О чем думал граф?

Он стоял на бережку и смотрел на коричневатую воду. Никому не вспомнить те времена, когда на месте пруда была пустая впадина. Луга вокруг пруда топкие.

На коричневатой воде — прозрачный слой пыльцы.

«Вода подернута бледным налетом, — думает он. — Отмирание начинается снаружи».

Пруд был невелик. Обойти его можно за четверть часа.

По берегам рос камыш, но не очень густой. Дичи в нем не укрыться.

Никто не может свидетельствовать, как сработали этот пруд.

Будем считать, что он был здесь всегда.

— Будем считать, — сказал граф.

Есть вещи, для объяснения которых не надо устанавливать происхождение.

Довольно того, что они есть.

Они притягивают к себе другие вещи. Они могут завести поблизости лес. Они влекут к себе людей, которые что-то изменяют.

Поддается ли объяснению то, что вокруг пруда возник обжитой мир, замок?

Люди пожившие знают, что с течением времени многое изменилось.

Дома появлялись, дома исчезали.

Он говорил о воле пруда.

Воля пруда — лишь краткая формула других объяснений.

А. был сыном графа.

В этот жаркий полдень Анна Хольцапфель провожает взглядом А. и О., которые заворачивают за угол дома. Больше она их не видит.

Она отходит от окна и открывает дверь в коридор с окнами на восток, во дворик.

Посреди двора, на чурбане, под голыми бельевыми веревками, сидит рыжая кошка Анны Хольцапфель.

Кошка и Анна смотрят на ворота, в которых стоят А. и О.

Анна знает, что А. никакой не охотник.

Охотник — это Макс Кошкодер.

Еще она знает, что все кошки — его добыча.

Она знает также, что А. что-то задумал.

А. рассказывает О. историю одной кошки.

Догадывается ли она, почему А. и О. стоят в воротах?

Кошки умирают медленно. Макс однажды застрелил желтую кошку. Она сидела на вязе и таращила свои зеленые глаза. Сколько лет она шмыгала по парку. Ее выслеживали и караулили. Но она всегда убегала. Дети рассказывали про нее целые истории. И вот пришел ее последний час. Кошка съежилась перед Максом, припав к дорожной грязи, и даже не порывалась отскочить. Затем развернулась и задрала хвост. И Макс выстрелил. Кошка кувыркнулась. И упала замертво. Макс вынул нож. Он начал с брюшка, довел разрез до шеи и содрал всю шкурку вплоть до лап. Оголенную тушку он бросил в кусты. Два дня спустя дети, возвращаясь из парка, рассказывали, что видели голую кошку.

На дворе воистину роскошный воскресный день.

Послеполуденная дрема.

А. и О. стоят в воротах.

Все еще не уходят.

Анна прилипла к окну.

Она не знает, чего хотят А. и О.

А. и О. не знают, что думает Анна. Кому это знать?

А что поделывает священник Вагнер? Он уже встал и из окна второго этажа смотрит на дорогу. Он не ведает, что в нескольких шагах назревает событие.

Священник видит из окна пивоварню. Там, только на первом этаже, живет Карл Панцнер, друг Франца Ксавера Марке, по соседству с Фашинг, сестрой старухи Липп.

Макс Кошкодер был сыном старухи Фашинг, которого ей зачал барон по имени Понгратц.

Как это получилось, она не знала: не могла взять в толк, что он творит.

Сестры, и та и другая, ходили на тайную исповедь к священнику Вагнеру.

Старуха Липп подарила старухе Фашинг красивую коробочку, она досталась Максу, и он хранил в ней самые любимые трофеи — кончики кошачьих хвостов.

Иоганн Вагнер знал, что коробочка принадлежала раньше князю Карлу.

Ее история тоже тянет за собой другие истории.

Священник знал причину перехода коробочки в руки старой Липп. В то время, когда возникла сия причина, старуха была молодухой Липп. Вот уже много лет он вспоминал об этой причине во время исповедей старухи.

Притча о следах в проповеднических речах Иоганна Вагнера, как он полагал, тоже душеспасительна, ибо очищает совесть.

Совесть есть то, на что уповает священник Иоганн Вагнер.

В ту ночь, когда князь пожаловал к молодухе Липп, у него была при себе коробочка.

Потом Липп положила коробочку в ларчик, где хранилась и фарфоровая собачка, с которой князь пришел на первое свидание.

Позднее, когда князя уже не было в живых, Липп, дождавшись темноты, с замиранием сердца открывала ларчик и ощупывала оба подарка. Собачка дорога ей еще и тем, что уж очень была приятна на ощупь в определенном месте.

Коробочку она подарила сестре, когда та разродилась Максом Кошкодером.

Собачка перешла к священнику после смерти старой Липп.

«Если бы не было всеобщей связи вещей, — размышлял, стоя у окна, священник, — Господь не мот бы ходить по стезям своего творения».

А. и О. на глазах у Анны Хольцапфель заходят во двор и опираются на столб для бельевых веревок.

О. знает историю про голую кошку.

Не в ней ли причина, заставляющая его думать, как ему тошно?

Из таких причин вырастает история. Они, эти причины, уже натянули тетиву.

Всякая история что-то упорядочивает.

Но Анна вся в своих мыслях, она, не отходя от окна, движется мимо А. и О., минует двор и поднимается к замку. Она ищет объяснения. Вот она спрашивает у Марии Ноймайстер, не знает ли та, что может быть на уме у А. и О.

Мария Ноймайстер — бабушка О.

Она слышит, как А. кричит:

— Нынче кошачье воскресенье, Анна!

Это — первые слова, которые Анна Хольцапфель слышит в эти послеполуденные часы.

Слов «Кошачье воскресенье» достаточно для того, чтобы дать истории соответствующее название.

Это понятие влечет за собой вопрос, на который она не может ответить. Анна Хольцапфель вынуждена задавать вопросы.

Она спрашивает себя, не хотят ли ей отомстить?

«С чего, — спрашивает себя Анна Хольцапфель, — я углядела связь между кошкой на чурбачке и А. и О.?

Или дело в ружье?

Я работаю на господ».

И она думает о своем честном отношении к работе.

Требуется смелость, чтобы выйти навстречу тому, на кого она работает.

Набравшись смелости, Анна Хольцапфель отходит от окна. Она поворачивается к выходу.

А. и О. подмечают, что Анна Хольцапфель собирается выйти во двор. Это ставит под угрозу их замысел.

Анна понимает, какой опасностью может обернуться путь от окна к двери.

Не дело это — хоть на минуту что-то упускать из виду.

А. поднимает ружье.

Он стреляет.

Кошка замертво падает с чурбана.

А. и О. убегают.

Анна подбирает мертвую кошку и уносит в комнату.

Всем, кто знает Анну, нетрудно догадаться, что она там даст волю слезам.

В тот день А. и О. обошли жилища всех слуг и работников замка и перестреляли всех кошек, попавшихся им на глаза.

А. делал это недрогнувшей рукой.

О золотом фазане

Ирма, дочь Макса Кошкодера, сидит в обветшалом театре герцогини. Театр уже не был театром.

Длинное приземистое строение, приплюснутое коробкой кровли зрительного зала, не имело никакого сходства с театром.

Оно было похоже на оранжерею перед замком.

Театр, переставший быть театром, стоял на холме, с которого на том берегу пруда был виден замок.

Теперь в этих стенах живет Макс Кошкодер со своей женой Митцель и дочерью Ирмой.

Говорят, в свое время герцогиня приказывала посыпать склон солью и сахаром, и даже летом можно было прокатиться на санях до прудов у подножия холма. Была будто бы и другая забава — кататься по замковому пруду на черной богато убранной ладье, которую выписали из Венеции, а главное — гребцами были шестеро господ в высоких цилиндрах.

А посередке сидела герцогиня и время от времени склонялась за борт и, погрузив в воду голову в водолазном доспехе, смотрела, как все выглядит в подводном мире. Шестеро мужчин при этом вставали и, покачивая веслами, как балансирами, удерживали лодку в устойчивом положении.