С дороги ферму не было видно, но мы увидели много птиц, кружащих над чем-то слева от нас. Мы стали осторожно продвигаться вперед и, наконец, вышли к повороту и увидели главный сарай и никаких признаков жизни. Мне захотелось развернуться и побежать, что есть сил, потому что не надо было быть гением, чтобы понять, что все те птицы кружили там не просто так.

Я представляла, что мы будем делать, если Враг захватит ферму, и Айзек с Эдмундом будут взяты в заложники. Но мне приходилось представлять, что они все еще живы, потому что никто, обладающий хоть малой долей здравого смысла, не способен пройти неделю почти без еды, веря в возможность плохих новостей.

Но не всегда выпадает возможность выбирать, какие новости тебя ожидают.

На минутку поставьте себя на наше место: подойти к заброшенному месту в серый сентябрьский день; месту, которое должно быть наполнено животными и жизнью; но все что вы находите — это ничего, никаких признаков людей, только внушающее страх отсутствие любых звуков, ничего, кроме больших черных птиц в воздухе и кучи ворон, стоящих неподвижно и смотрящих на тебя.

А потом мы увидели лис.

Сперва я подумала, какие они красивые, лоснящиеся, откормленные и яркого оранжево красного цвета с острыми маленькими умными лицами. Мне даже не пришло в голову задуматься, почему их было там так много и почему они не убегали.

И зачем им было это делать. Это был рай. Мертвые повсюду, и когда вонь настигала вас, ее ни с чем нельзя было сравнить. Когда вы слышите, как кто-то говорит, что что-то пахнет смертью, поверьте им, потому что только так можно описать этот запах — гнилой и настолько отвратительный, что ваш желудок пытается вылезти через глотку. Если ваш мозг работает, он хочет выпрыгнуть из черепа и бежать, что есть сил, с вами или без вас, лишь бы не узнавать, откуда доносится этот запах.

Преодолев такой путь, я не знала, как можно было не продолжить идти. Мои ноги продолжали движение вперед, но, подойдя ближе, я увидела, что некоторые тела были телами людей. Холод пронзил меня. Не важно, что я найду, я не собиралась кричать или плакать или что-то еще.

Внутри у меня все заледенело.

Передо мной птицы выклевывали мертвое лицо, дергая за кожу, и при помощи клюва отдирали фиолетовые полосы плоти от костей. Они взлетели вверх на несколько секунд, когда я махнула рукой, чтобы посмотреть на то, что осталось от него. К тому времени по размеру телу и одежде я поняла, что это не Эдмунд, и если это не Эдмунд, тогда это точно не Айзек и не Осберт.

Дальше лежало еще больше тел.

Я насчитала семнадцать и только одно узнала совершенно точно — тело Доктора Джеймсона. Шок от того, что я увидела кого-то знакомого мертвым, спровоцировал новую волну паники. Мои ноги стали трястись так сильно, что мне пришлось присесть на корточки в грязь, чтобы не упасть.

Один за одним.

Один за одним, так я приближалась к телам, плавно и методично, видела, как давно каждый из них умер, а иногда, насколько молоды они были. Один за одним — каждое тело оказывалось не тем человеком, которого я боялась обнаружить.

Они лежали по всему скотному двору. Все выглядели, будто пытались убежать, сжаться, спрятаться или защитить кого-то еще. А если у них все еще были лица, можно было увидеть выражение страха и ужаса, по крайней мере, в форме их рта, потому что их глаза и губы выклевывали в первую очередь. Я стала отпугивать лис от тел. Я подбегала к ним, сгорая от гнева, но, казалось, они замечали меня, если только я начала пинать их. Но и после этого они лишь отходили на несколько шагов, все еще держа во рту ту часть тела, которую они откусили, и разочарованно смотрели на меня. Уверена, они знали, что я боюсь.

В общей сложности я нашла девятерых мужчин, трех женщин и пятерых детей. Одной из детей была девочка, младше Алби, продолжающая лежать в объятиях своей мамы. Женщина выглядела молодой, но, как и все женщины, она была одета в грязную и окровавленную одежду, поэтому неважно, какое веселье вы ожидали найти на войне, здесь не произошло ровным счетом ничего, кроме хладнокровного убийства.

Я не могла сказать, сколько они уже были мертвы. Достаточно давно, полагаю, чтобы их внутренности начали разлагаться, а вороны и лисы позвали свою семью и друзей на вечеринку.

В закрытом загоне находились животные, главным образом, коровы и телята, около сотни животным сбились вместе без еды. Большая часть из них сдохла, но несколько все еще стояли, а некоторые лежали, издавая резкие стоны при вдохе и выдохе. При моем приближении стая птиц взлетела на несколько метров вверх, а затем снова опустилась на землю и продолжила выклевывать плоть, борясь за лучшие куски. Теперь, подойдя ближе, я увидела крыс, ползающих внутри мертвых животных, и лис, волочащих вонючие кишки, которые вываливались из рваных дыр в плоти. Меня посетило ощущение, что если я не уберусь отсюда как можно быстрее, то закричу и никогда не остановлюсь.

Я начала бежать, тяжело дыша от паники. Осмотрелась в поисках Пайпер, которой нигде не было видно. Я закричала «ПАЙПЕР, ПАЙПЕР, ПАЙПЕР», едва дыша и не давая ей времени на ответ. Ее нигде не было видно. Истерика, словно море, охватила меня. Я тонула в ней. Я побежала к единственному месту, которое еще не осмотрела — к сараю. Они сидела там на коленях; слезы тихо текли по ее лицу. В ее руках лежало животное, и, только услышав слабый звон, когда оно пошевелилось, я поняла, кто это. Я бы ни за что не узнала его, потому что он был покрыт навозом и был таким худым — худее всего живого на земле. Полагаю, его оставили здесь без еды давным-давно, и его глаза ничего не выражали, но он узнал Пайпер и меня. Его колокольчик зазвенел, и он потерся своими маленькими рожками о Пайпер, несмотря на то, что находился при смерти.

Динь.

Он был слишком слаб, чтобы подняться, и слишком болен, чтобы заметить воду, которую Пайпер принесла ему.

Поэтому я накрыла его мешком для зерна и выстрелила ему в голову.

После этого я отвела Пайпер домой.

Мы даже не задумывались о привалах. Просто шли вдоль дороги, так быстро, как только позволяли нам наши силы, забираясь в кусты всякий раз, когда проезжала машина, и оставались там, пока не становилось безопасно снова выбираться на дорогу.

Никогда не было по-настоящему безопасно. Мы видели мужчин с факелами и слышали крики. Грузовики проносились мимо нас довольно часто, и в любой другой ситуации, возможно, мы бы стали бояться.

Мы медленно продвигались вперед.

Мы не разговаривали, но я держала Пайпер за руку и повторяла, что люблю ее, передавая слова через кровь, пульсирующую у меня в венах и стекающую через мою руку в ее пальцы. Ее рука стала неметь и замерзать, словно неживая, но силой воли я приказывала ей ожить, и через несколько часов ходьбы ее пальцы схватили мои, сперва еле заметно, а затем сильнее, пока, в конечном итоге, я не знала наверняка, что ее рука все еще жива.

К закату небо прояснилось и стало оранжево-серо-розовым. Температура стала опускаться, но яркая луна компенсировала это. Мы завернулись в наши покрывала и продолжили идти, следуя карте и изредка останавливаясь, чтобы спрятаться и отдохнуть. Ближе к утру, когда все еще было темно, мы прошли по заброшенной деревне, мимо паба и деревенского магазина, и стали подниматься вверх по знакомому длинному холму к дому. Я ожидала, что местность будет голой и мертвой, но все было не так: живая изгородь согнулась под весом жизни, ягод, цветов и птичьих гнезд. Весь этот оптимизм должен был бы приободрить меня, но нет. Все это походило на видение из прошлой жизни, жизни такой недавней и такой далекой, что я помнила радостное настроение, не помня, каково это — ощущать его.

В моем новом воплощении я не ожидала ничего хорошего или плохого.

Дом выглядел заброшенным, темным и пустым. Даже черепица медового цвета вызывала чувство заброшенности. Старый джип был припаркован сбоку, там, где мы оставили его, когда закончился бензин. Не было никаких признаков жизни.