Сегюр пришелся по душе императрице и стал одним из ее любимых собеседников. В июне 1785 г. она взяла его с собой посмотреть на завершение работ по строительству канала, соединявшего Балтийское море с Каспийским через Ладожское озеро, Волхов, озеро Ильмень, реки Мету, Тверцу и Волгу. А 18 января 1787 г. Сегюр отправился вместе с Екатериной в знаменитое путешествие в Тавриду.

Во время пребывания императрицы в Крыму Потемкин не раз сообщал ей об участии французских военных инженеров в укреплении крепостных сооружений Очакова и Измаила. Об этом же Потемкин многократно говорил и Сегюру, указывая на несовместимость подобных акций с заключенным 31 декабря 1786 г. между Россией и Францией трактатом о дружбе, торговле и мореплавании. А русский посланник в Париже Симолин делал соответствующие заявления французскому Министерству иностранных дел. Так, в начале 1787 г. Симолин сообщил графу Монморену, что «Франция открыто оказывает Турции помощь, направляя туда своих артиллеристов и других людей для обучения турок военному искусству, что такие действия не отвечают ни взаимным позициям наших дворов, ни дружеским заверениям Его Христианнейшего Величества по отношению к Императрице»[60]. В донесении графу А.А. Безбородко о своей беседе с министром иностранных дел Франции Симолин писал: «Граф де Монморен ответил мне, что Франция не может отказать Порте, своему давнему другу, в незначительной помощи»[61].

Еще 26 июля 1787 г. Потемкин писал Екатерине: «...я знаю точно, что французы манят Порту помочь им недопущением флота нашего в Архипелаг и ссудою офицерами». Екатерина отвечала: «Несумненно, что кашу заваривает Франция. Приготовиться надлежит к войне»[62].

Французские дипломаты путали весь мир тем, что Екатерина Великая готовит нападение на миролюбивую Турцию. Так, они трактовали присоединение Крыма к России как провокацию императрицы, дабы вовлечь Турцию в войну.

Но вот 12 августа 1787 г. султан Абдул Гамид I объявил войну России. И не просто войну, а общемусульманский джихад. Ведь турецкие султаны по-прежнему считали себя халифами — повелителями всех правоверных. Все мусульмане Северного Кавказа, Закавказья, Прикубанья и Крыма должны были поднять оружие против неверных. Призыв халифа к войне отправили даже в далекую Бухару. А 21 августа турецкая эскадра атаковала русские суда у Кинбурнской косы. В письме к Потемкину Екатерина сетовала на несвоевременность этой войны: «...весьма желательно было, чтоб мира еще года два протянуть можно было, дабы крепости Херсонская и Севастопольская поспеть могли, такожды и Армия и флот приходить могли в то состояние, в котором желалось их видеть. Но что же делать, если пузырь лопнул прежде времени»[63].

1 октября турки высадили десант на Кинбурнскую косу. Генерал-аншеф Суворов повел русских гренадер и кавалерию в контратаку. Сам Александр Васильевич был тяжело ранен, а весь десант, в 5 тысяч человек, перебит на месте. 6 октября 1787 г. Потемкин писал Екатерине: «Атаку распоряжал француз Тотт, который просверливал пушки в Царе Граде»[64].

Екатерина отвечала светлейшему: «Буде французы, кои вели атаку кон Кинбурн, с турками были на берегу, то вероятно, что убиты. Буде из французов попадет в полон, то прошу прямо отправить к Кашкину в Сибирь, в северную, дабы у них отбить охоту ездить учить и наставлять турок»[65]. Тут государыня имела в виду тобольского губернатора Е.П. Кашкина, который мог бы приискать галантным кавалерам местечко в местах не столь отдаленных.

Справедливости ради следует сказать, что французов среди убитых на косе не нашлось, но там была такая каша из трупов, частично в воде в камышах, да и вряд ли они были в мундирах королевской армии. Но угроза Екатерины, видимо, подействовала. Так, 7 декабря 1787 г. Потемкин сообщил Румянцеву, что французский инженер Лафит отозван из Очакова.

Впервые в истории войн французские волонтеры приняли участие в войне на стороне русских. Так, в осаде Очакова участвовали граф Роже де Дама, де Бомбель, доктор Массо и другие. Граф де Дама участвовал также в морских сражениях на Лимане, а при взятии Очакова за проявленную храбрость получил чин и орден св. Георгия 4-й степени. Сегюр требовал его производства во флигель-адъютанты, но императрица отказала иностранцу в такой высокой милости. 26 (15) апреля 1789 г. А.В. Храповицкий записал в своем дневнике мнение Екатерины: «Граф Рогер Дамас, Французский волонтер, бывший при осаде Очакова, пожалован в полковники. Он просился в флигель-адъютанты, видимо, по совету графа Сегюра; но я не хотела иметь во внутренних комнатах Французского шпиона; равным образом не определила и в гвардию, а полковничий чин доставляет ему право на подобный во Франции».

В апреле 1789 г. Потемкин получил секретное письмо от русского посла Булгакова, сидевшего в Семибашенном замке. Булгаков сообщал, что французский посол Шуазёль-Гуфье встречался с капудан-пашой, которому предложил как можно быстрее восстановить флот, двинуться на Очаков, заградить русским кораблям выход из Севастополя, высадить один десант под Хаджибеем (Одессой), а другой — в Крыму, и при этом пообещал помощь знающих офицеров[66].

21 июля 1789 г. в Балаклаву пришла французская тартана «Лидель». На судне был груз — рейнское вино, кофе и ряд других ценных товаров. Главное же, на тартане прибыл французский купец Луи Болот, имевший рекомендательное письмо от французского посла в Константинополе.

Замечу, что и ранее из турецких владений часто прорывались в русские порты суда, принадлежавшие грекам. Но после этого греки продавали русским товары, а сами с разрешения наших адмиралов уходили к турецким берегам пиратст... пардон, заниматься каперством.

Любопытно, что на допросе Болот дал явно преувеличенные сведения о турецком флоте. Болот не сказал ни слова о французской помощи туркам, но заявил: «Купленные прошлой осени два английские 40-пушечные фрегаты, так же и еще один, в зимнее время приуготовлены к походу во флот. Из них на одном привезено было из Англии немалое число от 18- до 24-фунтового калибра чугунных пушек, и разный артиллерийский груз»[67]. На самом же деле никакого фрегата англичане туркам не продавали.

2 мая 1789 г. Потемкин отписал государыне: «Скорей Шуазель послал осмотреть, что у нас делается, нежели нас уведомить. Его француз на сем судне ничего подобного не открыл, чтобы был народно прислан. Напротив, просится назад. Я уверен, что другие суда, о коих они упоминают, побывают в протчих гаванях. Это новый род выдуман шпионства. Ежели их отпускать, то мы нигде в покое не останемся. Притом показание его о флоте турецком весьма преувеличено»[68]. В итоге тартана так и не была выпущена до конца войны.

Летом 1788 г. во Флоренцию прибыл генерал-поручик И.А. Заборовский с целью вербовки наемников в русскую армию и флот. 1 июня 1789 г. Заборовский пишет Екатерине: «По приезде в Италию я послал обер-офицера на Мальту, а штаб-офицера в Тоскану, где [он] осмотрел набранные на службу 70 корсиканцев, и их отправили в Сиракузы, а бригадиру Мещерскому предписал воздержаться от их дальнейшего набора».

Чем Заборовскому не угодили корсиканцы, остается загадкой. Об этом факте и не стоило бы упоминать, если бы неприязнь нашего генерал-поручика не изменила бы историю человечества. В начале лета 1789 г. Заборовский получил прошение о приеме на русскую службу от младшего лейтенанта французской армии, служившего в Балансе. Звали лейтенанта Наполино Буона Парте. Двадцатилетнему корсиканцу из семьи адвоката явно не светила карьера в королевской армии, а о том, что через несколько недель падет Бастилия, в валанской глухомани и помыслить никто не мог. Но, увы, Заборовский резко отклонил просьбу Наполино. Тут была и неприязнь к корсиканцам, да еще этот молокосос просил сразу чин майора.