказала Памела, — мы повесим занавески в гостиной, поставим на место книги и повесим люстры. Днем придет помочь Чарли Джессеп. Очень полезный сосед. Берется за все. То заявляет: «Я немного разбираюсь, как растить помидоры», то «Знаете, а я ведь немного кузнец». Только вот беда: не закончит одно, а уже со страстью хватается за другое. Предполагалось, что он и его тетушка присмотрят за домом и приберут его к нашему приезду, но мы застали тут все в полном беспорядке.

Это меня удивило; я полагал, что капитан Брук щепетилен в делах подобного рода.

— Как бы то ни было, — продолжала Памела, — Чарли обожает слоняться поблизости, и по-моему, его не волнует, заплатят ему за работу или нет. Я думаю, он влюбился в Лиззи.

— В мое ирландское рагу он влюбился! — фыркнула Лиззи.

— И я его понимаю, — сказал я, вспомнив это блюдо — горячее, ароматное, с большим количеством мяса, приправленного разными специями; правда, в июле оно мало привлекало.

Я спросил Памелу, неужели капитан ни разу не предложил им помощь.

— Один раз прислал официальную записку, — ответила она. — Просил дать ему знать, все ли в порядке. К ней он приложил перечень адресов, о котором я его просила. И больше ни слова.

— А от его внучки тоже ничего? — Никаких признаков жизни.

— Я-то думал, она будет бегать сюда под любым предлогом.

— Она бы и бегала, я уверена. Все портит этот старый сквалыга.

Я почувствовал некоторое разочарование. Я уже размечтался, что Стелла составит моей сестре компанию, я собирался катать ее на машине, возить на пикники, вместе плавать, короче говоря, всячески развлекать это милое дитя.

— Да, — сказала Памела со своей обескураживающей манерой читать мои мысли вслух, — этой внучке капитана требуется верный рыцарь.

— Не наше дело! — отрезал я.

Лиззи обошла нас с большим коричневым чайником, она наполнила мою чашку, налила сливок и положила сахар, два больших куска.

— Ну и дурак! — машинально отозвалась Памела, передавая мне имбирный пряник.

Тут же вмешалась Лиззи:

— Что за выражения! — пожурила она сестру.

Я почувствовал, как у меня екнуло под ложечкой. Сколько мне лет? Семнадцать?

Памела не улыбнулась. Она думала о своем. Когда она так сдвигает свои прямые темные брови над серыми глазами, крепко сжимает губы и расправляет плечи, вид у нее становится грозный.

— Я не намерена это терпеть, — заявила она.

— Ты что, собираешься стравить меня с капитаном? — спросил я. — Я на это не пойду. Он старик опасный.

— Я собираюсь подружиться со Стеллой. — В голосе Памелы прозвучала непоколебимая решимость. — Лиззи, — добавила она, — учится делать девонширские сливки².

Последнее сообщение вовсе не свидетельствовало об обычной для Памелы непоследовательности, нет, речь шла о составной части намечаемой кампании. Я расхохотался и подавился куском торта; хорошо рассчитав удар, Лиззи стукнула меня по спине. Смех Памелы смешался со смехом Лиззи — скрипка с фаготом. Придя в себя, я сбегал к машине за пакетом, в котором привез купальный костюм и новый просторный халат. Мне потребовалось две минуты, чтобы подняться наверх и переодеться, но я чертыхнулся, вспомнив про камни, — я забыл купить пляжные туфли. В гостиной Памела завела граммофон и поставила пластинку — старую, полную неудержимой веселости: «Sous les Docts de Paris»³.

— Пошли купаться! — крикнул я.

— У тебя в шкафу сандалии, — прокричала Памела и побежала к себе в комнату.

Сандалии пригодились мне как нельзя лучше, когда я зигзагами спускался по покрытой острыми камнями дорожке, которая вела с вершины холма к пляжу. Песок еще был залит водой, небольшие волны лениво перекатывались через скользкий плоский валун, служивший нам мостками. Мы оба прекрасно плаваем. Памела поплыла за скалы, а я направился в залив. Устав плыть кролем, я перевернулся и поплыл на спине, глядя на скалы и небо. Прохладная, чистая бодрящая вода несла меня к берегу. Наконец-то я был там, где мне хотелось быть.

Мне показалось, что прошло совсем немного времени, когда я услышал, что Памела зовет меня, и я увидел, что она повелительно машет мне со скалы. Я подплыл к берегу и следом за ней стал подниматься по тропинке; нас ждала работа.

И вскоре, расположившись на каменном полу сарая, мы уже распаковывали книги.

* * *

После ужина у Памелы, продолжавшей неумолчно болтать, стал заплетаться язык, и она начала зевать. Подобно многим людям с живым воображением и любящим мечтать, она обожала поваляться в постели по утрам и обычно завтракала у себя в комнате. Меня это вполне устраивало, я предпочитаю завтракать без сестры, в обществе блокнота, куда записываю глубокие мысли, посещающие меня, когда я принимаю ванну. Но, как оказалось, сегодня утром Памела с Лиззи поднялись в семь, «чтобы навести порядок в доме к приезду хозяина». Пришлось отправить их обеих спать.

Я тоже клевал носом, но продолжал сидеть за столом, хотелось произвести кое-какие расчеты. Меня мучило подозрение, что мы безумно расточительны. Несмотря на все дотошные вычисления, я не в силах был поверить, что мы можем себе позволить жить так, как живем, поэтому я достал наши бухгалтерские книги и, сидя за кухонным столом, принялся снова проверять расходы.

Стояла абсолютная тишина, после грохота, царившего в Блумсбери, она чуть ли не оглушала. Даже моря не было слышно. Словно обеспокоенный этим безмолвием, Виски привстал в своей корзине, потянулся, неуверенно направился к моему стулу, потом вспрыгнул мне на колени и, мурлыкая, улегся, тяжелый и теплый. Виски был славный кот; примесь персидской крови, разбавившей кровь его рыжих предков, наделила его гибким телом и длинной мягкой шерстью. Ему нравился его новый дом.