Донесения Абдаллы ибн Тагир и показания Мазиара открыли халифу глаза на деятельность Афшина; он был посажен в тюрьму и по его делу наряжено следствие.

Следствие показало, что Афшин был втайне манихеем, зиндиком. Было доказано, что у себя на родине он избил двух мулл за то, что они храм огнепоклонников обратили в мечеть. Было доказано, что он хранил у себя священную книгу манихеев, в роскошном переплете, осыпанном драгоценными камнями, великолепно переписанную и с художественными рисунками в тексте. Было доказано, что он издевался над исламом, ел мясо задушенных животных, совершал манихейские обряды, арабов звал «собаками, которым бросают кость, чтобы потом их бить по голове». Мечтал о восстановлении иранского государства и «белой» религии.

Кроме того выяснилось, что он утаил от халифа громадные богатства, найденные при взятии крепости Базз, присвоил их себе и тайно переправил в свой замок в Ошрусне, подготовляя восстание против халифа и отпадение своего княжества от империи. Правда, он отрицал все эти обвинения. Наказание мулл он оправдывал тем, что огнепоклонники пользовались веротерпимостью; по закону, храмов их нельзя было обращать в мечети. Хранение манихейской священной книги он об'яснял тем, что она досталась ему в наследство от отца. Издевательство над исламом и арабами и совершение манихейских обрядов он категорически отрицал. Утайка денег была столь обычным явлением со стороны правителей и командующих войсками, что на этом преступлении суд не останавливался.

Его сношения с Мазиаром, его замыслы против арабского владычества, его зиндикизм — всего этого было вполне достаточно для вынесения смертного приговора. Однако влияние своих соплеменников, явные симпатии к нему иранских феодалов не позволили Мотасиму подвергнуть его публичной казни. Он умер в тюрьме обычной для того времени смертью: ему не давали пить, и он умер от жажды — род смерти, очень удобный для халифа в том отношении, что не оставлял никаких следов насилия, сохраняя видимость естественной смерти.

Труп Афшина был потом распят у ворот Сурраменра; перед крестом свалили кучу идолов[6], будто бы найденных в его доме, которые затем были сожжены.

Историю Бабека мы знаем исключительно из арабских источников, и известия о нем скудны и, главное, отрывочны. Вполне понятно, что победы Бабека арабские историки считают позорной страницей в истории халифата, и они касаются этого периода жизни Бабека лишь вскользь: не описывают подробно ни порядков, которые Бабек вводил, ни даже военных действий, благодаря которым он выходил победителем. Зато его крушение, падение Базза, пленение и казнь любовно рассказываются на многих страницах. Вследствие такой неравномерности материала в биографии Бабека имеются существенные пробелы, не дающие возможности вполне подробно обрисовать характер крестьянского вождя. Однако в общем облик его достаточно ясен.

Выходец из низов крестьянского населения, выросший среди нищеты, невежества и угнетения, Бабек выдвинулся благодаря необыкновенной одаренности и исключительному организаторскому таланту.

В самом деле, везде, где мы сталкиваемся с крестьянскими восстаниями, мы видим чрезвычайную ограниченность размаха этих восстаний, неспособность их вождей к об'единению больших масс. Каждая крестьянская группа сражается против своего господина, своего феодала, и лишь в очень редких случаях оказывает соседям поддержку в борьбе с такими же феодалами; дальше своего округа повстанцы ничего не видят. Еще менее у крестьянских вождей способности организовать массы, руководить широким социальным движением.

Бабек использовал восстание, возникшее в Ардебильскрм округе, не только для того, чтобы освободить крестьян своего округа, но чтобы добиться освобождения от эксплоатации крестьянства всей страны на всей территории древнего Ирана. Из каждого селения и города, где он поднимал восстание, он брал людей для борьбы за новое село, за новый город, и силы его росли и множились, как лавина. И организаторские способности были у него недюжинные, ведь у него была, когда его могущество достигло высшей точки, армия, численностью не менее чем в 200 тысяч человек, которых надо было снабжать всем необходимым и, главное, оружием. Оружейным же ремеслом в Азербайджане занимались мало, и главным источником, откуда Бабек мог получать оружие, являлось поле битвы, где хуремиты снимали его с убитых и пленных. Оружие того времени состояло из лука, стрел, копий, мечей и боевых топоров, для защиты надевали на головы шлемы, на тело панцырь; панцыри были, впрочем, не металлические, как у византийцев, а кожаные с металлическими полосками, или металлические кольчуги. Изготовлять их, конечно, повстанцы не могли. Имелись в то время у арабов осадные орудия, метавшие громадные камни, которые разбивали стены укреплений. В войсках халифа были отряды людей, одетых в несгораемые одежды, метавших в осажденные города горшки с горящей нефтью. У Бабека, конечно, не было осадных орудий, что и не дало ему возможности овладеть Марагой, не было и нефтяников, а, главное, не было конницы. Передвижение войска требовало громадного количества верблюдов, соответственно приходилось заготовлять им корм. Таким образом, организация массового восстания была связана с большими трудностями. Необходимо было иметь исключительные организаторские способности, чтоб справиться с таким сложным делом.

Ничего подобного мы не видим во время крестьянской войны в Германии; там действовали отряды самое большое в 10–15 тысяч человек, район действия каждого отряда был невелик и ограничивался пределами своей округи или княжества, между тем как громадное войско Бабека занимало территорию двух громадных провинций халифата, с пространством до 400 тысяч кв. километров, т. е. территорию большую, чем вся Италия или даже Польша.

Нрава Бабек был крутого и сурового, и это было необходимо; только строгостью и жестокостью можно было внедрить хоть какую-нибудь дисциплину в армию, состоявшую из полудиких людей.

Насколько широк был его политический кругозор, показывает его переписка с византийским императором. Союз вождя крестьянского восстания с самым могущественным монархом тогдашнего мира, с главой Римской империи, является фактом беспримерным в истории; этому трудно было бы поверить, если бы не единогласные свидетельства и арабских и византийских историков.

Весь план действий Бабека, насколько мы можем его угадать, свидетельствует тоже об его исключительной одаренности. Движение на Тамадан, чтобы прервать сношения Хорасана с Багдадом и подвоз в столицу денег и солдат из восточных провинций, дальнейший поход в Хорасан для поднятия там восстания — рисуют его как крупного стратега.

Он чувствовал себя не только царем земным, но богом, и поклонение, которое ему воздавали крестьяне, освобожденные от рабства и угнетения, только утверждало его в этом чувстве. Это же сознание своей божественности привело его к тем ошибкам в ведении войны, которые погубили восстание и были причиной его гибели. Благодаря военным хитростям он без труда обращал в бегство нестройное войско ополченцев, собранных в провинции по принудительному набору. Продолжительные успехи партизанской войны вселили в него презрение к врагу, чувство непобедимости, и он рискнул вступить под Гамаданом в бой в открытом поле, не учитывая того, что перед ним регулярное войско турецких и берберийских наемников, обученное, дисциплинированное, имеющее военный опыт. У врагов были осадные машины, отряды нефтяников, великолепные стрелки, а главное, воины, сражавшиеся на конях, одетые в панцыри и кольчуги. Ничего этого у Бабека не было и не могло быть. Особенно чувствовался недостаток конницы. Лошадей вообще было мало в те времена; даже в Аравии они представляли большую ценность. Для передвижения войск употреблялись верблюды, на которых садилось по два бойца. На коней садились только во время боя, и у арабских кочевников лошади были только у родовой знати, у старшин племени. Нечего говорить, что у азербайджанских крестьян лошадей не могло быть, а если они у кого-нибудь и были раньше, то теперь исчезли в результате бесчисленных реквизиций, производившихся в условиях военного времени.