Гоняли его безжалостно. Имели во все дырки. Он прощал хирургам и заносчивость, и грубость: их подстерегают иски о халатности, показатели смертности норовят вырваться из-под контроля, откуда ни возьмись явятся выскочки с более умелыми руками. И Джона мог оценить их чудотворство изблизи, как не могли оценить пациенты, которые, очухавшись от наркоза, чувствовали себя еще хуже, чем накануне. Он хотел стать частью этого мира — и не хотел. Он устал. Его выжигала изнутри вина. Он не понимал, выживет ли. И все это — один день на работе.

Среда, 1 сентября 2004

Отделение гастроэнтерологии, третья неделя практики

Последним в то утро осматривали семидесятипятилетнего венгра. Его жена крутилась возле койки, угрожающе трясла в сторону медиков высоким начесом. Мистер Щатмары ждал операции и занимал койку вот уже полтора дня — невиданная щедрость в наши дни строго контролируемой медицинской помощи. Ректальный пролапс и омерзительный нрав уже стяжали ему прозвище «Задница от чьей задницы отвалилась задница».

Они вошли к нему в палату с простой и ясной целью: подписать согласие на операцию. Вместо этого им пришлось выдержать сражение с миссис Щатмары, не соглашавшейся оставить мужа без завтрака.

— Я носить! — возмущалась она, размахивая пластиковым контейнером, где тесно лежали пирожки с лекваром.[11]

— Вы хорошая жена, — похвалил ее Иокогава, — но ему сейчас нельзя.

— Он не едал! — настаивала она, пытаясь выхватить контейнер, который Джона поспешно вынес в коридор и передал удивленному уборщику.

Вернувшись, Джона дослушал монолог Гиллерса, интерна: мол, хоть мистер Щатмары и голоден, придется ему нынче утром попоститься.

— Ему можно попить, если хочется, — продолжал Гиллерс, — но есть нельзя.

— Можно вода?

— Да, вода хорошо.

— Чай?

— Э… ну, было бы лучше, мэм, если бы…

— Сок?

Лайза, багровея, грызла свой кулак.

— Можно погрызть кусочки льда, — сказал Иокогава.

Миссис Щатмары осенило:

— Маленкый тоост?

— Нет, мэм, тост нельзя.

— Почему нет?

— Тост не жидкий.

— Hajna, Hajna, — сказал мистер Щатмары. — Maradj cs… ndben…

— Мой муж говори, он голодный.

— Давайте подпишем согласие на операцию, — предложил Иокогава.

И эта процедура заняла времени больше обычного. Миссис Щатмары переводила, редактировала, цензурировала, перебивала врачей вопросами. Почему его будут усыплять? Это опасно? Операция необходима? Где они учились? Женаты ли они? У нее часто голова болит, что ей принимать, пусть посоветуют.

Иокогава сказал:

— Мы пришьем прямую кишку к анусу.

— Иену?

— Анус.

— Что такое иена? — Она говорила с придыханием, «хиена», и Джоне представилось, как хирург пришивает к прямой кишке мистера Щатмары дикого пса.

— Угу, угу, — забормотал Иокогава, беспомощно оглядываясь.

— Я не знаю, что такое иена. — Она обернулась к мужу: — Иена?

Джона видел: он тут лучше всех справляется. Хамерман спрятал лицо в подмышку. Гиллерс того гляди сам себе вмажет в рожу. Лайза Лару раскашлялась и выбежала из палаты.

— Анус, — заговорил Нелгрейв, — это отверстие в нижнем конце алиментарного канала, открывающееся во время акта дефекации, а в остальное время закрытое. Ректальный пролапс, в отличие от пролапса слизистой, подразумевает…

Пронзительно заверещал слуховой аппарат миссис Щатмары, все так и подпрыгнули. Муж ухватил ее за плечо, указал на ее ухо. Она выключила аппарат и со слезливой яростью набросилась на супруга.

Иокогава, изнемогая, воззвал:

— Миссис Щатмары!

— Ему надо иену?

— Непременно.

Она передала эти сведения мужу, тот пробурчал что-то в знак согласия, слабо пожал хирургу руку.

— Господи боже! — вздохнул Гиллерс.

Нелгрейв и это занес в протокол.

Вик сказал:

— Моя подружка велела мне позвонить.

Викрам Рах, уроженец Бруклина (Массачусетс), был лаконичен, сдержан, рационален — отменные качества для будущего травматолога. Он дважды выигрывал открытый чемпионат по теннису Новой Англии среди юниоров и в анатомичке впервые появился в спортивной куртке с эмблемой клуба и вышитым под ней прозвищем: «Бостонский брамин».

У нас тут трупешник на двоих — хладнокровно приподняв простыню.

За два года Джона привык к его покровительственной манере. На практических занятиях лучшего напарника нельзя и желать: надежный, эрудированный, всегда позволит товарищам заработать очки, даже если никто кроме него не готовился. Отличный противовес Лансу: рядом с Виком даже Джона чувствовал себя отвязным.

Его подружка работала консультантом по управлению и в будние дни разъезжала из города в город. Джона, переписывавший в тот момент индекс лимфоцитов у Понтебассо Сальваторе, не мог даже сообразить, где она сейчас находится.

— В Омахе.

— А что там, в Омахе?

— Ничего, — сказал Вик. — Потому-то им и нужен консультант.

Они собирались кататься на лыжах. Дина отыскала хижину в Вермонте на первую неделю каникул по выгоднейшей цене. Вик хотел позвонить еще кое-кому из товарищей — Оливии и Джереми, Гарольду с Анитой. Классно будет.

Джона поблагодарил и отказался:

— Я занят.

— Уезжаешь?

— Остаюсь с Ханной.

— Хмм. — Непривычному человеку этот звук показался бы равнодушным, но Джона знал, что ему выражено сочувствие. Вик, как всегда, тут же изящно сменил тему: — Цветы получил?

— Да, спасибо.

— На здоровье. И усвой урок. Как тебе хирургия?

Джона выдал пятиминутный обзор, постаравшись снабдить Вика подсказками — его черед в Святой Агги наступит весной.

— Всегда носи при себе карту. Если тебе что-то поручат, скажешь: «Само собой, вот только карту заполню».

— Клево.

— Выработай деловую походку. Ну сам знаешь. Думаю, в вашем отделении то же самое.

— В общем, да.

Рассказать ему про Ив Жжонс? Джона еще никому не рассказывал. Прошло уже четыре дня, девушка не возвращалась, его подозрения вроде бы подтвердились: что было, то было, одним разом все исчерпывается. Но даже сейчас, когда он в нерешительности двигал челюстью, он ощутил тот жар, что воспламенила в нем Ив, — одну короткую искру, словно вспыхнула спичка и тут же сгорела, дав огонек поярче перед концом своей до ужаса краткой жизни.

Он сказал:

— Спасибо Дине, что вспомнила обо мне.

— Передам.

Десять минут спустя медсестра ткнула Джону в предплечье:

— Вас ищет какой-то парень. — Кивком она указала в сторону лифта, где торчал плотного сложения мужчина в шортах с лиловой сумкой курьера.

Джона подошел ближе:

— Чем могу помочь?

— Джона Стэм? — Курьер пошарил в сумке, вытащил пачку бумаг и сунул их Джоне. — Получите! — сказал он, улыбнулся и отчалил.

— Что такое? — спросил Джона, однако парень уже скрылся из виду.

Джоне показалось, будто кто-то подсунул ему обделанный подгузник, а он в растерянности продолжает держать его. «Получите». С таким присловьем обычно выдают чек, продукты, обслуживают тебя, да еще и с улыбкой. А на этот раз ему вручили что-то совсем не то.

— Что ж, — сказал Чак Белзер, — ни одно доброе дело…

— Это — это — это неправильно!

— Хватит бродить по комнате, сынок, до инфаркта добегаешься.

— Они подали в суд на меня?

— Постой. Не увлекайся. Пока что никто не подает на тебя в суд.

— А это что?

— На мой взгляд, обращаться в суд они могут сколько угодно, посмотрим, примут ли иск к рассмотрению. До тех пор это одна говорильня.

— Я не сделал ничего плохого.

— Разумеется, нет, но…

— Или сделал?

— Нет. Ничего плохого. Сядешь ты наконец? Сядь! Молодец. — Белзер нажал кнопку. — Мэнди, нашему клиенту нужно промочить горло. Отлично. Так. Теперь вспомним хорошую сторону. Прежде всего, ты жив и здоров, это уже плюс. И у властей нет к тебе претензий. Говорил сегодня. Копы обращались в больницу, все аттестуют тебя наилучшим образом. Окружной прокурор никогда ни в чем не дает гарантий, но я бы поставил двести против одного на то, что они дело возбуждать не станут.