Андеграундом по неизвестной причине, (впрочем, кличкам, даваемым в тусовке, причина совершенно не нужна) звали звукорежиссера, который работал с группой уже несколько лет и пользовался ее абсолютным доверием.

— Ладно, Джимми, не гунди, — добродушно бросил ударник. — Что ты, честное слово. Ужасно интересно, что он скрывает? Ты бы его расколол, что ли? Арчи скажи ему.

— Ну вас к черту, — окончательно разозлился Джимми. — Как две бабы, блин, сидите, кости перемываете. Успокойтесь. Надо будет, сам все скажет.

— Ладно, ладно, остынь, — замахал на него ладонью Крошка. — Мне просто интересно, какая баба его так скрутила.

— Слушай, — серьезно сказал Джимми, — Пэт, я тебя прошу, только не говори с ним об этом, понял?

— ОК, — покладисто согласился ударник. — мы не будем. А вот и он.

Крис вошел, отирая рот рукой, на его щеке блестели капли воды. Он подозрительно уставился на своих компаньонов, очевидно, подозревая, что разговор шел о нем. Однако все уже усердно занимались своим делом.

Пришел Андеграунд, работа шла своим ходом, когда из коридора вдруг раздался чей-то дикий вопль изумления и ужаса. Все замерли на миг, потом рванули к дверям. Не рвануть было невозможно. Происходило что-то чудовищное, иначе никак истолковать этот вопль было нельзя. Первым в коридоре оказался Андеграунд, и все тут же услышали его дикий задыхающийся кашель. Крис так толкнул тяжелую звукоизолированную дверь с вставленным в нее матовым стеклом, что, качнувшись назад, она чуть не сшибла с ног Арчи.

В коридоре ничего не было видно в самом прямом смысле. Белый дым стоял плотной стеной, разъедая глаза и сжигая горло. Джимми закрыл рот воротом рубашки и растерянно оглядывался, пытаясь понять, где горит.

Студия была большим зданием, в котором одновременно записывались несколько групп. Менеджер давно предлагал им купить собственную студию, но группа отказывалась, особенно настаивал Джимми, очень ценивший общение с другими музыкантами, причем тогда, когда они в состоянии разговаривать, а не валяются пьяными под столом. Дальше по коридору, там откуда валил дым, находилась еще одна комната, там музыканты оставляли вещи и отдыхали. Судя по всему, горело там. Обалдевший Джимми вдруг увидел, что дым оседает, прижимается к полу, как живое существо, и постепенно исчезает. В конце коридора стоял парень из обслуживающего персонала, в руках у него был огнетушитель. Крис кинулся туда, остальные побежали следом, кроме Андеграунда, который сидел, скорчившись, на полу и задыхался от кашля.

Дверь была распахнута. Когда Джимми добежал, он очень ясно понял, что кричал именно этот парень, который стоял столбом со своим оружием в руках и тупо смотрел в дверном проем. Кричать тут было от чего. Вся комната горела. Она горела алым прозрачным пламенем, почему-то напомнившим Джимми то графическое компьютерное пламя, которое обычно на заставках к играм окружает какой-нибудь замок. Пламя было бесшумным и пожирало все. Обалдевший гитарист увидел как распадается в прах металлический карабин ремня на сумке ударника. Крис пробормотал что-то, Джимми не понял что, и сделал сомнамбулический шаг вперед. В него вцепился Арчи с каким-то неразборчивым запретительным вяканьем, очевидно, на полноценный окрик у него не хватило сил. Крис некоторое время пытался освободиться от его медвежьих объятий, видимо, все-таки не оставив намерения шагнуть в огонь, потом замер, не отрывая взгляда от пламени, которое с невероятной скоростью, не найдя себе больше пищи, стало угасать. Через полминуты не осталось ничего, кроме засыпанной пеплом комнаты. Музыканты стояли в полной отключке, созерцая эту апокалиптическую сцену. И тут Джимми услышал, как сзади кто-то произнес:

— Что тут происходит?

Обернулись все. За их спинами стоял Даншен, он был как всегда в костюме и галстуке, с озабоченным лицом, но Джимми внезапно показалось, что в серых, глубоко посаженных глазах журналиста играет отблеск того пламени, которое только что уничтожило все. Он обернулся на Криса. Глаза вокалиста впились в лицо Даншена, губы шевелились, на секунду Джимми показалось, что его приятель сейчас бросится на журналиста. Но тут по коридору застучали сапоги пожарных.

Репетиция чуть не сорвалась. Сначала эвакуированные музыканты торчали внизу, курили и пили кофе. Крошка Пэтти со вкусом рассказывал знакомой панк-группе свидетелем каких невероятных событий он стал. Крис сидел на бетонном парапете, непривычно тихий, с чашкой кофе, в которую сердобольный Арчи вбухал изрядную порцию коньяка. Потом он поманил к себе Джимми.

— Слушай, понимаешь… — Крис торопливо отхлебнул из чашки. — Ну, название диска, какое, «Пылающая комната», мне про нее Тэн рассказал, он ее видел, он попал в пожар. И теперь вот я тоже.

— Крис, ты бредишь. — терпеливо ответил Джимми.

— Нет, ты не понимаешь. — покачал головой Крис. К ним подошел Арчи и спросил, не хочет ли Крис поехать домой. Но тот отказался чрезвычайно решительно и потребовал продолжения работы. Через полчаса им разрешили подняться наверх. Крис совершенно оклемался и пылал энтузиазмом. В пять он жестко сказал, что уходит и у всех остальных тоже тут же обнаружились неотложные дела.

Джимми решил, что после всего этого кошмара он имеет право удовлетворить свое любопытство. Он тихо спустился в гараж, куда минутой раньше сбежал Крис. Его лимузин стоял на своем месте рядом «ягуаром» Джимми, Бобби вышел из машины и стоял рядом с Крисом, который что-то говорил, как обычно быстро жестикулируя. Джимми встал за выступом и внимательно смотрел. Наконец задняя дверь распахнулась, и из нее вылез невысокий паренек по первому впечатлению лет двадцати. Он был в майке и джинсах, худощавый легкой юношеской худобой, светлые волосы растрепаны и вообще выглядел он совсем юнцом, если бы не тяжелый пристальный взгляд слишком больших для мужского лица серых глаз. Джимми увидел, как моментально просиял Крис. Они не дотронулись друг до друга, обменялись приветствием и сели в машину, но Джимми поразил какая-то удивительная легкость их обращения, как будто сердце и дыхание были настроены в лад друг другу. Он подумал, что изнутри это все скорее всего не так. Он, честно говоря, даже не представлял о чем может говорить Крис Харди с этим юношей, который выглядел, как самый отчаянный ботаник в классе. Но в любом случае это было не его дело.

Крис хочет, чтобы я безраздельно принадлежал ему, чтобы я ни на шаг не отходил от него, был всюду только с ним и ни о чем больше не думал. В нем все сильнее разгорается даже не то, что можно назвать любовью, а что принято считать одержимостью. Иногда мне кажется, что он теряет чувство реальности и позволяет себе вещи, которые могут ввергнуть в крупные неприятности нас обоих.

Вчера он приехал за мной в 10 утра в один из южных районов города, поскольку я счел, что садиться в его машину в центре уже становиться рискованным. Я заранее пообещал ему, что проведу с ним весь день, и мы поехали в «приют развлечений для сирых и убогих», как я про себя называю нашу квартиру, борясь со своим навязчивым пессимизмом. Удивительно само по себе то, что еще до сих пор так никто и не знает, что творится. Крис с непроницаемым выражением на лице буквально втащил меня в машину, и Бобби тут же тронул. Я, оцепенев от мысли о непредсказуемом характере моего друга, ждал, что случиться дальше. Но при этом жгучая потребность в немедленном удовлетворении желания, снедавшего нас обоих, и еще неизвестно кого больше, заставила меня судорожно сжать его руку. В этом пожатии выразилось все мое нетерпение и невозможность отказа. Крис даже не взглянул на меня, он расстегнул свои кожаные штаны и стянул их с себя, так, чтобы я понял, что медлить больше нет смысла. Я последовал его примеру, только в первые две минуты мучаясь от вопроса, что сейчас переживает Бобби, с невозмутимым спокойствием покачивавший головой под музыку, очень предусмотрительно запущенную на полную громкость. Я приподнялся и, стараясь не делать лишних движений, придвинулся к Крису и сел к нему на колени. Он обхватил меня за талию одной рукой, а другой крепко зажал мне рот. В зеркале я встретился глазами с Бобби, он мельком взглянул на меня, и мне показалось, что на его лице не только не было отвращения, но, напротив, было что-то очень похожее на удовлетворительное одобрение. Крис, жадно целуя мою шею, начал насаживать меня на себя. Это было дьявольски трудно в нашей позиции, а он хотел меня, хотел так сильно, что теперь ни за что бы не остановился.