Или испанское правительство предоставит Филиппинам широкие реформы, — заканчивает свои статьи Ризаль, — или филиппинский народ добьется своей независимости, залив кровью острова и Испанию.

Противник революции, Ризаль в этой же статье доказывает возможность для родного ему филиппинского народа быть независимым и в дальнейшем, если только ему удастся добиться свержения испанского господства.

Он пишет: «Если Филиппинам удастся добиться независимости в результате героической и тяжелой войны, — филиппинский народ может быть спокоен, что ни Англия, ни Германия, ни Франция, ни Голландия не посмеют захватить территорию, которой не сумела удержать Испания», но, если это даже и случится, «филиппинский народ будет защищать с пылкостью и мужеством свободу, купленную такой большой кровью и ценой таких жертв».

«Новый человек родится из недр Филиппин, с новой энергией устремится он к прогрессу. Он направит все свои силы на укрепление своей страны. Золото будет извлечено из филиппинских недр, медь, свинец, уголь и другие минералы будут разрабатываться. Страна разовьет торговую и судоходную деятельность, к которой так склонны островные жители. Филиппинцы восстановят те свои положительные качества, которыми они обладали несколько веков назад и которые они теперь утратили».

В этих строках видно горячее чувство филиппинского патриота, убежденная вера в свой народ. Вот почему Ризаль — этот сторонник мирных реформ — делается признанным вождем всех революционных элементов Филиппин, вот почему его имя является революционным знаменем восставшего филиппинского народа.

Однако до конца своей жизни сам Ризаль не нашел в себе силы окончательно вырваться из круга своих реформистских представлений на путь активней революционной борьбы, хотя его искренняя любовь к родине и темперамент борца прорываются даже сквозь плотные покровы его собственной эволюционно-реформистской теории.

Характерны в этом отношении заключительные слова анонимной прокламации, опубликованной Риза-лем в Париже в 1889 году.

Поводом к ней послужил памфлет, распространявшийся жандармско-монашеской агентурой среди филиппинских эмигрантов в защиту испанского господства.

Революционные и антимонашеские листовки всегда публиковались без подписи и указания издательства. Их авторы, даже находившиеся в эмиграции, должны были думать об оставленных на родине родных и близких и оберегать их от мести колониальных властей. Реакционные клерикальные силы использовали эту традицию и выпустили в Гонконге анонимный памфлет, якобы принадлежащий перу филиппинского эмигранта. В этой неуклюжей фальшивке колониальный режим на Филиппинах изображался как самый лучший государственный строй, о монахах говорилось как о преданных друзьях и покровителях филиппинского народа. Как всякий типичный документ охранки, листовка призывала «соотечественников-филиппинцев» не слушаться агитаторов, добивающихся гибели страны и народа.

В ответ на него Ризаль выпустил полный сарказма манифест, где блестяще нарисовал подлинное положение филиппинского народа. Манифест кончался словами: «Когда народ растерзан на куски, когда его достоинство, честь и все свободы попраны, когда не остается никаких законных средств против тирании мучителей, когда жалобам, мольбам и стонам не внемлют, когда народу даже не позволяют кричать, когда его последняя надежда вырвана из сердца… Тогда… тогда… тогда… не остается никакого иного средства, как схватить безумной рукой с оскверненных алтарей кровавый и самоубийственный кинжал революции».

Эта листовка невольно воспринималась как призыв к революции, хотя для Ризаля кинжал ее — по-прежнему «кровав и самоубийственен».

Ризаль, каким описывают его близкие друзья этого периода, и в обычной жизни был полон бурных страстей, заключенных в оболочку безукоризненной внешней корректности.

Многолетняя кабинетная работа к тридцати годам слегка ссутулила Хосе Ризаля, но он не потерял своих спортивных навыков, когда-то привитых ему в Каламбе дядюшкой Антонио. Его напряженная умственная работа не мешала постоянным гимнастическим упражнениям, длительным прогулкам пешком и верхом, состязаниям в борьбе и фехтовании.

Всегда тщательно и строго одетый, установивший для себя нерушимое правило никогда не повышать голоса, предупредительный, мягкий в обращении, Ризаль редко шутил и смеялся. С ним было трудно поссориться. Несмотря на свою манеру откровенных и искренних суждений о людях, Хосе умел облечь их в деликатную форму. Но за всем этим таилась огромная пылкость и вспыльчивость.

В Париже Ризаля волнуют тревожные вести с Филиппин, он много и деятельно пишет для «Эль солидаридад» и одновременно постигает тонкости французского языка. После специального изучения в Париже в 1889 году он достигает высокого совершенства и через год публикует в Мадриде хрестоматию и учебник французского языка.

Здесь же, в Париже, стремясь завоевать симпатии других народов к своей родине и разоблачить веками наслоившуюся клевету колонизаторов, Ризаль основывает «Интернациональную ассоциацию филиппинистов». Президент Ассоциации — венский профессор Блюментрит, вице-президент — английский филолог Рост, один из директоров — парижский доктор Планшю, проведший несколько лет на Филиппинах и напечатавший в «Ревю де де Монд» интересные воспоминания.

Ассоциация ставит своими задачами организацию международного конгресса, изучение филиппинской истории, создание музея и библиотеки по Филиппинам, публикацию работ и исследований, касающихся Филиппин, и привлечение общественного внимания к жгучим вопросам народов островов.

Но Ризаля тянет в Мадрид. Здесь он рассчитывает вступить в личный контакт с руководителями «Испано-филиппинской ассоциации» и с «Эль солидаридад», выяснить настроения, господствующие среди филиппинских националистов, о которых он получает тревожные сведения. Наконец, он надеется в Мадриде добиться от испанского правительства облегчения участи своей семьи.

В 1890 году Хссе Ризаль снова в Мадриде. Но здесь его встречает недоброжелательное отношение некоторых филиппинских эмигрантов, а все его попытки добиться смягчения судьбы своих родных разбиваются о неприступность испанской бюрократии.

Невозможность добиться справедливости для нескольких невинных людей — еще один удар по эволюционно-реформистской концепции Ризаля. Быть может, в этом кроется причина отхода Ризаля от мадридской группы эмигрантов и его расхождение с «Эль солидаридад».

Через несколько месяцев после приезда в Мадрид Ризаль снова покидает его в августе 1890 года, чтобы больше никогда не возвращаться. В декабрьском номере «Эль солидаридад» напечатана небольшая новелла «Мариан Макилин» — его последняя работа, написанная для этого журнала. «Мариан Макилин» является художественным протестом против обязательной воинской повинности, введенной Испанией на Филиппинах. Ризаль, всегда требовавший уравнения филиппинцев в правах с испанцами, рисует разрушительные последствия принудительной службы филиппинского юношества в войсках колонизаторов, страх и ненависть филиппинцев перед рекрутским набором.

Прежде чем окончательно отойти от мадридской группы, Ризаль пытается еще принять участие во всех ее начинаниях.

Он одним из первых вступает в филиппинскую масонскую ложу «Эль солидаридад», основанную в том же году в Мадриде.

Руководитель этой ложи дель Пилар был далек от мысли использовать масонские организации на Филиппинах для борьбы за отделение от метрополии. Он стремился превратить масонские ложи в организацию сбора средств для пропаганды в Испании реформ, для пропаганды ассимиляции филиппинского народа.

Здесь заключается основное принципиальное расхождение между Ризалем и дель Пиларом. Ризаль был горячий филиппинский патриот и всегда боролся за национальное развитие своего народа. Он хотел пробудить национальную гордость филиппинцев, воскресить задавленное колонизаторами национальное самосознание. Далекий от всякого шовинизма, он мечтал о времени, когда свободные народы всего мира сольются в одну семью, но путь к космополитизму он видел прежде всего в развитии национальных свойств народа. Космополитизм сочетался в Ризале с отстаиванием подлинной филиппинской народности. В этом было его отличие от той части филиппинской и метисской буржуазной интеллигенции, заветной мечтой которой было ассимилироваться, слиться с испанскими колонизаторами.