Но Пинайс гневно вскричал:

— Да остановись же, наконец, болтун! И скажи мне — где найти такую женщину и есть ли у нее десять тысяч золотых гульденов?

— Десять тысяч золотых гульденов? — переспросил Шпигель.

— Ну да! — с раздражением крикнул Пинайс. — Разве ты только что не упомянул о них?

— Нет! — ответил Шпигель. — Это совсем другое дело. Они спрятаны в надежном месте.

— Чего же они там лежат, чьи они? — заорал Пинайс.

— Они ничьи, это-то и тяготит мою совесть, ведь я обязан был найти им применение. По сути дела они достанутся тому, кто женится на такой особе, какую я сейчас описал. Но как в этом безбожном городе найти одновременно и десять тысяч золотых гульденов, и разумную, добрую, красивую хозяюшку, и разумного, честного мужчину? Поэтому, если правильно рассудить, мой грех не так уж велик, ведь эта задача не по силам бедному коту!

— Если ты, — прервал его Пинайс, — тотчас не перестанешь пустословить и не изложишь мне всю историю обстоятельно, по порядку, я пока что отрежу тебе хвост и уши! Итак, начинай!

— Уж если вы приказываете, придется мне рассказать все как было, — сказал Шпигель, поудобнее усаживаясь на задние лапки, — хотя эта проволочка только усугубляет мои страдания!

Пинайс воткнул остро отточенный нож в половицу между собой и Шпигелем, уселся на бочку и, сгорая от любопытства, приготовился слушать, а Шпигель продолжал:

— Вам известно, господин Пинайс, что добрая старушка, покойная моя госпожа, умерла незамужней — в девичестве; она втайне делала людям много добра и никому не становилась поперек дороги. Но не всегда вокруг нее было так тихо и спокойно, и хотя она сроду не была злого нрава, однако в давнее время причинила много горя и бед. Надо сказать, что в юности она слыла самой прекрасной молодой особой во всем нашем краю, и все знатные господа и храбрые кавалеры, будь то местные жители или приезжие, влюблялись в нее и наперебой домогались ее руки. Ей и самой очень хотелось выйти замуж, стать женой пригожего, добропорядочного, разумного человека, и было у нее из кого выбирать, так как и местные уроженцы и пришлые спорили из-за нее и зачастую прокалывали друг друга шпагами, ибо каждый стремился обеспечить себе преимущество. За нею увивались, вокруг нее теснились всякие женихи — дерзкие и робкие, хитрые и простодушные, богатые и бедные, люди, занимавшиеся почтенными делами, и люди, жившие, как дворяне, по-благородному, на свою ренту. Тот имел одни достоинства, этот — другие; кто был речист, кто — молчалив, кто — боек и любезен, а иной хоть и казался с виду простачком, на самом деле умом обижен не был. Словом, выбор молодой особе представлялся такой, какого только может желать девушка на выданье. Но, сверх красоты, она еще обладала состоянием во много тысяч золотых гульденов; оно-то и было причиной, почему красавица никак не могла наметить избранника и выйти замуж, ибо своим имуществом она управляла на редкость разумно и осмотрительно и придавала ему большое значение, а поскольку человек обычно судит о других по собственным своим склонностям, то всегда случалось — как только около нее появлялся жених, достойный внимания, и начинал ей нравиться, она воображала, будто он сватается к ней единственно ради ее денег. Если это был человек богатый, ей думалось, что, не владей и она богатством, он бы не стал искать ее руки. А уж в отношении бедняков она была твердо уверена, что они помышляют только о ее золотых гульденах, намереваясь вволю ими попользоваться. Таким образом, несчастная девица, сама столь дорожившая земным своим достоянием, была неспособна отличить у своих женихов приверженность к деньгам и достатку от любви к ней самой или же, когда эта приверженность и впрямь имелась, отнестись к ней снисходительно и простить ее.

Уже несколько раз она была почти что обручена и сердце ее билось сильнее, как вдруг, по какому-нибудь ничтожному поводу, ей начинало казаться, что она обманута и жених просто метит на ее деньги; она тотчас порывала с ним и с болью в сердце, но бесповоротно отдаляла его от себя. Всех тех, кто ей сколько-нибудь нравился, она испытывала на сотни ладов; требовалась большая изворотливость, чтобы не попасться в ловушку, и, наконец, никто не мог уже приблизиться к ней хотя бы с некоторой надеждой на успех, не будучи отъявленным хитрецом и притворщиком; уж по одной этой причине выбор для нее стал особенно трудным: ведь такие люди в конечном счете все же вызывают у красавиц смутную тревогу и сомнения тем более тягостные, чем жених хитрее и искушеннее в лукавстве.

Излюбленным способом распознать искренность поклонников было для нее испытание их бескорыстия: изо дня в день она понуждала их к большим тратам, богатым подаркам и делам благотворительности. Но как они ни старались, им никак не удавалось ей угодить; когда они проявляли щедрость и тратили деньги без счета, задавали блестящие пиры или вручали ей значительные суммы для бедных, она вдруг заявляла: все это, мол, делается только ради того, чтобы на живца поймать лосося, или, как говорится, за грош получить червонец. Подарки и доверенные ей деньги она жертвовала на монастыри, богоугодные заведения и на пропитание нищих, а обманутых женихов непреклонно отвергала. Если же поклонники выказывали прижимистость, а тем более скупость, она тотчас осуждала их без малейшего снисхождения, потому что эти черты еще сильнее возмущали ее, представляясь ей выражением неприкрытой, дерзкой беззастенчивости и себялюбия. Кончилось тем, что девушка, искавшая чистое сердце, готовое отдаться ей ради нее самой, оказалась окруженной лицемерными, своекорыстными женихами, отравлявшими ей жизнь и настолько хитрыми, что она никак не могла их раскусить. Наконец, она впала в такое уныние и безнадежность, что выгнала всех поклонников из своего дома, заперла его на замок и отправилась в Милан погостить у двоюродной сестры.

Когда верхом на ослике она перебиралась через Сен-Готард, ее обуревали мысли столь же черные и страшные, как те дикие утесы, что возвышаются там над пропастью, и она испытывала сильнейшее искушение броситься с Чертова моста в бурлящие волны Рейса[3]. Лишь ценой неимоверных усилий удалось проводнику и двум сопровождавшим ее служанкам, которых я еще знал (обе давно уже умерли), успокоить ее и отвратить от страшного намерения. Бледная, печальная, прибыла она в прекрасную Италию, и, как ни ярка там синева небес, ее мрачные мысли все же не прояснялись. Но когда она прожила у двоюродной сестры несколько дней, в ее душе неожиданно зазвучала новая мелодия и занялась весна, до той поры ей почти неведомая.

Дело в том, что в доме двоюродной сестры бывал молодой швейцарец, с первого взгляда так понравившийся гостье, что можно прямо сказать — на этот раз она сама впервые влюбилась. Он был славный юноша, хорошо воспитанный, благородный в обхождении, в ту пору не богатый и не бедный — все его достояние заключалось в десяти тысячах золотых гульденов; эти деньги он унаследовал от покойных своих родителей и, основательно изучив коммерцию, намеревался открыть на них в Милане торговлю шелком: был он предприимчивого нрава, ясного ума и удачлив, как это зачастую бывает с людьми непосредственными и неискушенными, а юноша был именно таков; при всех своих познаниях он казался невинным и бесхитростным, словно ребенок. И хотя он был купцом, а по характеру человеком простодушным — сочетание, само по себе ценное и редкое, — однако имел осанку мужественную, рыцарскую и так гордо носил меч у пояса, как носит его только опытный воин. Все это, да еще его располагающая к себе красота и молодость столь безраздельно пленили сердце девушки, что она едва могла совладать с собой и обходилась с юношей весьма ласково. Она опять повеселела, и если порою ей случалось грустить, то причиной тому была смена любовной тревоги и надежды — чувство как-никак более достойное и приятное, нежели то тягостное затруднение в выборе, которое она прежде испытывала среди множества женихов. Теперь она знала лишь одну заботу и тревогу — понравиться доброму, красивому юноше, и чем прекраснее она была сама, тем скромнее и неувереннее держалась, потому что впервые в ней заговорило настоящее чувство. Но и молодой купец никогда еще не видел такой красавицы или по крайней мере ни одна еще так не приближала его к себе, не обходилась с ним столь ласково и приветливо; а поскольку, как уже было сказано, девица, помимо красоты, отличалась добрым сердцем и учтивостью, то не удивительно, что доверчивый, бесхитростный юноша, сердце которого еще было совершенно свободно и нетронуто, влюбился в нее со всем тем пылом и самозабвением, какие были заложены в нем природой.