Нетрудно увидеть предвзятость подобной оценки движения диссидентов. Я не хочу идеализировать диссидентов, изображая их рыцарями без страха и упрека. Принимая участие в этом движении около двадцати лет, я могу подтвердить, что среди его участников встречались морально опустившиеся неудачники, люди, искавшие в первую очередь любое «паблисити», люди, готовые принимать отнюдь не «щедрые» подачки за свое «диссидентство», а также психически неустойчивые лица. Но разве среди ответственных партийных деятелей не только во времена Сталина, но и Брежнева не было различного рода моральных уродов, развратников, взяточников и вымогателей? Разве не было в составе советской «элиты» людей, злоупотребляющих властью, очковтирателей, бюрократов, карьеристов, алкоголиков или психически неуравновешенных? Разве не было случаев, когда даже работники КГБ продавали за доллары Родину и переходили на службу в западные разведки?

Нет ничего необычного в том, что зарубежные идеологические службы и западная пресса проявляли повышенное внимание к движению диссидентов в СССР. Советская пропаганда и печать создавали еще более широкую и громкую рекламу таким деятелям культуры Запада и Востока, как Поль Робсон, Ив Монтан, Назым Хикмет, многим борцам против американской агрессии во Вьетнаме, не говоря уже о лидерах коммунистических партий почти всех стран мира. Таковы были правила и логика «холодной войны». Среди диссидентов можно было встретить отдельных людей, для которых именно западное «паблисити» становилось постепенно главным мотивом их деятельности. Однако движение в целом не было инспирировано извне, оно порождалось недостатками и пороками самого советского общества и государства, корни его идут еще из мрачных сталинских времен, когда бесчеловечный террор и государственные преступления были нормой жизни. Это движение стало также ответом на попытки реабилитировать Сталина и сталинизм и вновь до крайности ограничить законные права граждан, религиозных и национальных групп. Это движение порождалось и общим недовольством широких народных масс положением в стране, недостатками в снабжении населения и в организации производства, произволом и коррупцией, которые сохранились еще во многих звеньях и на всех этажах советской партийно-государственной иерархии, а также честным поиском истины.

Верно то, что среди диссидентов имелось много людей, выступающих не только против марксизма и ленинизма, но и против социализма вообще. Но единственным орудием этих людей было слово, музыка, живопись. Они защищали свои убеждения статьями, рассказами, песнями, а не насилием, не тюрьмами, лагерями или психиатрическими больницами. «Морально-политическое единство советского народа», о котором так много говорилось в нашей печати, было на деле одним из мифов советской пропаганды. Даже среди тех, кто находился у нас в стране на вершине пирамиды, встречалось много людей, ничего не понимающих ни в марксизме, ни в ленинизме, но объявляющих себя «марксистами-ленинцами» лишь потому, что это было необходимо для продвижения по службе и сохранения власти.

Андропов не был искренен и тогда, когда говорил, что диссиденты «не решаются выступать где-либо на заводе, в колхозе, в учреждении». Он хорошо знал, что эти выступления были решительно запрещены еще в конце 1960-х годов и ни одно учреждение или учебное заведение, желавшее пригласить к себе кого-либо из «неблагонадежных», не получало разрешения райкома или горкома партии. Впрочем, на заводах и фабриках в 1960—1970-е годы с полным равнодушием встречали и официальных партийных пропагандистов. Успех здесь имели только некоторые из артистов.

Трудно согласиться и с утверждением Андропова относительно нарушения диссидентами советских законов. Законодательство об «антисоветской деятельности» не могло бы выдержать серьезной правовой экспертизы. В данном случае законы подводились под уже существовавшую практику карательных органов. Формулировки статей 70 и 190 Уголовного кодекса были настолько расплывчаты, что им можно было давать самые различные толкования. Что означает, например, формула «ложные сведения, порочащие советский государственный и общественный строй»?

В мою задачу не входит описание борьбы против диссидентов в 1967–1982 годах, когда Ю.В.Андропов стоял во главе КГБ. Несомненно, эта борьба существенно подрывала авторитет Советского Союза, особенно в леволиберальных, социал-демократических и даже коммунистических кругах большинства западных стран. Так же несомненно, что Андропов несет за всю борьбу с оппозицией прямую ответственность. Отнюдь не для оправдания, но для лучшего понимания его позиции и положения я все же должен сделать некоторые пояснения.

Ю. В. Андропов никогда не стыдился своей роли в борьбе с диссидентами. При всей образованности и интеллекте он был убежден в ее важности и не допускал мысли о возможности демократической оппозиции или публичной критики КПСС и Советского государства. Он вовсе не был сторонником плюрализма или гласности и считал КГБ чрезвычайно важной и нужной для партии и Советской власти организацией.

Андропов не решал единолично судьбу диссидентов. Более того, на заседаниях Политбюро, Секретариата или в заочных обсуждениях он нередко настаивал на более мягких решениях и приговорах, чем этого требовали Подгорный, Шелепин, Суслов, даже Косыгин и Брежнев. Известно, например, что при обсуждении судьбы философа Александра Зиновьева после издания на Западе его книги «Зияющие высоты» М. Суслов потребовал для автора этой острой сатиры семь лет лагерей строгого режима и пять лет ссылки. Зиновьева сняли со всех постов и исключили из партии, но все же не арестовали. Испытывая сильное давление властей, он принял через два года после издания книги решение об эмиграции. В записке Андропова на этот счет, направленной в ЦК КПСС, говорилось: «Имеющиеся в Комитете госбезопасности материалы свидетельствуют о том, что вся деятельность

Зиновьева

является противоправной и есть юридические основания для привлечения его к уголовной ответственности. Однако эту меру пресечения антисоветской деятельности

Зиновьева

, по нашему мнению, в настоящее время применять нецелесообразно… Известно, что

Зиновьеву

поступили приглашения для участия в симпозиумах, чтения лекций по логике в некоторых университетах Западной Европы и США, а также частное приглашение из Франции.

Зиновьев

делает попытки оформить документы на выезд за границу совместно с женой и дочерью дошкольного возраста. Комитет госбезопасности считает возможным разрешить

Зиновьеву

и его семье выезд в одну из капиталистических стран в частном порядке и закрыть ему въезд в СССР… Проект постановления ЦК КПСС прилагается. Просим рассмотреть. Председатель Комитета госбезопасности

Андропов»[109].

Андропов не мешал, а возможно, и поощрял усиление давления на А. Галича — популярнейшего барда и поэта конца 1960-х — первой половины 1970-х годов. В конце концов Галич решил уехать за границу. Но другой, еще более популярный в широких слоях населения поэт и бард В. Высоцкий не собирался, несмотря ни на что, покидать родину. «Не надейтесь, — говорилось в одной из его песен, — я не уеду». По свидетельству В. Чебрикова, вскоре после высылки Солженицына и выезда из страны многих других писателей и художников Андропов получил от высших партийных инстанций указание об аресте Владимира Высоцкого. Юрий Владимирович был крайне растерян: он хорошо помнил, какой отрицательный резонанс получило в 1966 году судебное дело писателей А. Синявского и Ю. Даниэля. А Высоцкий был гораздо более известным человеком и как бард, и как артист театра на Таганке. Он снимался и в кино, создав несколько запоминающихся образов. У него было много не только резко критичных, сатирических, но и глубоко патриотических песен. Андропов вызвал к себе Чебрикова и долго совещался с ним, чтобы найти какой-то выход и избежать совершенно ненужной, по его мнению, репрессивной акции. В конечном счете им удалось переубедить Брежнева и Суслова. Думаю, именно Суслов выступал инициатором гонений на Высоцкого, так как Брежнев иногда и сам слушал записи некоторых его песен.