Обмакнув перо в чернильницу, Никколо принялся заполнять чистый лист словами. Теперь ему потребуется всего шесть недель, чтобы закончить рукопись «Государя», а затем представить ее новым правителям Флоренции.

Никколо Макиавелли появился на свет 3 мая 1469 года, став наследником прославленной, хотя и отнюдь не влиятельной семьи и первенцем сера[2] Бернардо и донны Бартоломеа де Нелли. Макиавелли, чей род, как говорили, восходил к правителям Монтеспертоли, именовался в честь некоего предка Киовелло, что значит «гвоздь», хотя в начале XIV века они также звались Анджолини. На гербе Анджолини, равно как и на гербе исконных Макиавелли, был изображен простой синий крест на белом фоне; позднее к кресту добавились четыре гвоздя — mali clavelli, то есть «гибельные гвозди» страстей Христовых.

Семья Макиавелли с незапамятных времен была связана с руководством Флоренции и подарила городу нескольких выдающихся политиков. Бонинсенья Анджолини будут помнить благодаря романисту Франко Саккетти не только как «мудрого и знаменитого горожанина», но и из-за забавного случая, не раз упомянутого Саккетти. Писатель повествует о том, как во время одного из публичных выступлений Бонинсенья то и дело мерещились на стене разные комические фигуры; и далее Саккетти напоминает читателю о том, как важно сохранять сосредоточенность. И вправду были занятия, которым флорентийцы предавались со всей страстью.

Первейшим из них было превозношение себя и своего семейства в глазах других. Абсолютно все, будь то стяжательство, женитьба или меценатство, служило подъему авторитета, собственного либо семейного.

Главный изъян рода Макиавелли, несмотря на его выдающихся представителей, заключался в его малочисленности. Хуже того, к XV веку род оттеснили на периферию флорентийской политики. Связь между властью и крупными семействами была для всех очевидна, поскольку брак означал союз и, следовательно, увеличивал вероятность того, что удастся стабильно извлекать выгоду из занимаемых постов. Во Флоренции многочисленные родственные связи могли стать преимуществом, потому что позволяли создать обширную сеть влияния, однако не менее важную роль играли и другие факторы. Семейные кланы, соседствующие с Макиавелли, такие как Гвиччардини, Ридольфи, Питти, тоже не отличались многочисленностью, что, однако, возмещалось их политическим могуществом. Зажиточность, умение налаживать личные связи и вовремя перебегать на нужную сторону не только почитались, но и служили залогом высокого положения в обществе, в отличие от жизни в изгнании, а иногда и безвременной кончины.

К сожалению, большинство выходцев из рода Макиавелли не имели ни богатства, ни достаточной власти, чтобы породниться с какой-либо аристократической семьей. Характерным примером была и матушка нашего Никколо. Семейство Нелли до самого исчезновения хвастало несколькими priori delle arti (приорами, или членами Синьории[3]). Более того, подобно всем флорентийским семействам скромного достатка, Макиавелли веками неизменно страдали от превратностей политического климата в городе. Джироламо Макиавелли впоследствии прославится, став героем Флорентийской республики: в 1494 году он помешал Козимо де Медичи злоупотребить властью, за что был изгнан и позже безвременно скончался (причем запомнился он даже лучше, чем Джиандоне, которого в середине XIV века за подкуп нотариуса выслали как обыкновенного преступника, заочно приговорив к смертной казни). Другая и более состоятельная ветвь рода, по-видимому, тяготела к клану Медичи, и в результате добилась более высокого положения в обществе и политического влияния. И хотя одному из Макиавелли впоследствии суждено было оказаться в числе тех, кто в 1532 году окончательно уничтожит Флорентийскую республику, все остальные представители рода будут противостоять Медичи и страдать от последствий своих поступков. Личные предпочтения определенным образом влияли на выбор политических союзников, но и сами союзники следовали правилу, общему для всех флорентийских кланов: никогда не собирать всех родственников под одни знамена. В мире, где выживание зависело не только от биологических факторов, каждый флорентиец считал крайне важным сохранить уверенность в том, что кто-то из семьи мог объединиться с вероятным победителем.

Недостаток политической прозорливости в худшем случае приводил к гибели, заточению, ссылке и разорению, а в лучшем — безвестности и лишению «славы и выгоды» (honore et utile), которыми всякий уважающий себя флорентиец восхищался и которых жаждал. Больше всего люди желали, если не сказать вожделели, славы. «Жизнь без славы подобна смерти», — писал Пьеро ди Джованни Каппони своему покровителю Лоренцо де Медичи. Люди так стремились попасть на государственную службу, что иногда без колебаний преступали границы патроната. Так, Пьеро Веспуччи напомнит величественной Лукреции Торнабуони, что, позволив невестке, знаменитой Симонетте Каттанео, вступить в отношения с ее сыном Джулиано де Медичи, взамен он ничего не получил. То, что Пьеро писал ей из тюрьмы, куда был брошен по подозрению в причастности к заговору Пацци (закончившиеся смертью Джулиано), свидетельствует об опасностях, которые угрожали патронам, не выполнявшим своих обещаний. Сам Никколо Макиавелли подчеркнет всеобщую любовь флорентийцев к государственной службе, вложив в уста мессера[4] Нича — одного из персонажей своей пьесы «Мандрагора» (La Mandragola) — следующие слова: «В этом городе мы презираем всякого, кто не рад государственному назначению».

Приписав подобную фразу глупому и надменному доктору права, Никколо намекал на своих знакомых. Его отец некогда был законоведом, хоть и не слишком преуспевающим, и пусть мы не вправе считать сера Бернардо прообразом мессера Нича, в характерах обоих все же присутствует некоторое сходство. Судя по дневнику (libro di ricordi), отец Макиавелли представляется человеком твердым, несколько приземленным и скуповатым, тревожившимся о финансах ничуть не менее, чем о чести и достоинстве. Что касается последнего, то известен один анекдотичный случай, причем с изрядной долей непотребства, которое обнаруживается в последующих пьесах его сына. Однажды мессер Бернардо рассердился, узнав, что его служанка понесла от одного из кузенов, который вступил с ней в порочную связь, проникнув в его дом через узкое чердачное окошко.

Но больше всего отца Никколо злило то, что зачавшая девушка была родом не из Муджелло, чьи уроженки высокой репутацией не отличались, а оказалась под его опекой по воле родителей, бедных, но благородных жителей Пистойи.[5] Впоследствии виновник происшествия все уладил, подыскав своей пассии славного жениха и снабдив ее приличествующим случаю приданым, но за столь продолжительное прелюбодеяние Бернардо утратил к нему всякое уважение. Можно предположить, что после этого эпизода отец Никколо стал посмешищем в глазах соседей, ведь, как гласит флорентийская поговорка, «лучше пропахнуть дерьмом, чем остаться в дураках» (Е meglio puzzar di merda che di bischero).

Нередко бедность подменяет легковерие, как сказано в приведенной выше поговорке, и сильнее всего скромность (хоть и относительную) отцовского бюджета ощутит на себе Никколо. «Я родился бедным и познал тяготы нужды прежде, чем радость жизни», — напишет он позже, во времена опалы, своему другу Франческо Веттори. Конечно, как говорят во Флоренции, «нищета и святость: подели поровну и снова подели» (Miseria е santita: meta della meta), и пусть мессер Бернардо в золоте не купался, но все же жил богаче, чем могло показаться со слов сына. Из налоговых ведомостей на имущество (Catasto) за 1427 год известно, что Никколо ди Буонинсенья, отец сера Бернардо, владел поместьем стоимостью 1086 флоринов и налогооблагаемым капиталом в размере 463 флорина и потому считался одним из двухсот богатейших горожан своего района.