Берега Дуная, знаменитого «голубого» Дуная, который в действительности является голубым только в воображении Иоганна Штрауса — на самом деле у него, по крайней мере, в части, протекающей через Вену, цвет нефрита, и он довольно илистый, — также очень ценятся горожанами как места для прогулки. В распоряжение желающих совершить речную прогулку предоставлялись парусные или весельные лодки, и на причалах всегда стоял шум и царило возбуждение: в воздух взлетали ленты, слышались радостные возгласы и встревоженные оклики людей, потерявших друг друга в толпе. На других причалах разгружались баржи с телятами из Эннса, насмерть перепуганными за время пути, и с глиной, которая в больших количествах поставлялась на знаменитую венскую фабрику фарфора. Потягивая пиво, отдыхающие наслаждались этим колоритным и постоянно меняющимся зрелищем с балконов пивных.

Прогулочные парусники, расцвеченные всевозможными красками, с радостно хлопающими от ветра прозрачными парусами, были введены здесь в моду неким офицером, который, служа в Италии, пристрастился к неторопливому плаванию по озерам Ломбардии, а по возвращении в Вену перевез на Дунай и на Дунайский канал судостроительные мастерские то ли из Коме, то ли из Стрезы. Инициатива увенчалась полным успехом, и автор очень интересного путеводителя, знакомящего туриста с окрестностями Вены в радиусе двадцати лье,[39] сообщает, что число небольших судов и лодок на Дунае непрерывно возрастает, а речные прогулки становятся предпочтительным времяпрепровождением венцев: одни из них скользят по воде, увлекаемые свежим попутным ветром, другие же поднимают бокал вина или кружку пива за здоровье храбрых навигаторов, глядя на них с нависших над Дунаем террас питейных заведений. Ресторан У Золотой Розы в Нуссдорфе специализировался на блюдах из рыбы и раков, подаваемых в самом утонченном и самом впечатляющем виде. В дневнике Бойерле за 1829 год можно прочесть письмо одного читателя, превозносящего наслаждение, полученное им в «Золотой Розе». Он называет себя «другом добрых ресторанов нашей страны» и хвалит два больших возвышающихся над рекой балкона, прекрасный сад, отличную кухню, не слишком дорогое обслуживание и предоставленную посетителям возможность самим, в зависимости от собственной фантазии, выбрать себе на съедение рыб и раков в садке, в котором они плавают живыми.

Тот факт, что венцы плохо представляли себе прогулку за город без пирушки, порой удивлял иностранцев. Книготорговец Николаи, чьи резкие суждения мы приводили выше, удивлялся тому, что после пяти часов пополудни все венские парки обычно полны рабочих. Он никогда не видел ничего подобного ни в своем родном городе Берлине, ни в других городах, где ему довелось побывать, и он подчеркивает, что эти славные люди теснятся вокруг играющих в шары, причем только в одном парке он насчитал тридцать восемь мест для этой игры. Собираются ли они вокруг солидного дубового стола или же сидят на корточках на земле перед расставленной на скатерти снедью, пишет Николаи, главное — они всегда здесь, «как если бы Господь создал их только для того, чтобы есть. В Баварии простой человек ест немало; в Швабии он ест много, в Швейцарии тоже, но нигде он не ест так много, как в Вене, где он считает, что достиг своей цели только тогда, когда наестся до отвала».[40]

Значение, которое венцы придают застольным наслаждениям, казалось естественным простонародью и горожанам, но иногда раздражало людей искусства, которые с сожалением смотрели на своих сограждан, слишком зацикленных на материальных радостях в ущерб радостям духовным. Англичанин Эдвард Шульц рассказал в лондонской газете Гармоникон о своих встречах с Бетховеном в 1823 году. Вместе с музыкантом он совершал длинные пешие прогулки по окрестностям Бадена, где тот тогда жил, недалеко от Вены, потому что, говорит он, «Бетховен хороший ходок и с удовольствием устраивает многочасовые походы, особенно по диким и романтическим местам. Мне рассказывали, что он гуляет так целыми ночами и что ему даже случалось не возвращаться домой по нескольку дней».

Гуляя, они остановились подкрепиться в одном ресторане на открытом воздухе; сам ресторанчик привел Бетховена в восхищение, но вот меню понравилось ему меньше. «Венская еда славится на всю Европу, — пишет Шульц, — и то, что приготовили для нас, было так роскошно, что Бетховен не смог удержаться от замечания по поводу такого расточительства. „Почему так много разных блюд? — вскричал он. — Человек ставит себя ниже уровня животных, если стол является для него главным наслаждением в жизни…“»

Было бы несправедливо утверждать, будто еда до того владела разумом венцев, что заставляла их недооценивать радости духовные. Музыка всегда занимала в их удовольствиях первое место, и это тем более верно, что сама по себе еда не приносила им полного удовлетворения, если их слух не радовала игра флейтиста, скрипача, музыканта, играющего на цитре, либо какого-нибудь импровизированного трио или квартета. Музыканты располагались на лужайках Пратера так, чтобы музыка была слышна обедающим, и восхищали их мелодиями, заимствованными из опер Моцарта или Гайдна вперемешку с репертуаром из Ланнера и Штрауса. Что касается песен Шуберта, то они так хорошо соответствовали народной сентиментальности, мимолетным влюбленностям и меланхолии каждого венца, что во всей Вене не было юноши или девушки, которые, имея уши и хоть немного музыкального слуха, целыми днями не пели бы его песен.

Насколько неполным показался бы нам образ Шуберта, если бы представление о нем не сопровождалось радостными походами в Венский лес, настолько сами эти походы теряли бы свою прелесть, если бы мы не могли представить себе радостных или, наоборот, ностальгических песен, эхо которых разносилось по всему лесу. Потому что, как писал английский путешественник Чарльз Барни, побывавший в Вене в 1773 году, «здесь поют даже каменные скульптуры ангелов над дверями домов».[41]

Музыка всегда была для венца чем-то большим, нежели просто развлечение, удовольствие или даже эстетическое наслаждение: она является для него своего рода жизненной необходимостью. Это относится не только к какому-нибудь определенному моменту истории Вены, но верно для всей ее жизни — поскольку каждый город рождается, растет и умирает, как любое живое существо. Индивидуальность Вены настолько пронизана музыкой, пропитана и сформирована ею, что город и его музыканты неразделимо связаны между собой; они понимают друг друга, и если, например, Шуберт и Иоганн Штраус созданы венской атмосферой в самом высоком смысле этого слова и обязаны ей основными чертами своего характера и гения, то в свою очередь и сами они оставили на образе Вены неизгладимый след: невозможно представить себе Вену, не подумав при этом об авторах Незаконченной симфонии и вальса На прекрасном голубом Дунае.

Музыка нерасторжимо связана с Веной, потому что она проникает во все классы общества, потому что место для нее есть в каждой семье, потому что она является неотъемлемой частью и домашнего очага, и жизни улицы. Именно поэтому ее воздействие проявляется в непринужденном поведении всех венцев, и этот феномен с таким постоянством проходит через столетия, что его можно по праву считать константой национального темперамента. В истории других городов также были блистательные и плодотворные периоды пышного расцвета музыки, но они были короткими, как всякое цветение. Было также время, когда всей Европе задавала тон неаполитанская опера, и виртуоз, желавший сделать карьеру хотя бы и только в своей стране, должен был непременно ехать в Италию, чтобы заслужить на это право. Во времена Моцарта в Маннгейме был оркестр, не имевший себе равных ни в одной другой стране, и маннгеймский период автора Волшебной флейты был одним из важнейших в расцвете его гения. Дублин во второй половине XVIII века приобрел такую известность и собрал такое множество утонченных меломанов, что там проходили самые блистательные музыкальные премьеры, например, первое исполнение Мессии Генделя. В эпоху романтизма музыкальными центрами были Дрезден, Дюссельдорф, Гамбург, а раньше — также Лейпциг, когда кантором в тамошней Томаскирхе был Иоганн Себастьян Бах. Но, думая об этих городах, мы понимаем, что они всего лишь бывшие музыкальные столицы, как бы ни были хороши их оркестры в период взлета и в наше время.