В исторических песнях русского народа время от времени встречаются странные существа — «скурлаты немилостивые». Это верные слуги государей, всегда исполняющие их волю, не стесняясь, если придется, душегубства и жестокости. Надо ли расшифровывать, чье родовое прозвище стало колыбелью для слова «скурлаты»?

Здесь стоит ненадолго прервать жизнеописание Скуратова и задуматься: чем для него была опричнина? Как он глядел на нее? О, вот взгляд, хуже которого трудно что-то придумать: Григорий Лукьянович не располагал ни знатностью, ни командным опытом, ни великими ратными заслугами, а хотел наверх. И опричнина в глазах Малюты была местом торга, где он мог предложить государю чужую кровь за почести и возвышение. Сколь угодно много. Вернее, столько, сколько потребуется. На протяжении нескольких лет он выплачивал цену, а затем получил необходимый «товар» — чин думного дворянина. В будущем Скуратов повторит свои действия с неменьшим успехом. Система безотказно срабатывала в его пользу.

Ну и как такому человеку может не нравиться опричнина? Надо полагать, Григорий Лукьянович был просто влюблен в нее. Без опричнины, до опричнины он был никем, невидимкой. Высокородной знати, заседавшей в Думе, такие, как Г. Л. Скуратов-Бельский, виделись запечными тараканами, нисколько не выше. Автор этих строк предложил аналогию с «цепными псами» и «волкодавами», но в XVI веке ее вряд ли поддержали бы. Назвать «худородного» дворянина собакой — еще большая честь! Не всякий аристократ согласится. «Каликами» именовал князь Курбский «неродословных» выдвиженцев Ивана Грозного. Но и это еще, пожалуй, звучит милостиво, с оттенком снисхождения. Какие там «калики»! По рождению своему и социальному положению Григорий Лукьянович оказывался тараканом что для врага-Курбского, что для соратника-Басманова! И вдруг его равняют с величайшими людьми царства, поднимают до высоты думного чина, более того, ему дают попробовать кровушки знатнейших людей царства. Да Григорий Лукьянович, пуская эту кровушку, вешая, пытая, пребывал на седьмом небе от счастья!

С чем сравнить такое?

Хуже мог быть разве что Генрих Штаден — хитрый и жестокий немецкий наемник, назвавший Малюту «первым в курятнике». Ему повезло попасть в опричнину, повезло возвыситься в ней, но русская служба привлекала его лишь постольку, поскольку он мог обогащаться. Когда эти возможности исчезли, Штаден сбежал из России. Чувствуя себя в безопасности, он составил план вторжения в нашу страну и полного захвата ее немцами. Свой план беглец предложил императору Рудольфу II. Вот характерные отрывки оттуда: «В одной миле от него (Волока Ламского. — Д В) лежит Иосифов монастырь, богатый деньгами и добром. Его можно пограбить, а награбленное увезти в кремль»^{26}. Далее: «Когда будет пойман великий князь, необходимо захватить его казну: вся она — из чистого золота… захватить и вывезти в Священную Римскую империю». Самого Ивана IV Штаден предлагал доставить в Германию, чтобы потом у него на глазах убить всех русских пленников, а над их мертвыми телами надругаться. «Пусть великий князь убедится, что никто не может надеяться на собственные силы и что все его просьбы и молитвы — лишь грех один!»[121] Таким Штаден, не без труда унесший ноги из Московского государства, показал себя соотечественникам. Но каков же тогда он был на службе у царя, в опричнине? Вот его собственные воспоминания об участии в карательном походе на Новгородчину: «Как-то однажды мы подошли в одном месте к церкви. Мои люди устремились вовнутрь и начали грабить, забирали иконы и тому подобные глупости…» Еще: «Кликнув с собой моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке… Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей». Еще: «Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с 49-ю, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра»[122].

Для кого-то опричнина — горе, а для кого-то — прибыльное предприятие.

К чему здесь помянут Штаден, ведь он чужак, немец, ему Россия — сплошь вольные хлеба и ничего другого? Но ведь и он опричник! Русский или не русский, а в опричнине он служил наравне с русскими, наравне с ними честно воевал, наравне с ними и душегубствовал. У него тоже был свой взгляд на опричнину. Из иноземцев не один Штаден попал в опричники. Там оказались и немцы, и татары, и выходцы с Северного Кавказа (князья Черкасские). Надо полагать, все они, покуда были в чести у государя, покуда им давалось многое, искренне радовались опричнине. Ведь она давала море возможностей безнаказанно набить мошну.

Генрих Штаден — очень неудобный автор. Многие хотели бы считать, что его тексты недостоверны, что он — сущий враль. В отношении опричнины Штаден сообщает такие подробности, которые либо страшны до умопомрачения, либо не укладываются в чьи-нибудь теоретические схемы. Штаден — живая черная глыбища, ворочающаяся в кромешной темноте, разнося в щепы то одно, то другое прокрустово ложе «нового осмысления» опричнины. Петербургский историк Д. Н. Алыииц посвятил специальную статью «развенчанию» Штадена[123]. Многие впечатлительные люди полагают: «Авантюрист, наемник, необразованный человек, да какие басни он там насочинял!» Но вот беда, с каждым годом всё больше обнаруживается свидетельств того, что Генрих Штаден весьма точен и в фактах, и в оценках. Да, он — авантюрист. Да, он — безжалостный и бессовестный наемник. Да, он — редкий подлец, если называть вещи своими именами. Сущая правда! Но всё это не мешает ему быть довольно точным рассказчиком. Одно ведь другому не противоречит. Темень в душе не губит ум, не лишает памяти и не отнимает способностей к последовательному изложению…

По сравнению с этим уродом, а также ему подобной публикой и Малюта хорош… Но только по сравнению.

Шел декабрь 1569 года. Большая карательная армия устремилась в северорусские земли. После убийства святителя Филиппа произошло великое опричное разорение Новгородчины, досталось также Пскову, Клину, Твери, Торжку и другим городам земской Руси.

Самый конец 1569-го — первые месяцы 1570 года стали временем наиболее масштабной волны опричных репрессий: на этот раз погибло как минимум в десять раз больше народа, чем при «расследовании» по делу о «земском заговоре».

Вот скупые, но устрашающие слова псковского летописца, рассказывающего об опричном разгроме Новгорода: «[Царь Иван] прииде с великою яростию в Великий Новград, с силою, и плени Новградконечне, яко же и от начала не бысть над ним таково зла и не мощи изрещи сицевыя беды, еже сотворися над ним: первое, архиепископа Пимена взят и в заточение посла… и Святую Софею соборную церковь пограбил, и пойма чюдотворныя иконы корсунския и казну всю, драгие вещи пойма, и архиепископль двор и монастыри все и церкви пограбил, и всех людей. И многих православных умучи многими муками… глаголют, 60 ООО^{27} мужей и жен и детей в великую реку Волхов вмета, яко и реки запрудитися… И сице бысть Великому Новуграду запустение»[124]. А вот еще одно летописное известие на ту же тему: «Меж Рожества и Крещения прииде царь и великий князь Иван Васильевич с великою опалою в Великой Новгород, и многия нарочитыя люди погуби, и множество много людей на правежи побиено бысть иноческого и священническаго чина, и инокинь, и всех православных християн. И бысть туга и скорбь в людех велия, и святыя обители и церкви Божия и села запустеша»[125].