Все указанные обстоятельства создают определенные трудности для моего общения с мужем и делают невозможным сколько-нибудь продолжительный разговор между нами. К тому же я, будучи в гостях у незнакомых людей, чувствую себя напряженно и скованно и стремлюсь закончить разговор как можно скорее — где уж тут до любовных излияний!

Дима не понимает и не хочет понимать моих трудностей. Для него «быть в гостях» — это пошел себе в другую комнату и говори сколько хочешь. Он не видит глаза итальянских синьоров за столом, огонь их перекрестных взглядов, когда я отлучаюсь, он не представляет себе, что такое этикет, высшее общество. В нашей жизни эти факты не имеют места быть.

По мере того как напряженные ситуации с телефонными разговорами «в гостях» повторяются, раздражение и недовольство нарастает с обеих сторон. С моей, ибо я полагаю, что он, желая болтать со мной по телефону в условиях, когда я это свободно делать не могу, ведет себя эгоистично, ибо не стремится и не хочет понять мои проблемы. С его — ибо он считает, что я попросту не желаю с ним общаться, его игнорирую, не люблю. В довершение трудностей возникают моменты, когда мне сложно дозвониться, ибо мобильник, который мне передали в пользование для работы в Италии, очень ветхий — он разряжается и выключается в самый неподходящий момент. Вот такое несчастье случается с моим сотовым и в день моего рождения, седьмого июля, как раз за полчаса до Диминого звонка, о котором мы условились заранее.

В этот вечер я детей из своей группы не посещаю, провожу его в «своей» итальянской семье. Мне устраивают настоящий праздник: здесь и торт со свечами, и духи «Шанель № 5» в подарок. Внизу, где мы сидим, найти свободную розетку для подключения сотового не удается — они все заняты, и потому приходится ставить телефон на зарядку в моей спальне на втором этаже. Дверь оставляю открытой — звонки оттуда обычно слышны хорошо.

Урочный час для Диминого звонка подходит и проходит, и еще час проходит, но звонка все нет и нет. Это меня удивляет. Я поднимаюсь наверх, ибо мне нужно сделать текущий рабочий звонок и. о ужас — вижу, что мой сотовый выключен. Как только я его включаю, раздается звонок моего мужа. Дима на взводе, он в ярости:

— Даже в свой день рожденья ты не хочешь меня слышать!

Целый час он пытался ко мне дозвониться, набирал меня двенадцать раз. В довершение всех бед был занят и домашний телефон хозяйки, на который он также пытался позвонить: дочь хозяйки сидела в «Интернете».

Я понимаю и воспринимаю Димины чувства, его состояние, настроение. Полчаса я его успокаиваю, только все бесполезно. Такое впечатление, что мои извинения только больше его распаляют. Тогда и я уже выхожу из себя, видя, что он никак не желает успокаиваться и как-то смириться с ситуацией, хотя бы ради моего дня рождения. Я благодарю его за поздравления и бросаю трубку. Он перезванивает с извинениями — сразу же и потом еще раз — на следующий день утром: «Поздравляю тебя с днем рождения!»

— Мой день рождения уже прошел, и ты меня с ним уже поздравил. А мне, честно говоря, от такой «любви» бежать хочется! Домой возвращаться точно расхотелось.

— Что!?.. Что ты такое говоришь!?

Самолет из Италии битком набит загорелыми ребятишками, возвращающимися из оздоровительной поездки. Приземление происходит поздно вечером — в четверть одиннадцатого. Лишь к двадцати трем часам мы проходим все инстанции, и наконец я вместе с моей группой спускаюсь на первый этаж в зал, где будет производиться выгрузка багажа.

За огромными стеклами, отделяющими зал от холла, теснятся родители детей. Они пытаются рассмотреть и признать своих чад в огромной толпе, высыпавшей в зал. Я знаю, что и Дима где-то здесь среди встречающих выискивает меня, и совсем не удивляюсь, когда сразу вижу его за стеклом — он подает мне радостные знаки. Я смотрю на его красивое лицо и удивляюсь, что оно мне кажется каким-то далеким и чужим, словно и не муж мой это родной, а просто кто-то очень хорошо знакомый. Между нами какой-то холодок, словно утрачена связь. Конечно, приехав в Италию, я всю первую неделю наслаждалась отдыхом и переводила дух после тяжелого года, насыщенного большими нагрузками, — был ремонт квартиры, покупка новой мебели, были многочисленные перестановки и всяческие бытовые неизбежности с кучей невероятных осложнений. Еще в Италии я отдыхала от настойчивой, иногда даже назойливой Диминой страсти. Вспомнилось, что, когда уезжала, даже бросила ему фразу с вызовом: «Хоть бы ты от меня немного поотстал! Как клешнями рак вцепился! Пусть бы тебя от меня кто-нибудь немного отцепил!»

Можно ли отцепить «немного»? Или это парадокс в духе «немного забеременеть»? Тем более, предположить не могла, что в момент, когда я свое пожелание материализовывала, кое-кто уже начал усиленно трудиться над тем, чтобы Диму от меня «немного отцепить»! Или — «много». Короче — сглазила!

Жила, ничего не подозревая, и готовила свою душу к встрече с мужем, хотела соскучиться, изголодаться по его безумно-безмерной любви. Полагала, что в разлуке удастся упрочить нашу взаимную любовь, вырастить ее. Наверное, это удалось бы вполне, если бы не скандал в день моего рождения, ибо вся эта некрасивая сцена перечеркнула и уничтожила наработанный к тому времени «капитал» любви и чувств. Конечно, во взаимном отчаянном непонимании друг друга виноваты были мы оба. Но себя я винила больше: ведь я понимала, каковы Димины чувства ко мне, так что легко могла бы представить себе и то, каковы эти чувства будут в столь долгой разлуке. Могла бы понять его тоску, нетерпение если не увидеть, так услышать меня, и ненасытное желание хотя бы разговаривать вдоволь. С другой стороны, я имела право рассчитывать и на его понимание тоже. И все же винила себя бесконечно за то, что не разъяснила мужу перед отъездом все нюансы предстоящей работы за границей, не рассказала об итальянском этикете. Вот Дима и оказался совершенно не готовым к возникшим осложнениям и к тому ходу событий, который выстроился на фоне этого итальянского этикета, в результате чего дорогое телефонное время уходило не на любовное мурлыканье, а на то, чтобы все эти нюансы ему объяснять, причем результат был мизерный, ибо Диму уже «понесло», и он не соглашался принимать ни мои объяснения, ни характер возникших в разлуке отношений, который его уже не удовлетворял. Я же, откровенно говоря, слишком легко, даже легкомысленно, отнеслась к возникшим между нами противоречиям, полагаясь на то, что «свои люди — сочтемся», что раньше или позже все объяснится, утрясется, уляжется и мы придем к согласию и взаимопониманию. Не улеглось и не утряслось, а наложило отпечаток на все последующие события, ибо потом Дима всегда возвращался к «итальянскому периоду» нашей жизни и искал себе оправдания в том, как я тогда проявила себя по отношению к нему. Нанесенные раны так и не зарубцевались…

Видимо, все же я несколько зарвалась, и требовался охлаждающий душ, который таки и пролился на мою головку и на все мои иллюзии. Пролился непоправимо, и уже не исправил и не улучшил наши отношения, а их погубил, уничтожил, смыл.

Но дочь-то у меня тоже есть! И для нее в моей душе — главное место. Об этом я Диме заявляю практически сразу после нашего знакомства, говорю: «У меня дочь — на первом месте! Была, есть и будет!» Может, Диме это не очень нравится слышать, может, эти слова его задевают, но он вынужден смириться и принять свою «второстепенность» хотя бы с виду. На самом деле он такой собственник и ревнует меня даже к Зарине, выискивает в ней какие-то недостатки, проступки и пробует обратить на них мое внимание. Я же все его замечания пропускаю мимо ушей: подумаешь! Я-то свою дочь знаю и понимаю лучше!

Мой отъезд в Италию радикально трансформирует Димино отношение к Зарине, он пытается сделать ее чуть ли не своей наперсницей — а с кем еще ему говорить обо мне? С кем еще он может обсудить все перипетии наших взаимоотношений, поделиться сомнениями, разочарованиями, горестями — не со своей же матерью?