— Что-то он и сам дымом дышит.

Ерхадин взглянул и увидел, что змей покашливает дымом.

— Угорит ведь, — осматривая его, сказал Парабас, — где-то чадом надышался, вон, и косуля обгорелая.

С тех пор змея называли не иначе, как Горелый, а он ещё больше удивил, когда на привале Ерхадин угостил его куском варёного мяса. На что Горелый прошипел, растягивая: «Е-е-ер-ха-ди-и-ин».

— Да он говорит, — воскликнул Парабас, и тоже тыкнул любимцу кусок мяса. Горелый мясо ел, а называть его по имени и не пытался.

* * *

Возле Гори их уже ждали. Каким-то образом молва опередила их, причём молва лихая, и ждали их неласково. Ничего не предвещало неприятностей: бойцы выспались и были сыты, настроение у всех было хорошее и бодрое, а Ерхадин, размечтавшись на ходу, давно построил крепкую и стабильную страну. Даже Гарик, как его ласково называли бойцы, баловался в небе, кружась над ними, и выделывая замысловатые па в воздушном одиночном танце.

Он и обнаружил впереди угрюмую толпу, от которой тянуло упорной беспощадностью черни. Подлетев к Ерхадину, Гарик громко прошипел: «Уг-г-ро-о-з-з-з-а». Они ничего не видели, и только взобравшись по косогору, заметили внизу тёмную колышущуюся массу.

Силы явно были неравные, и Ерхадин намеревался применить что-нибудь из волшебства: или обездвижить, или сжечь, или напугать фантомом, а то взять, да и погрузить всё в туман. Ерхадин размял руки, решая, что применить и тут с ужасом почувствовал, что он ничего из волшебства сотворить не может. «Такое только со мной?» — задался вопросом Ерхадин. Он обернулся к Парабасу и сказал:

— Метни в них огнём.

Парабас помахал руками, но никакого тепла из них не извлёк, кроме испарины на лбу от старания. Ерхадин понял, что волшебство кончилось, а по какой причине уже не имело значения.

— Слушайте все! — воскликнул он, обращаясь к своим воинам. — Сегодня мы будем драться до конца, и живыми вряд ли уйдём. Кто не хочет отдать жизнь за короля может меня покинуть, я не держу.

Бойцы посматривали друг на друга, пытаясь заметить колебания, но молодая бесшабашность толкала к безрассудству, и ни один не ушёл. Ерхадина чуть не прошибла слеза и он, скрывая её, вытащил из ножен меч и понёсся с криком вниз. Рядом кричали его воины, и эта маленькая кучка комично неслась на колышущуюся стену человеческих тел внизу. Они неистово врезались в эту стену, поражая своим напором, затрещало дерево и головы, напрягались груды мышц, а всё покрывали крики: от напряжения, от боли, от безысходности.

Время остановилось, как будто его и не было, а бой разгорелся с новой силой: прошла нерешительность или растерянность, теперь каждый знал своё место и понимал, что с началом боя время экономить силы ушло безвозвратно. Ерхадин не видел, но чувствовал справа махающего мечом Парабаса, а слева самый юный и самый сильный из его парней, Реддик, с громким уханьем крушил головы дубиной. Руки, привычные к работе в обычной жизни, не боялись труда, вновь и вновь поднимали оружие, сметая всё перед собой.

Вдруг стена дрогнула, подалась, и Ерхадин с ещё большим энтузиазмом бросился вперёд, по-звериному закричал, что есть мочи, и со страшной силой опустил свой меч на следующую жертву. Он поднял меч снова и опустил, но рассёк только воздух — впереди Ерхадин видел только убегающих людей. «Неужели мы победили?» — недоумевал он, удивляясь, что несколько человек смогли одолеть такую кучу народу.

— Гарик, — услышал он радостный голос Парабаса, и сам поднял голову, чтобы тут же застыть от удивления.

Гарик, его Гарик, срываясь с высоты, поливал огнём убегавших людей, снова заходил на новый круг и жёг оставшихся, тех, кто не успел спрятаться. Толпа была рассеяна за несколько мгновений и Гарик, покашливая дымом, опустился на плечо Ерхадина, гордо поворачивая свою змеиную пасть по сторонам. Вокруг Ерхадина собрались его воины, которые тянулись к Гарику руками, пытаясь погладить, а он невозмутимо восседал на плече хозяина, как символ победы, как символ короля. А Ерхадин, глядя на Гарика, гордо расправляющего крылья, уже знал, что будет на первых монетах его королевства.

В Гори они зашли усталые и довольные. На улицах никого не было, только любопытные мальчишки выглядывали из-за избы и сразу прятались. Они забрели в пустой дом в самом центре городка и завалились спать, не поставив стражи, но кто бы посмел потревожить их сон, когда над домом кружил в воздухе змей, возникая из темноты, как из страшного сна.

* * *

Они проспали до обеденной поры, так как никто не собирался их будить, и только солнце, пробившись сквозь цветную слюду окна, пустило по комнате зайчиков, щекотавших то щеку, то открытую грудь, то под носом, то пытаясь заглянуть в закрытые глаза. Ерхадин поднялся, оставив остальных спать, и вышел на низкое крыльцо, залитое светом. Подошедшая женщина с большой плетёной кошёлкой, привычно спросила:

— Кушать будете?

Ерхадин кивнул.

— Я вам здесь стол накрою, вольготнее будет, — показала женщина на сбитый грубый стол во дворе. Ерхадин снова кивнул.

— Кто послал? — спросил Ерхадин.

— Выборные, — ответила женщина, и спросила: — Ваших семеро кушать будет?

— Добавляй двоих, — сказал Ерхадин, поднимая взор на Гарика, сидевшего на коньке избы. Женщина разложила снедь, налила в миски из большого глиняного горшка и, разложив деревянные ложки, собиралась уже идти, как Ерхадин её остановил: — Скажи своим выборным, что я их жду после обеда.

Женщина кивнула и ушла, а Ерхадин присел к столу и придвинул к себе миску. Гарик опустился ему на плечо, но на пищу не смотрел — оттопыренное брюхо говорило о том, что он уже успел поохотиться. Ерхадин неторопливо пообедал и пошёл будить своих бойцов.

Когда подошли выборные, бойцы ещё обедали, но Ерхадин их не торопил — пусть отдохнут, а выборные могут и подождать. Подошла и женщина, принёсшая провизию. Пока бойцы обедали, Ерхадин, окинув её взглядом, спросил: — У тебя муж есть?

— Есть, — кратко ответила она.

— Дрался со мной? — прищурился Ерхадин.

— А как же, — бойко ответила женщина, — как все.

— Чем занимается? — спросил он.

— Кузнец он, — сказала женщина, собирая посуду и вытирая стол.

— Скажешь, чтобы пришёл ко мне, — бросил Ерхадин и вышел навстречу выборным. Женщина нахмурилась, но промолчала.

— Садитесь за стол, говорить будем, — пригласил выборных Ерхадин. Его бойцы сидели на завалинке и грелись на солнце, оставив переговоры на короля.

— Дрались вы крепко, но за это я вам мстить не буду, — начал Ерхадин, а дальше рассказал всё о королевстве и своих планах, сообщил им о десятине с хозяйства, а в конце добавил: — За то, что супротив меня пошли, беру с вас пять десятков молодцов — у меня служить будут.

Мужчины переглянулись, а самый старший спросил:

— Скажи нам, король, что же нам с невестами делать, когда молодцы уйдут. Ведь скоро осень?

— Который осенью захочет невесту взять — пусть берёт, в Емене будут жить, мне служить, — ответил Ерхадин, и встал из-за стола, заканчивая беседу. Выборные поклонились и медленно ушли, переговариваясь на ходу. Невдалеке Ерхадин заметил громадную фигуру человека. «Богатырь» — подумал Ерхадин и кивнул ему на лавку, но кузнец не сел, видно побоялся её сломать своим весом.

— Как мы вас? — усмехнулся Ерхадин. Кузнец засопел и прогудел, опустив голову:

— Кабы не ваш змей, мы бы здесь не говорили, — и глянул на Гарика, усевшегося на Ерхадина и кашлянувшего дымом.

— Забудем, — кинул Ерхадин, вытащил свой меч и положил на стол: — Сможешь сделать такой?

Глаза у кузнеца загорелись, он крутил меч и так и этак, трогал пальцем и потом с сожалением положил: — Нет, не смогу. Да и железа такого у меня нет.

Ерхадин подозвал Парабаса и забрал его меч:

— А такой — сможешь?

Кузнец снова вертел оружие в руках, примерялся, присматривался.

— Такой, пожалуй, смогу, — сообщил он, возвращая меч.