Волна за волной, весна за весной. В Петербурге еще не сошел снег, здесь цветут сады. Тепло как летом, и даже вода в бухте «На карантине» прогрелась. Ованес подолгу гуляет по берегу, выискивая цветные камушки — подарки его друга Моря. На ум приходят новые и новые сюжеты, один занимательнее другого. Райский сад… нет, не сад, а скорее уж берег вечного как вселенная океана, океана времени. Море встретило первых людей и облизало их, как добрая теплая корова облизывает шершавым языком своих новорожденных телят. Море, разлучающее любимых, — можно написать корабль и девушку, машущую с пристани белым платком, море властное и жестокое, в котором погибали отдельные корабли и целые флотилии, и конечно ласковое, спокойное, может быть, даже сонное море. С чего же начать?

Он снова живет в родительском доме, спит на своей кровати, подолгу смотрит в окно, из которого видно его море. Иногда гуляет всю ночь, считая звезды, или, закутавшись в теплую куртку, сидит у моря, выспрашивая Бога о своей дальнейшей судьбе, утром мама запрещает домашним будить ее дорогого мальчика. Стараясь с вечера выспросить, что бы тому желалось поесть на следующий день, она с раннего утра бежала на базар и быстро готовила что-нибудь эдакое: нежную слоеную пахлаву, такую сладкую, что просто тает на языке. Ованес всегда любил пахлаву, но не с этого надо начинать, потому что отец попросил приготовить бастурму и соленые бохи. И еще козий сыр, молоко, слоеные пирожки с сыром, лепешки в сладком сиропе… хорошо бы магалепи с кофе. Если на столе будет много еды — отец не будет в претензии, а Оник, он так вытянулся и похудел, ее ненаглядный Оник, Ованес… ее дивный мальчик, кроха, спеленутый в белоснежные пеленки с большим голубым бантом в виде цветка пиона. Красивый, как маленький ангелочек, в вышитой сорочке семенящий за старшими братиками на нетвердых ножках. Ее прекрасный сын — художник, слава которого скоро прогремит на весь мир. Нет, перечисленных блюд явно маловато для драгоценного сыночка. Нужно послать кого-нибудь в лавку за яблочным джемом, прикупить на завтра соленые виноградные листья. И главное, не забыть про чихиртму. Хотя это уже, наверное, завтра. Сколько времени ребенка не было дома, и вот же — его совсем нечем принять! Того и гляди, уедет в Петербург, да и откажется возвращаться. А что ему делать в нищей Феодосии, где даже покормить-то толком с дороги не могут?

Через неделю к дому семьи Ованеса подъехала коляска Казначеева. Айвазовский выбежал из дома и сразу же повис на шее своего второго отца. Они обнялись, и Константин Григорьевич радушно пригласил Александра Ивановича в дом. Последние несколько лет Ованес начал присылать родителям деньги, так что было что на стол поставить, причем было в избытке.

Дома сестры уже суетились, выставляя на стол хлеб да оливки, орехи и зелень. Гость в дом — счастье в дом. Обнаружилась нехватка вина: в доме Константина Гайвазовского не держали хмельного. Казначеев попытался уговорить хозяев, что зашел ненадолго и вполне может обойтись без вина, но его тут же усадили на почетное место, рядом со светящимся счастьем Ованесом. Прикладывая руку к груди, Казначеев сообщил, что и ел и пил, да разве их уговоришь? «Ах, спорить с вами»! — его снова усадили, рядом на стол водрузили большую глиняную миску с виноградом.

А из кухни уже доносятся аппетитнейшие запахи: томится мясо в ароматных травах, варится рыба, того и гляди, сейчас сестры-невесты начнут метать на стол миски да тарелки. Эка напасть!

«Ну уж нет, — со смехом отгораживает руками ближе к себе часть стола Александр Иванович. — Бог свидетель, ни крошки в рот не возьму, пока Ваня мне свои новые работы не покажет. Стосковался. Сил нет».

И пока смущенный и радостный, ну просто улыбка до ушей, юноша раскладывает перед гостем листы, Александр Иванович любуется своим названным сыном, Иваном Константиновичем Айвазовским — мальчиком, превратившимся в юношу, лебеденком научившимся летать и ставшим прекрасным белым лебедем.

На следующий день Казначеев забирает Ваню с собой. Рипсиме бы не отпустила, сколько времени она слезы лила, днем и ночью за своего мальчика бога молила, но муж говорит — надо, значит, надо. Да и Ованес не навсегда, поди, улетит с этим господином. Не может она относиться к бывшему градоначальнику так же тепло, как это делает ее сынок. Не по чину ей, что бы Оник ни говорил. Не может, хотя и понимает, если бы не градоначальник, ее сын, пожалуй, до сих пор бы мел полы в грязной забегаловке у грека, или, того хуже, грузил мешки в порту. Мать понимает, что до конца дней своих будет она молиться за раба божия Александра, а ведь не отмолит всего, что тот сделал для ее ребенка. Тем не менее — это для Ованеса Казначеев друг, благодетель, а пожалуй, и второй отец, а для нее он прежде всего господин Казначеев. И ничего с этим не поделать. Не сможет она породниться с бывшим губернатором и его женой, что из княжеского рода, даже ради сына не посмеет.

А Ованес уже летит за Казначеевым, прихватив свою столичную одежонку и художественные принадлежности, ибо поманил его великий волшебник неземными красотами, которые просто обязан увидеть молодой художник: Ялта, Гурзуф, Симферополь… Крым.

Упорхнул золотой птахой необыкновенный птенец гнезда Гайвазовских, на комоде денег оставил — много. Столько и не нужно было. Кинулись было догнать, да разве ж их догонишь? Далека дорога, змеится, петляет то вниз, то вверх, над ней синее небо, а внизу бескрайнее море — сверкает, блестит, аж глаза слепит. И солнце… такое солнце, что смотреть невозможно. Теплое, нежное, доброе.

Айвазовский откидывается на подушки открытой коляски, и кажется ему, будто бы летит он над этим прекраснейшим миром. Как же хочется объять необъятное, впустить в себя и разноцветные просторы, и ветер, и песню, что доносится откуда-то.

И вот уже перед путниками цветущая Ялта с ее горами в золотистой легкой дымке, море, ласковое и нежное — купайся или сразу начинай рисовать. Да, прилежный художник должен был бы поселиться здесь на долгие годы, но даже прожив жизнь, не сумел бы, пожалуй, запечатлеть всего достойного быть перенесенным на холсты, сохраненным для вечности.

Провести вечность у этого моря! Срастись с нагретыми на солнце камнями, ничего не делать, просто лежать на песке, с восторгом вглядываясь в голубое небо! У Айвазовского определенно впереди целая вечность. Но у Александра Ивановича никакой вечности нет, и он торопится. Айвазовский делает множество зарисовок днем, а ночью в полном изнеможении смотрит на огромные южные звезды, которые в свою очередь смотрят на художника, недоумевая, отчего тот не хватается за кисти и не спешит запечатлеть одну из них.

После Ялты путь лежит в Гурзуф. Место, где жил Пушкин — знаковое для Айвазовского место. Не отдыхая, они отправляются на первую прогулку к дому Ришелье, где восемнадцать лет назад жил поэт. Возле кипариса Ованес стоит какое-то время, представляя, как на его месте когда-то стоял Пушкин, что поэт видел это самое дерево, судя по возрасту, кипарис, предположение выглядит вполне реалистично. Ованес здоровается с деревом, отвешивая ему легкий дружелюбный поклон. «Наверное, так делал и Пушкин», — подумалось.

Все время пребывания в Гурзуфе Айвазовский приходил к дому Ришелье поговорить с пушкинским кипарисом.

«В Юрзуфе (Гурзуфе) жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzarone.[94] Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря — и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что пребывание в Юрзуфе (Гурзуфе) оставило у меня в памяти».[95]