Я некоторое время сижу напротив дома и рассматриваю его. Она умна, живя на отшибе. Нет соседей, которые могли бы услышать детский рёв. Но, если подумать, она могла бы быть поумней и уйти в джунгли совсем, и жить там с мартышками, которые тоже не в состоянии удержаться от того, чтобы не плодиться. Похоже, в конце концов, даже эти сумасшедшие дамочки остаются людьми: они не могут покинуть цивилизованный мир. Или просто не знают, как это сделать.

Я выхожу из машины, вынимаю мой «Грейндж» и бью ногой в дверь.

Когда я вламываюсь внутрь, она поднимает взгляд со своего места за кухонным столом. Она даже не удивлена, а лишь выглядит немного поникшей, вот и все. Как будто она всё это время знала, что так произойдет. Умная попалась, как я и говорил.

Из другой комнаты вбегает ребенок, привлеченный произведенным мною шумом. Маленькое кучерявое существо, волосы у которого отросли такие же длинные, как у нее, оно останавливается и пялится на меня. Мы пялимся друг на друга, затем оно поворачивается к матери и карабкается к ней на колени.

— Что-ж, давайте. Сделайте это. – Женщина закрывает глаза.

Я навожу мой «Грейндж», мое 12-миллиметровое ручное орудие. Прицеливаюсь в детеныша. Дамочка обвивает его своими руками. Не получится чисто выстрелить – я прострелю ребенка насквозь и завалю мамашу. Я пытаюсь выбрать другой ракурс, безрезультатно.

— Чего вы ждете? – она открывает глаза и смотрит на меня.

Мы какое-то время пялимся друг на друга.

— Я видел вас в магазине игрушек. Пару дней назад.

Она снова закрывает глаза, покаянно, сожалея о своей ошибке. Ребенка она не выпускает из рук. Я мог бы просто забрать его из ее рук, бросить на пол и пристрелить. Но я не делаю этого. Ее глаза по прежнему закрыты.

— Почему вы делаете это? – спрашиваю я.

Ее глаза снова раскрыты. Она сбита с толку. Я ломаю сценарий, который она прокручивала у себя в голове, наверное, тысячу раз – должна была это делать. Должна была подозревать, что этот день придет однажды. Но вот я здесь, совсем один, и ее ребенок еще не мертв. А я продолжаю задавать ей вопросы.

— Почему вы продолжаете заводить детей?

Она просто таращится на меня. Ребенок извивается на ней и пытается начать кормиться. Она немного приподнимает блузу, и детеныш ныряет под нее. Я вижу свисающие округлости грудей дамочки, эти тяжелые раскачивающиеся молочные железы, на вид гораздо более крупные, чем я помню их по магазину, когда они были скрыты под бюстгальтером и блузкой. Они висят, а детеныш сосет их. Женщина просто таращится на меня. Она на своего рода автопилоте, кормя детеныша последним обедом.

Я снимаю шляпу, кладу ее на стол и сажусь. Кладу на стол и «Грейндж». Просто мне кажется не слишком правильным разносить на куски сосунка во время его кормления грудью. Я достаю сигарету и закуриваю. Делаю затяжку. Женщина смотрит на меня, как смотрят на хищника. Я делаю еще одну затяжку и предлагаю ей сигарету.

— Будете?

— Нет. – дергает она головой в сторону детеныша.

— Ах, верно, – киваю я и ухмыляюсь. – Вредно для новых легких. Я слышал однажды об этом. Не помню, где и когда.

— Чего вы ждете? – Она смотрит на меня.

Я опускаю взгляд на свой пистолет, лежащий на столе. Тяжелый механизм из стали, оружие-монстр. 12-миллиметровое ручное безоткатное орудие «Грейндж», стандартный выпуск. Останавливает обезумевшего наркомана с ходу. Разносит ему чертово сердце, если стрелять правильно. А младенца – буквально распыляет.

— Вы прекращаете принимать реджу, чтобы завести ребенка, верно?

— Это просто консервант, – жмет она плечами. – Они не должны так поступать из-за реджу.

— Но иначе у нас будет чертова проблема с популяцией, разве нет?

Она опять жмет плечами.

Пушка лежит на столе между нами. Ее взгляд скользит от пушки ко мне и снова к пушке. Я затягиваюсь сигаретой. Я могу сказать, о чем она думает, глядя на это старое стальное ручное орудие, лежащее на ее столе. Ей, конечно, не дотянуться до пушки, но она в отчаянии, так что для нее это расстояние может быть гораздо, гораздо ближе. Почти в пределах досягаемости. Почти.

Ее взгляд возвращается ко мне.

— Почему вы просто не покончите с этим?

Теперь моя очередь пожимать плечами. На самом деле, у меня нет ответа. Мне следовало бы сделать снимки и запереть ее в машине, и шлепнуть детеныша, и вызвать отряд зачистки, но вот мы сидим. В ее глазах слезы. Я смотрю, как она плачет. Ее молочные железы и толстые конечности, и ее жутковатая мудрость, происходящая, может быть, от осознания того, что она не бессмертна. Полный контраст с Элис, с ее нежной-нежной кожей и высокими прекрасными грудями. Эта женщина плодовита. Плодородные бедра, груди и живот, окруженные ее захламленной кухней и джунглями снаружи. Пажити жизни. Она кажется частью всего этого, сырым созданием самой Геи

[7]

.

Динозавром.

Мне бы следовало надеть на нее наручники. Я схватил ее и ее ребенка. Мне бы следовало пристрелить детеныша. Но я не сделал этого. Вместо этого я чувствую эрекцию. Она нисколько не красива, а у меня встал. Она отвисшая, она круглая, она сисястая, толстобёдрая и неряшливая, а я едва могу сидеть оттого, что мне вдруг стало тесно в штанах. Я снова затягиваюсь сигаретой.

— Знаете ли, я уже давно делаю эту работу. – Она тупо смотрит на меня, ничего не говоря. – И мне всегда хотелось узнать, почему вы, женщины, делаете это, – Я киваю на ребенка. Оно уже выбралось из-под ее груди, и теперь стала видна вся эта отвисшая штука целиком, с ее тяжелым соском. Она не стала прикрываться. Когда я поднимаю взгляд, я вижу, что она наблюдает, как я смотрю на ее грудь. Ребенок слезает на пол и тоже смотрит на меня серьезным взглядом. Я гадаю, может ли оно чувствовать напряжение, повисшее в помещении. Знает ли оно, что сейчас будет с ним. – Почему дети? Правда, почему?

Она сжимает губы. Думаю, я вижу гнев в ее затянутых слезами глазах, ярость на то, что я играю с ней. На то, что я сижу здесь, говорю с ней, а «Грейндж» лежит на ее грязном столе. Но затем ее взгляд опускается на эту пушку, и я почти слышу звук шестеренок у нее в голове. Вычисления. Волчица готовится к атаке.

Она глубоко вздыхает и придвигается вперед вместе с креслом.

— Я просто хотела ребенка, всегда, с тех самых пор, как я была маленькой девочкой.

— Играли с куклами, со всеми этими… «коллекционными предметами»?

— Да, наверное. – Она делает паузу, а ее взгляд возвращается к пушке. – Да, наверное, играла. У меня была маленькая пластиковая куколка, и я обычно одевала ее в разные наряды. И поила ее чаем. Ну, знаете, мы готовили чай, и я лила немного чая ей на лицо, делая вид, что она пьет. Кукла была не ахти. С голосовым вводом, но весьма бедным репертуаром диалогов. Наподобие: «Пойдем за покупками?» – «Окей, а зачем?» – «За часами» – «Я люблю часы!». Но я любила эту куклу. И однажды я назвала ее своей деткой, не знаю, почему я это сделала, но я это сказала, а кукла ответила мне: Я люблю тебя, мамочка».

Когда она это произносит, ее глаза наполняются влагой.

— Я просто знала, что хочу ребенка. Я играла с ней всё время, а она притворялась моей деткой, а потом моя мать нас застукала за этим занятием и сказала, что я глупая девочка и не должна так говорить, что девочки больше не заводят детей. И она забрала у меня куклу.

Оно

[8]

передвигает кубики по полу под столом. Составляет из них стопку, разбирает ее. Ловит мой взгляд. У детеныша синие глаза и застенчивая улыбка, от которой я дергаюсь. И еще раз. А потом оно выкарабкивается из-под стола и зарывается лицом среди грудей мамаши, прячась от меня. Косится на меня, хихикает и снова прячется.

— Кто отец? – киваю я на ребенка.

Ее лицо каменеет.

— Я не знаю. Я получила образец спермы, отправленный мне парнем, которого я нашла в Сети. Я удалила всю информацию о нем сразу же, как получила образец.