Паоло Бачигалупи

Поп-отряд

В мире, восстанавливающемся от разрушительного воздействия глобального потепления, в Нью-Йорке, городе, границы которого поглощаются джунглями, жизнь подобна сказке. Порхая над тропическими деревьями и обезьянами, мужчины и женщины создают произведения искусства, сочиняют музыку и никогда не старятся.

Это – жизнь после реджу

[1]

.

Реджу – это эликсир жизни, химическое перерождение, которое каждому по карману. Он делает ваше тело подтянутым и полным жизни, тормозит старение. Больше нет причин для того, чтобы умирать. Краткий визит в клинику дает человеку целую новую жизнь в аренду.

Но бессмертие не означает отсутствия преступности или борящейся с ней полиции. Наш рассказчик предпочел бы посетить симфонический концерт, но его профессия – полицейский, и он борется против роста человеческой популяции

[2]

.

Поскольку никто не умирает, больше нет причины для того, чтобы размножаться, и в мире, по-прежнему исцеляющемся от экологической катастрофы, дети стали новыми «Самыми разыскиваемыми в Америке»

[3]

, и приговор для них – смерть.

Какую цену готовы мы заплатить за глоток из источника молодости?

* * *

Знакомая вонь немытых тел, готовящейся пищи и дерьма окатывает меня, когда я вхожу через дверь. Свет мигалок патрульной машины проникает сквозь шторы, сверкая в каплях дождя и освещая место преступления вспышками красного и синего. Кухня. Мокрое месиво. Полная женщина съежилась в углу, судорожно прикрываясь под своей ночной рубашкой. Жирные бедра и колыхающиеся груди под испачканным шелком. Болваны из поп-отряда тычками и толчками заставили ее сесть и съежиться. Другая женщина, молодая и симпатичная, беременная и черноволосая, неуклюже сползает по стене напротив, ее блузка измазана остатками спагетти. Крики из другой комнаты: дети.

Я зажимаю пальцами свой нос и дышу через рот, борясь с тошнотой, в то время как в помещение вваливается Пентл, засовывая в кобуру свой «Грейндж». Он видит меня и бросает мне носовую капсулу. Я разламываю ее и втягиваю носом запах лаванды до тех пор, пока вонь не исчезает. Дети – крикуны из другой комнаты, тройной выводок, – выскочили вместе с Пентлом, путаясь у него в ногах. Они галопом пронеслись по кухне и снова исчезли, по-прежнему вопя, в комнате, где на стенных экранах вспыхивали, как звездная пыль сказочной феи, данные, которые, судя по всему, были единственной их связью с внешним миром.

— Тут больше никого, – произносит Пентл. У него продолговатое худое лицо и брезгливый маленький рот, который всегда как бы направлен в пол. С его щек как будто бы свисает груз. Он осматривает кухню, и уголки его рта тянутся еще ниже. Наблюдать подобные сцены всегда угнетает. – Они все были внутри, когда мы выломали дверь.

— Отлично. Спасибо. – Я рассеянно киваю, отряхивая шляпу от воды нынешнего муссона. Бусины влаги рассыпаются по полу, становясь частью мокрых луж, набежавших от отряда, рядом с похожими на личинки остатками обеда из спагетти. Я снова надеваю шляпу. Вода по-прежнему норовит ловким ручейком дискомфорта проскользнуть мне за шиворот. Кто-то закрыл входную дверь. Усилился яично-влажноватый запах дерьма. Носовая капсула едва спасает от него. Под ногами хрустят старый горох и крупа. Вместе со спагетти, всё это хлюпает, целые геологические слои прошлых кормежек. Кухня годами не вычищалась.

Толстуха заходится в кашле и плотнее оборачивает ночнушкой свой целлюлит, а я, по своему обыкновению в подобных ситуациях, задумываюсь: что же заставляет людей жить такой жизнью, полной гниющего мусора и кратких вороватых вылазок на свет божий. Беременная девушка, похоже, еще глубже уходит в себя с момента моего появления. Она слепо таращится в пространство. Чтобы понять, жива ли она, потребовалось бы прощупать ее пульс. Меня поражает, что женщина может прийти к вот такому концу, прельстившись жизнью на самом дне общества и оказавшись здесь в изоляции от всех тех людей, кто мог бы обеспечить их и поддержкой, и любовью, и возможностью увидеть мир вокруг.

Из комнаты снова вбегают дети, играя в догонялки: светловолосый, не старше пяти; другой, помладше, с темными косичками, голый по пояс и в самодельных подгузниках, на вид младше трёх, и третий, малявка ростом по колено в обрывках подгузника вокруг мускулистых маленьких ножек, одетый в футболку, измазанную томатным соусом и спрашивающую «Кто у нас красавчик?»; не будь она такой грязной, сошла бы за антиквариат.

— Тебе еще что-нибудь нужно? – спрашивает Пентл, морща нос от новой волны вони, принесенной детьми.

— Ты сделал снимки для прокурора?

— Сделал. – Пентл демонстрирует камеру и пролистывает фотографии женщин и трех детей, которые таращатся с экрана камеры, похожие на маленьких чумазых кукол. – Мне увести женщин в машину?

Я начинаю осматривать женщин, когда снова выбегают дети, гоняясь друг за другом. Их завывания и визг даже из другой комнаты отдаются болью у меня в голове.

— Да, я разберусь с детьми.

Пентл поднимает женщин с пола и волочет их за дверь, оставив меня стоять в одиночестве посредине кухни. Здесь всё очень знакомо: типичная планировка от «Билдерз Юнайтед». Сделанные на заказ светильники под навесными шкафами, черная зеркальная плитка на полу, «умные» форсунки системы самоочистки, скрытые за декоративными бордюрами – всё так похоже на то, что есть у нас с Элис, что я почти могу забыть, где нахожусь. Просто тут я вижу перед собой негативное изображение кухни в нашей квартире: свет против тени, чистота против грязи, тишина против шума. Всё здесь – то же самое, та же планировка – но в то же время, всё здесь – по-другому. Я, как археолог, смотрю сквозь слои грязи, отбросов и шума, и вижу, что лежало под ними раньше, когда эти люди еще беспокоились о цветовых сочетаниях и высококачественной бытовой технике.

Я открываю холодильник (немаркий никель, как практично). У нас в холодильнике – ананасы, авокадо, эндивий, кукуруза, кофе, бразильские орехи с висячих садов Спирали Ангелов. В этом – полка, беспорядочно заполненная батончиками микопротеина и свалявшейся массой из пищевых добавок в пакетиках, похожих на те, что раздаются в государственных клиниках реджу. Всё синтетическое, кроме пакета со склизкими листьями салата. Овощи, равно как и фрукты – в виде порошков в банках. Стопка саморазогревающихся контейнеров с вареным рисом, лаабом

[4]

и спагетти (остатки которого валялись на кухонном столе в луже собственного соуса), вот и всё.

Я закрываю холодильник и выпрямляюсь. Тут должно быть что-то еще, среди этого бардака и воплей из другой комнаты, и вони от обгаженных штанов одного из детей, но я всё никак не могу взять в толк, что же это. Они могли бы дышать свежим воздухом и жить при свете дня, но вместо этого, они скрылись во тьме под влажным пологом джунглей, влача жалкое существование.

Дети снова забегают на кухню, преследуя друг дружку, смеясь и визжа. Увидев, что их мамы исчезли, они останавливаются и начинают удивленно озираться. Самый маленький прижимает нос к плюшевому динозавру с длинной зеленой шеей и толстым телом. Бронтозавр, кажется, с большими мультяшными глазами и черными ресницами из фетра. Забавно, что они, динозавры, вымерли так давно, но вот он, один из них, появился в виде набитой игрушки. И это вдвойне забавно, поскольку, если задуматься, они вымерли дважды – на этот раз, в качестве игрушек.

— Извините, детишки. Мама ушла.

Я выхватываю свой «Грейндж», и их головы одна за другой дергаются назад, бах-бах-бах, на их лбах образовываются отверстия, как будто нарисованные краской, и их мозги брызгают назад. Их тела крутятся и скользят по черному зеркальному полу, сбившись в виде спутанного нагромождения неуправляемых конечностей. На секунду запах горелого пороха делает вонь терпимой.

вернуться

1

От слова rejuvenation (англ.) – «омоложение».

вернуться

2

Отсюда и название полицейского подразделения, в котором он служит – «поп-отряд».

вернуться

3

America's Most Wanted, американская телевизионная программа, целью которой является помощь правоохранительным органам в поимке самых опасных преступников.

вернуться

4

Лааб – тайское блюдо из свинины.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: