Про то, как домой добираться, думать будем после.

— Я готова, — раздается снизу ее слабый голос.

Клык и я согласно кивнули друг другу и на счет три резко потянули веревку. Слышу, как Ангел вскрикнула от боли, но веревка, если и поддалась, то совсем немного. Продолжаем тянуть, сильнее, еще сильнее. Внезапно Ангел закричала, и мы чуть не упали от того, что веревка резко ослабла.

— Ангел?

— Нога выскочила, — откликается она страдальческим голосом.

Не прошло и минуты, как мы оба одновременно кинулись ее обнимать.

Ангел смотрит на меня. Лицо у нее белее снега:

— Нам не вернуться на станцию. В такую пургу туда ни дойти, ни долететь.

— Она права, — Клык задумчиво оглядывается по сторонам. — Надо выкопать в снегу яму, зарыться в нее и там переждать, пока пурга стихнет.

Меня долго убеждать не пришлось — я и сама об этом думала. Тщательно нащупывая снег перед каждым шагом, осторожно отходим от трещины. Где бы теперь укрыться? Ярдах в десяти из снега выступают верхушки обледенелых каменных глыб. Медленно, с трудом, шаг за шагом продвигаемся к ним, крепко держа Ангела за руку и Акелу на коротком поводке.

Ангел и собаки сели на снег, пока мы с Клыком торопливо выкапываем пещеру между камнями. Руки у нас давно превратились в ледышки, мы их совершенно не чувствуем, и дело продвигается медленно. Наконец пещера достаточно глубока: тесно прижавшись друг к другу, мы все можем туда поместиться. С трудом, но все-таки можем. Хватаем Ангела, Тотала и Акелу и буквально запихиваем их поглубже в укрытие. Сами садимся спиной к выходу. Не проходит и пяти минут, как его заметает пургой, и мы оказываемся закупоренными в «снежном карцере» без окон и без дверей. Свист ветра не проходит через снежную стену, и на нас вдруг обрушивается оглушающая тишина.

Теперь есть время осмотреться и проверить мою команду. Ангел по-прежнему бледная как смерть. Ее колотит от холода. Клык изо всех сил старается сдержать озноб, но и ему явно не по себе. Тотал пытается встать на ноги, однако ему это не удается. Акела боязливо прижимается к задней стене пещеры. Она вся в снегу и в сосульках, и я обеими руками быстро их с нее стряхиваю.

— Ангел, как твоя щиколотка? — спрашиваю я.

— Болит. Но, кажется, не сломана. Хотя точно я не знаю. Болит. — Видно, что она с трудом выдавливает из себя каждое слово.

— Ребята, не кукситесь. Быстро разотрите себе руки, а потом хлопайте ими по груди и по ногам, — я отдаю свои руководящие указания, а сама изо всех сил борюсь с желанием свернуться на боку калачиком и уснуть. Здесь так тихо, почти что уютно и даже, по-моему, тепло. Хотя, может, это мне только кажется. — Все время шевелитесь. Не засыпайте.

Дотянувшись до Тотала, растираю ему спину:

— Что, замерз?

— Я бы полжизни отдал за тот горячий источник на острове. Помнишь? — голос у него дрожит и то и дело прерывается.

— Еще бы не помнить. Конечно, помню.

Глянула на Клыка:

— Жаль, что с нами нет Бриджит. Она бы знала, что делать.

Я это вполне искренно говорю… на 40 процентов.

Клык даже глазом не моргнул:

— Уверен, она рано или поздно найдет наши замерзшие тела.

— Вы что, думаете, мы тут до смерти замерзнем? — вдруг расплакалась Ангел. — Правда, умрем?

Я тут же жалею, что и здесь не сдержалась и начала подкалывать Клыка. Но что я могу с собой поделать? Как разозлюсь, так мне теплее от злости становится.

— Ну что ты, моя девочка. Как мы можем замерзнуть, если мы друг друга греем и у нас вон какое теперь укрытие надежное. Мы переждем, когда пурга кончится, и скоро вернемся на станцию.

А еще я думаю про то, что с остальными случилось? Где их снежная буря застала? Больше никого спасать у меня сил нет.

Хочешь, дорогой читатель, я дам тебе один совет? Если ты когда-нибудь застрянешь в ледяной пещере с двумя крылатыми мутантами и двумя собаками, одной говорящей, а другой обыкновенной, хоть и очень симпатичной, сделай одолжение, не забудь прихватить с собой книжку. Не обязательно эту, бери любую. Потому что, как только вы поймете, что не умрете, в следующую минуту тебе неизбежно станет ужасно скучно. Лично я уже готова выбросить Тотала обратно в пургу, если он еще хоть раз запоет какую-нибудь песню из «Моей Прекрасной Леди».

— Мне холодно, — жалуется Ангел, но ей тут же становится стыдно за свою плаксивость, она выпрямляется и быстро поправляется. — Уже не очень.

Такой вот она у меня стойкий солдатик.

— И нога у меня совсем не сильно болит. Так холодно, что я совсем боли не чувствую. — Она даже находит в себе силы улыбнуться.

Надо бы поскорее доставить ее на станцию, чтобы ей там щиколотку посмотрели. У нас хоть и заживает все необычайно быстро, но если кость сломана и срастется неправильно, ее снова ломать придется.

Если приложить ухо к снежной стенке и прислушаться, слышно, что ветер снаружи по-прежнему ревет и стонет. Мы набились в наше укрытие как селедки в бочку, но почему-то даже в такой тесноте друг друга не согреваем. А вот двигаться, чтобы согреться, абсолютно невозможно. В пещере стало совсем темно. Наверное, это потому, что пургой намело вокруг здоровенные сугробы. Меня опять клонит в сон — верный признак гипотермии.

Применяю свой испытанный прием: надо разогнать кровь гневными мыслями и хорошенько разозлиться. Но гнев требует слишком много энергии, а ее у меня нет.

— Это конец, — говорит Тотал.

— Что ты мелешь? Какой конец? — Мне хочется сказать длинную речь о том, что надежда умирает последней, но говорить трудно. — Конец наступит тогда, когда Я скажу, что это конец. — Язык во рту опух и совсем не шевелится. Помнится, Бриджит говорила, что если хочется пить, снег все равно есть нельзя. Но меня мучает жажда и страшно подмывает пососать ледышку.

— Не бери на себя слишком много, Макс. Взять под контроль смерть даже тебе не под силу, — говорит Клык. Ангел сонно привалилась к нему, и он нежно гладит ее волосы.

Прав он или не прав, мы еще посмотрим.

— Мне выпала большая честь служить с вами миру, — мрачно заявляет Тотал. Я пытаюсь его перебить, но он поднимает лапу. — Не мешай мне. Есть вещи, которые надо сказать вслух. Я всегда хотел встретить смерть с достоинством.

— Врешь! Ты всегда хотел сражаться с ней до последнего. Я помню, ты хвалился, что сойдешь в могилу только с разодранным противником в пасти.

В ответ Тотал хмурится и продолжает, не обращая на меня никакого внимания:

— Жизнь мимолетна, как первый проблеск зари. Мой жизненный путь был и странен и краток. Я был чем-то большим, чем простая собака. — Он с любовью смотрит на Акелу. — И так же, как ты, моя красавица, моя королева, служил высшей благородной цели.

Оказывается, у меня еще достаточно сил, чтобы скорчить страшную рожу.

— А теперь конец застанет меня здесь, — Тотал обводит лапой нашу тесную темную пещеру. — У меня было столько мечтаний и столько надежд. Мир так велик. Я хотел стать космонавтом, а теперь мне даже не удастся испытать мои крылья.

В тусклом свете пещеры мне видно, как подрагивают его крошечные крылышки, и ком застревает у меня в горле. Думаю, это из-за гипотермии и близкой смерти.

— Скольких вин мне не довелось попробовать! — вздыхает Тотал. — Скольких я не увидел прекрасных городов! А Великая Китайская стена? А пирамиды Египта? А меловые утесы старушки Англии? Все это навсегда для меня потеряно.

— Скорей бы настал конец, — бормочет про себя Клык, — и его причитаниям, и моим мучениям.

Кислород! — меня внезапно осеняет, что нам не хватает кислорода. Мы наглухо закупорены в маленьком пространстве и уже использовали весь кислород. Потому-то мы такие квелые. Разворачиваюсь и изо всех сил бью кулаком в снежную стену. Рука так онемела, что кажется орудовать ею все равно что палкой. Порыв свежего ледяного воздуха врывается в нашу нору и заполняет нам легкие.

— Что, буря уже кончилась? — бормочет Ангел.