И это вовсе не было угодливостью придворных. Даже не имея возможности посвящать целые дни музыке, будучи загружены обязанностями, которые налагали на них власть, тирания этикета и жизнь двора, австрийские монархи ежедневно проводили по нескольку часов за разучиванием арий и партитур, причем вовсе не из тщеславия, а просто из любви к музыке, а также из-за понимания того, что, как бы ни был снисходителен слушатель, музыканту никогда не удается исполнить все одинаково хорошо. Так, Карл VI не пропускал ни одного концерта или оперного спектакля, дававшихся в Хофбурге или в его любимом замке Фаворита, и, как сообщает Апостоло Дзено, ему часто случалось становиться за пюпитр и дирижировать оркестром или садиться за клавесин, что было обычным делом для того времени, к великому восторгу слушателей, восхищавшихся его профессиональным мастерством. Он также аккомпанировал своим дочерям, эрцгерцогиням Марии Терезии и Марии Анне, когда они пели.

Прием, оказанный императрицей Марией Терезией и ее двором маленькому Моцарту, когда тот в первый раз приехал в Вену, свидетельствует о том, что интерес к музыке передавался от поколения к поколению и от царствования к царствованию, вплоть до Фердинанда I, который — об этом свидетельствуют его портреты — держал фортепьяно в рабочем кабинете, рядом с письменным столом. Это была одна из самых прекрасных традиций монархии, один из самых благотворных примеров, подававшихся родителями своим детям, и нет ничего удивительного в том, что наряду с природным расположением австрийцев к музыке этот стимул, исходящий от самой вершины власти, придавал музыке исключительное место в занятиях и пристрастиях венцев.

Придворная капелла была не единственной консерваторией, где готовили виртуозов или просто хороших музыкантов. Существовало еще одно заведение под названием Городской пансион (Stadtkonvikt), в котором за счет города содержали и обучали множество музыкально одаренных детей. Они получали там всестороннее образование, как в коллеже, но особое внимание уделялось подготовке певцов и музыкантов. Это учреждение, сравнимое с «благотворительными консерваториями», столь многочисленными в Италии XVIII века, и особенно в Неаполе и Венеции, которые в народе называли «соловьиными клетками», ставило своей целью всестороннее бесплатное музыкальное образование детей бедняков, находившихся при этом на полном содержании.

Пансион относился к ведению университета; под него было отведено безликое, унылое здание бывшего иезуитского коллежа, упраздненного в пору, когда Иосиф II изгнал из империи этот орден. В летние дни через открытые окна лились такие волны гармонии, что восхищенные прохожие останавливались, чтобы послушать пение и музыку. Эти своеобразные концерты быстро приобрели популярность, и соседи, а также владельцы ближайших лавок даже выносили стулья для удобства слушающих.

Ученики пансиона носили униформу, наполовину гражданскую, наполовину военную, отчасти похожую на форму кавалеристов императорского манежа, которому одному разрешалось держать великолепных белых лошадей из Липицких конезаводов. Это был сюртук со сборками на талии, скроенный наподобие нашего фрака и украшенный эполетами, черный, как и жилет, далее — белый галстук, белые штаны до колен, а на голове треуголка, которую некоторые воспитанники кокетливо надевали набекрень, стремясь придать себе воинственный вид. По окончании пансиона дети сразу же получали место в оркестре, что ценилось очень высоко.

Пока публичные концерты были еще очень редкими — ведь фактически их начали практиковать лишь при Иосифе II, — каждый слушал только ту музыку, которую играл сам, или ту, которую играл приглашенный за деньги оркестр. Разумеется, имело место своего рода соревнование между спесивыми вельможами, прилагавшими все усилия, соперничая с Хофбургом и между собой в стремлении обзавестись самым большим оркестром или самой лучшей театральной и балетной труппой, которые они держали ради тщеславного эгоистического удовольствия, заставляя артистов служить своим искусством лишь им самим и их гостям. В переписке людей того времени мы читаем о том, что, когда эти важные персоны периодически приезжали в Вену, дабы выполнять свои обязанности при дворе и участвовать в официальных празднествах, они привозили с собой своих музыкантов. Известно, какие конфликты возникали в связи с этим между Моцартом, в отличие от Гайдна не отличавшимся покорностью, и князем-архиепископом Зальцбургским, человеком менее благородным, нежели князь Эстерхази.^{19} Многие авторы умалчивают о нередких фактах причисления музыкантов к домашней прислуге, что ставило артистов в унизительное положение. Их покровители не понимали, что это лишает их последнего шанса сохранить стабильное положение, невозможное без регулярной выплаты жалованья и предоставления возможности сочинять, не подвергаясь постоянному риску безденежья. Само по себе то обстоятельство, что музыканты ели за одним столом с прислугой, например, с секретарями, а не с хозяевами, не унижало, поскольку равенство классов еще не стало догмой, провозглашенной Декларацией прав человека, а те, рядом с кем обедали музыканты, несомненно, стоили тех, кто усаживался за стол под искрящимися люстрами господского обеденного зала.

Чаще же всего, как из любви к музыке, так и из деликатности и благодаря хорошему воспитанию, благородные покровители старались стереть привычные различия и держали себя на равных с подвластными им артистами, во многом превосходившими своих хозяев.

Австрийское дворянство XVIII и первой половины XIX века, известное своими высокими рангами и древностью родов, обессмертило себя именно благодаря общению с артистами. Все эти Лобковицы, Шварценберги, Эстерхази, Лихновские известны нам прежде всего благодаря их общению с Моцартом, Гайдном или Бетховеном, да и память о русском посланнике Разумовском вряд ли сохранилась бы надолго, если бы не была увековечена посвящением этому дипломату знаменитых трио Бетховена.

О том, с каким почетом артистов принимали в самых закрытых, самых изысканных аристократических салонах, нам известно по тому, какую роль в жизни Бетховена играли графиня Тун, граф Фрис и графиня Дейн. Именно во дворце графини Дейн автор Фиделио познакомился с той, кому было суждено стать «бессмертной возлюбленной», — с Терезой Брунсвик, а также с графиней Джулией Гвиччарди, которой он посвятил Сонату до минор. Впрочем, биографы композитора расходятся во мнении, к кому относится выражение «бессмертная возлюбленная». Имени Терезы Брунсвик противопоставляются имена ее сестры Джульетты Гвиччарди, другой сестры — Жозефины Брунсвик, певицы Амалии Шальд, Терезы Мальфати и других… Но это уже не имеет значения.

Превосходные концерты давались также в салонах «знатных горожан», занимавших со времени правления Марии Терезии и вплоть до прихода к власти Фердинанда I все более и более значительное положение в обществе, сравнимое с положением дворянской знати. Это были прежде всего врачи, становившиеся меценатами, начиная со знаменитого доктора Месмера, открывшего «животный магнетизм», или феномен внушения, и владевшего прекрасными садами под Веной, где однажды чудесным летним вечером оперой Моцарта Бастьен и Бастьенна был открыт зеленый театр. Известных исполнителей и композиторов принимали у себя доктор Генцингер, доктор Франк и в особенности личный врач императрицы ван Свитен, владевший богатейшей библиотекой. Очень хорошую музыку играли в домах друга Моцарта ботаника Жакена, типографа Траттнера, адвоката Зоннлайтнера, чьим постоянным гостем был Шуберт, и в домах издателей, печатавших партитуры композиторов, которые становились не только их гостями, но и клиентами. Такие люди, как Коппи и Артария, своими изданиями сыграли более значительную роль в жизни венской музыки и музыкантов, чем это кажется на первый взгляд.