Мир живет круговоротом. Снедь поступает на кухню, яства поднимаются выше. Нож отделяет верх от низа. Цёлестин и Мандль снуют по лестницам. Каргель и Эбли выносят корыто. Солнечное сияние столовой залы исходит от круглого стола.

У князя Генриха топорщатся кончики усов, когда зубы терзают лососевую спинку. Остроконечная бородка графа загибается вверх, когда зубы рассекают мякоть персика. Бархатка графини колышется в такт глотательным движениям. Грес слышит множество вещей.

Он лежит на крышке и прислушивается.

По трубам течет крепкий бульон с яйцами.

По трубам катятся шарики вермишели.

Серебристый лосось ныряет в самую глубь. Прибывает тушеное филе. Бараньи котлеты шарахаются в разные стороны. Эскалопы из молодой косули размазываются по трубам. Фарш каплунов утучняет журчащую влагу. Гусиная печень, жареные вальдшнепы, персиковое суфле, пудинги, брюссельский торт, вишневое мороженое, фрукты — все проплывает под лежбищем Греса, исчезая в бурлящей пучине.

Макс смотрит, а Грес лежит на спине, раскинув руки. Из дверей замка на задний двор выходят Мария Ноймайстер и семь работниц. Они стоят бок о бок и вдыхают ночную прохладу. Они боятся нищих. Они знают, что Грес залег над клоакой.

Розалия Ранц рассказывает, как князь глядел в окно кухни.

Грес видит звезды.

Грес видит луну. Он смотрит, как удаляется Макс. Под Гресом катят свои волны начало и конец. Над Гресом дремлет замок.

Мария Ноймайстер и семь поварих возвращаются в замок. Они затворяют тяжелую дверь. Цёлестин щелкает засовами. Макс идет домой. Он читает книгу про золотого фазана и про платья герцогини, которая когда-то владела замком и больше всего на свете обожала кошек.

Грес встает со своего лежбища. Он прислоняется к стене. В его теле гудят пустые трубы, в них оседает то, что преходяще.

Прямо над головой Греса кто-то распахивает окно. Это — Фауланд. Пусть господа знают: все едино — слово ли становится плотью или плоть словом. Кто выходит из подземелья, в него же и возвращается. Время и трапеза уничтожают то, что кажется превращением. Круг замыкается над Гресом. Всё так, как было от веку. Прекрасное солнце встанет завтра, прекрасное солнце завтра и зайдет.

Мария Ноймайстер и семь девушек приступают к работе. Князь Генрих стоит у окна. Впереди столько впечатлений. Бархатка, остроконечная бородка, зубы и глотка, нёбо и язык. Грес стоит во дворе замка, проклиная рыбу и каплуна. Каргель и Эбли проходят мимо. Цёлестин и Мандль начинают свой маршрут.

Господа оживляют круг стола.

Фауланд держит речь.

Меню обновлено.

Клоака не успевает вздыбиться, ее опорожняют Каргель и Эбли.

В Писании сказано: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» ¹

О манифесте, обвиняющем убийц персиков

Бытие творимое, но не творящее исполняет то, что ему назначено. Оно восходит по каменным ступеням к круглому престолу, его путь идет снизу вверх.

На солнечном диске стола сверкает бытие творимое и творящее. Оно поглощает и рождает блеск, оно возвращается в высшие сферы, в царство утроб, которые суть бытие творящее, но не творимое. Это — тела господ. Это — взоры графа и графини, это — взгляд князя Генриха, чье око увековечило околоцветники сосков Розалии Ранц.

Господа живут в лоне бытия, не творящего и не творимого, они живут в замке, который был дан им от начала времен.

Цёлестин совершает рукотворное дело, к которому призван. Возложив дары кухни, он покидает солнце. Он выходит из замка и трудится как садовник. Он сажает цветы и подрезает кусты. В своем саду он сажает персиковое деревце, будто наделен силой творить.

Он сажает деревце с мыслью о том, что взрастит его для себя и сам соберет плоды.

В оранжерее у подъезда к замку цветут камелии. И высокая сосна стоит перед замком. А за поляной сверкает пруд.

Ночь расступается перед тем днем, который господа всегда празднуют с особой торжественностью.

Позади замка на крышке клоаки лежит Грес.

Фауланд читает книгу об эманациях.

Лениво поворачивается тяжелая парадная дверь, над которой нависает балкон. Цёлестин выходит из замка, шагает вдоль западной стены и наконец прислоняется к ней. Над цоколем, который он ощущает спиной, высится громада замка. Окна горят, слышны голоса господ, их смех повергает в трепет работниц на кухне.

Цёлестин поворачивается. Ладони прирастают к камню, голова зажата между руками.

Подошвы вязнут в песке. Спина напряженно выгибается. На шее вспухают жилы. Впервые в жизни Цёлестин говорит «Нет». Он думает о замке. Он сам хотел бы творить. Он говорит «Нет» словам графини, он говорит «Нет» шуткам князя, он говорит «Нет» его утехе, когда князь пялится на Розалию Ранц, имя которой случайно нашел в своем дневнике. Если бы Цёлестин знал, что, произнося имена господ, он называет лишь имена, ему было бы легче сказать «Нет!». Но он этого не знает. Произнося имена, он окликает тех, кто больше имен, он называет то, что уже непретворимо, ибо есть и пребудет.

Он знает, что звезды красивее теней.

Запах стола пропитал все, что он говорит. Его ладони горят от въевшейся в кожу серебряной и золотой пыли, ведь ему ежедневно приходится чистить утварь, господа так любят блеск. Он знает, что имена, звучащие у него в голове, суть сами господа.

Князь Генрих читал Цёлестину отрывки из своего дневника, где он нашел имя Розалии Ранц.

Князь не мог припомнить, чтобы когда-либо делал запись о Розалии Ранц.

О ее судьбе Цёлестин узнал из рассказа князя.

С тех пор Цёлестина терзает имя Розалии Ранц, имя его сестры.

В нем пылает скрытый жар, это от близости к солнцу.

Цёлестин упирает лоб в камни замка. По ту сторону стоит Грес, он слушает шум «возврата». Им обоим внятен глухой голос, гул пути к клоаке. Лоб Цёлестина пронзают имена, и вместе с ними низвергается то, чем эти имена были. Господа срываются вниз, запутавшись в словах, которые Цёлестин вбивает в стену. Огнем гудящей печи пылает его речь. Огонь играет отблесками на стекле ламп. Розалия Ранц объята пламенем.

Цёлестин говорит Мандлю: «Солнце — это и моя песня». Вот графиня несет фарфоровую собачку старухи Липп. Видишь, на ней распластался Грес. Видишь, как рвется черная бархатка на шее графини. Смотри, старому Гресу возвращено мужское семя, вот старуха рожает сына, который любит клоаку, все изливается, и все едино в смешении. Вот князь Генрих, он виснет, цепляясь за часовой механизм, и изменяет время, это такое время, что изменяет времена. А вот и Цёлестин. Он садится в карету. Ее помчит Криги, самая быстрая лошадь. А на козлах ждет приказа Цехнер. Видишь, графиня ступает на подножку и усаживается у дверцы. Цёлестин закрывает дверцу. Серебряная ручка подается вверх. Обе каретные скамьи обиты голубым бархатом, а на нем сверкают золотые гербы. Эго лилии. Вот Криги рысит по парку, вспархивают фазаны, колеса взрыхляют гравий. Пахнет липовым цветом. Шлейф пыли тянется по аллее, в прорехах кустарника мелькает лиса. Вот я называю имена своих восьмерых братьев и сестер, я называю голод и грозу, застигшую меня, вот и молния, она ударила в дуб и сбила меня с ног. Я открою графине свой сад, я сделаю мир прекрасным садом. Я вспоминаю корабль в заморском порту, где меня скрутила лихорадка. А рядом со мной стоит князь Роберт и протягивает мне виргинскую сигару. Помнишь, какой-то император вошел в ворота замка, а ты преградил ему путь. Смотри: это я, Цёлестин, который творит, я тот, кто я есть и таковым пребуду. Вот карета останавливается перед замком, и я подаю графине руку и говорю с ней. Знай, это будет, мои деревья будут цвести и золотиться персиковыми шарами, и они созреют, и О. соберет их. Мы создаем то, чего у нас не отнять, и мой стол — это солнечный круг, для которого открыты все окна и двери.

Цёлестин стоит у стены. Макс Кошкодер исчезает в темной глубине парка. В замке погашены огни. Цёлестин возвращается в подземелье. В левой руке золотые часы, цепочка с медальоном струится меж пальцев.