Джордж уставился на него и, не дождавшись продолжения, сказал:

— Ты бы мне так помог. Спать можешь внизу. Там же есть кровать.

— Угу! — коротко кивнул Джона.

— Ты ведь и так частенько к нам наведываешься, — гнул свою линию Джордж. — Днем будет приходить Бернадетта. Ты только ночи прикрой.

— У меня в это время каникулы.

— Ты это уже говорил, я тебя понял.

— Я сам хотел бы уехать.

— Потом уедешь. Всего-то неделя.

— Да, так…

— Ты сам сказал, что у тебя две свободные недели.

— Я… о’кей, но…

— Одну неделю проведешь здесь, вторую делай что хочешь. Уедешь на Новый год.

— Почему бы вам не взять ее с собой?

— Ты не хуже меня знаешь почему.

— Честно говоря, не вижу особой проблемы.

— Это же корабль, Джона.

— На борту, конечно же, есть врачи.

— Не в том дело. — Джордж покачал головой. — Мне нужно вырваться.

Джона промолчал.

— Не так уж много я прошу.

Джона промолчал.

— Если б это от меня зависело, я бы взял Бернадетту на все время, но это же невозможно, сам знаешь.

— А Рис?

Рис, тетка Ханны по матери, жила в Огайо.

— Они с Льюисом везут детей к его родителям в Делрей-Бич.

— Должен же кто-то найтись.

И тут Джордж сказал:

— Она просила, чтобы это был ты, Джона.

Вина покладиста, вина изобретательна. Она манипулирует нами, склеивает несвязанные события, ищет причины. Мертвый мужчина, больная девушка. Паровой котел вины и так уже исходил дымом, а теперь разгорелся еще жарче.

И ведь Джордж в самом деле не так уж многого просит.

Вообще-то он не просил Джону даже навещать Ханну. Не просил его варить кофе, расчесывать Ханне колтуны, порой являться с букетом. Он сам, по доброй воле, начал делать все это, и его поступки стали для него законом. Каждый его визит обязывал к десяти следующим, и кого винить, если не себя. Он сам установил такой обменный курс.

Вот и станция.

— Я могу тебе заплатить, — предложил Джордж.

— Не надо мне платить. — Джона застегнул свой рюкзак. — Я подумаю.

— Позвони мне.

— О’кей. (Ведь это еще не значит «да».)

— И поскорее, надо еще заказать билеты.

— Я позвоню. (То есть он сказал «да».)

Джордж обнял его за плечи:

— Ты мне жизнь спасешь.

— Я позвоню.

Легкий летний дождь, тонкий туман висит, ни за что не цепляясь, но после город отчего-то становится грязнее прежнего: крышки люков — тусклые монеты, ветер несет обрывки мусора. Уже начало девятого, но многие магазины открыты. Продавщица из «Барракуды» выскочила перекурить. Мужчина с накладными ресницами под зонтиком — грустный смайлик — помахал рукой, останавливая такси, и подмигнул Джоне, который брел по Авеню А.

Привет, мир! — думал Джона. — Привет и пока. До завтра.

Он заскочил в лавочку, взял упаковку претцелей и подошел к пуленепробиваемой кассе. Кассир пробил чек, не отрывая глаз от черно-белого экрана: «Ред сокс» играли против «А».

— А что «Янкиз»? — поинтересовался Джона.

— Ничя из-за дожя.

Кассир уронил монетку, нагнулся за ней, а когда распрямился, вместо него Джона увидел Рэймонда Инигеса.

Джона попятился, смахнул ряд банок с арахисовым маслом, врезался спиной в морозильную камеру.

— Эй! — Клерк вскочил на ноги. — Вы чёвё такоё? Вы глупыё? — Кореец, лет шестидесяти с лишним. — Вы разобётё чё-тё.

— Извините! — Джона выбежал из магазина.

Он остановился на углу, согнулся, облизанный сырым воздухом, впился ногтями в ладони. Бессмыслица! Потерял контроль над собой. Если уж этот кореец померещился ему Рэймондом Инигесом, им может обернуться кто угодно.

Заглянул осторожно в магазинчик. Кореец снова уткнулся в телевизор. Ничего плохого Джона ему не сделал.

Все, успокойся. Успокойся же!

Он вошел в свой дом, задев дверью здоровенный сверток в коричневой бумаге. Адресован ему, из Бисмарка. На миг он устрашился, что это бомба. Подложена Рэймондом — живым мертвецом — или кровными мстителями. Оторвет ему руки, размажет клубничным джемом по стене. Да остынь же, остынь! Приди в себя, слышишь?

Джона ощупал сверху подозрительный сверток. Кто пошлет ему бомбу из Северной Дакоты? С центральными штатами он вроде бы не ссорился, напротив — там он закончил один из лучших университетов. Тамошние жители не станут посылать взрывчатку наугад, — хотя, правда, Унабомбер оттуда, но ведь он давно гниет в тюрьме. Наверное, это… впрочем, он понятия не имел.

Внутри оказалась простая белая коробка, запечатанная с обеих сторон большущими фабричными скобками. Джона разогнул их ключом от квартиры, наружу попер пенопласт.

— Вот черт! — сказал Джона.

Огроменный кубок, больше метра в высоту, увеличенная копия Кубка Стэнли, с «золотыми» ручками в форме виноградной лозы и «мраморным» основанием. На взгляд Джона оценил его в девяносто тысяч наклеек от мюслей плюс $13,95 за гравировку.

ВЕЛИКОМУ ДЖОНЕ СТЭМУ

СПАСИТЕЛЮ ДАМ

ПЛАТЕЛЬЩИКУ ЗА СВЕТ

ТЫ ПРАВИШЬ ВСЕЛЕННОЙ ЛЮБВИ

ЗЛАТЫМ СКИПЕТРОМ ЧУДЕС

Отхохотавшись, Джона высвободил свой трофей из упаковки и потащил его наверх, перешагивая через скопившиеся на неровном линолеуме лужи. Дверь квартиры была распахнута, и Джона сразу прошел внутрь.

— С ума сошел? — окликнул он друга. — Куда я это пристрою?

— Его нет. Он сказал, я могу подождать вас.

Джона обернулся. На диване сидела Ив Джонс.

Она повела его в убогий подвальный бар в шести кварталах от дома.

— Первое, что пришло на ум, — пояснила она, оглядываясь по сторонам и кусая губы при виде ободранной штукатурки на стенах. — Я раньше жила тут поблизости, но уже давно.

Он сказал, что все прекрасно.

— У меня невысокие требования. Я вообще редко выбираюсь.

Они сели в отдельной кабинке. Она заказала выпивку, он спросил, как она.

Она показала ему забинтованную руку:

— И еще плечо. В общей сложности шестьдесят два шва.

— Господи!

— Спасибо вам, что обошлось так, — сказала она. — И вы пострадали. Бедняжка!

Он понял, что она говорит о его локте.

— Зарастет без шрама. А если будет шрам, у меня есть что рассказать.

Она улыбнулась.

— Спасибо, — повторила она. — Большое спасибо.

Вблизи черты ее лица казались еще нежнее, чем на газетном снимке: подбородок — турецкая сабля, чуть надутые губки. Водолазка плотно облегает небольшую, но высокую грудь. Глаза — туманные озера. Уши — фарфоровые блюдечки — проколоты во многих местах; в козелке левого уха бриллиантовый гвоздик, с мочки правого свисает на золотой цепочке гранат. При каждом ее движении камешки сверкали и переливались, словно она плакала — не глазами, ушами.

— Надеюсь, вам дали передохнуть, — сказала она.

— С пятницы снова на работе.

— Безобразие какое! Вам должны были дать… не знаю… отпуск за отвагу?

— Скажите это шефу, — рассмеялся он.

— Наверное, вы читали эту статью?

Он ответил стоном.

— Что с ней не так?

— Та фотография, — сказал он. — Я на ней дурак дураком.

— Перестаньте, — сказала она. — Очень хорошее фото.

— И он все выдумал, — продолжал Джона. — Я не ординатор и не хирург. И уж никак не Супермен.

— По крайней мере, ваше имя он написал правильно.

Он приподнял брови:

— Вы — не Ив?

— Ив. Он написал не через ту букву.

— Какую же букву тут можно перепутать? — удивился он.

— Не в имени. В фамилии. Джонс.

— Как же пишется «Джонс»?

— Через два «Ж».

Он засмеялся:

— «Жжонс»? Как «жжёт»?

— Произносится «Джонс», «Дж». Но пишется «Жжонс», два «ж». Та же самая фамилия, но в какой-то момент кто-то напутал. Эти буквы на клавиатуре рядом, а может быть, еще раньше какой-нибудь мой предок так произносил или писал. А у вас, кстати, интересное имя. «Стэм» значит «ствол». Корень всех благ, доброе земное божество.