Но с каждым днем приходили все более и более тревожные слухи: волновались Казань, Тула, Венев, Орел. Медлить было нельзя, и царь назначил поход.

Скопин ожил душой. Он задыхался среди лжи, интриг и лицемерия Московского двора. Его место не здесь, а там, на полях славы и смерти, во главе победных полков. Он был уверен, что царь пустит его вперед. Получить главное командование он не рассчитывал, но надеялся командовать передовым отрядом.

Еще не получив никаких приказаний, он начал деятельно готовиться к походу. Все ожидали, что воеводой будет назначен старый, опытный и неустрашимый воин Мстиславский.

И вдруг как неожиданный гром поразил князя приказ царя быть в Москве, а воеводами назначены князья Иван Михайлович Воротынский и Юрий Трубецкой. Неслыханная на Руси честь выпала на долю стольника Юрия Трубецкого — иметь под своими знаменами думных людей.

Скопин бросился к царю. Но напрасно он умолял царя. Царь был непреклонен.

Воротынский и Трубецкой готовились выступать уверенные в несомненной победе, налегке, без определенного плана. Старик Мстиславский качал седой головой, слушая их хвастливые речи, а князь Скопин гневно хмурил брови. С болью в сердце предчувствовал он гибель этих смелых, но легкомысленных и самоуверенных бояр. Он сделался молчалив, задумчив, что-то обдумывая, колеблясь и решаясь на что-то.

Через несколько дней лицо его прояснилось. Он позвал Калугина. Отвлеченный своими тяжелыми заботами, князь мало бывал дома и мало присматривался к нему, отдавая ему наспех то или другое приказание. Когда Ваня вошел в комнату и князь усадил его, он вдруг поразился переменой, которая произошла с ним. Казалось, вся юность сбежала с лица Вани, он похудел, осунулся; лицо его утратило свое беззаботное выражение и было серьезно и печально; словно ему сразу прибавилось лет десять. Светлые глаза глядели с какой-то мрачной, тяжелой тоской.

Князь был поражен его видом и, на мгновение забывая дела, воскликнул с сердечным порывом:

— Ванюша, что с тобой? Или хворь привязалась?

Ваня побледнел и низко опустил голову.

— Ничего, боярин, устал я…

Скопин покачал головой.

— Измаялся ты, а я-то опять хотел тебе задачу задать, — произнес он.

Калузин оживился.

— Все, что хочешь, Михаил Васильевич, — воскликнул он, — на смерть пошли, с радостью пойду, тошно от этой жизни!..

Глаза Вани засверкали, он вскочил с места.

— А и впрямь, Ваня, быть может, на смерть посылаю тебя, — тихо и грустно ответил князь.

— Храни тебя Бог, боярин, — проговорил Ваня. — Коли нужен тебе, вели хоть помереть… И помереть бы сладко мне было, — с тоской закончил он.

Князь задумался. Молчал и Ваня.

— Вот что, — прервал наконец молчание князь, — ты поедешь сотником с князем Юрием Трубецким, что идет на Кромы.

— О!.. — радостно воскликнул Калузин.

— Я скажу о тебе князю Юрию, — продолжал князь. — Будь внимателен в походе, что по селам и городам толкуют и враг каков, все замечай, а главное, главное (князь поднялся с места, глаза его загорелись гордой решимостью)… главное, Ваня, когда вы будете разбиты…

— Боярин!..

— Молчи, — нахмурив брови, продолжал князь, — вы будете разбиты. Я знаю. Тогда лети по моим вотчинам, там люди готовы, собирай всех и немедля всех их веди на Москву, я дам тебе свою грамоту.

Ваня изумленными глазами глядел на князя.

— Если не уцелеешь, передай верному человеку, кому хочешь. В пути не задерживайся. Как я размыслил, недолго вам до конца похода. И вот что, Ваня, — торжественно продолжал князь, — все исполни и, ежели тебе кто именем царя запрещать будет людей на Москву вести ко мне, не слушай. И, если силой задержать захотят, скажи, что мне, а не царю за то ответить. А потом, Ванюша, — уже радостно и весело закончил князь, — потом мы с тобой начнем новый поход, да не по-ихнему, по-нашему, и никто, ни даже великий царь не задержит меня. Мимо воли его, но его ради и Руси нашей пойду я.

— Я решил.

— Иди же, Ванюша, готовься, потом заходи проститься.

Калузин, поклонясь, вышел.

— Ваня, — вернул его назад князь.

— Что, боярин? — торопливо возвращаясь, спросил Калузин.

— Что, Ощера еще не вернулся?

— Нет, боярин.

— Скажи, что, как вернется, хоть поздней ночью, сейчас бы шел ко мне, — приказал князь.

— Хорошо, боярин.

Ваня вышел от князя в тяжелом настроении. На днях он выступит в поход, это и радовало его и мучило. Ему и хотелось бежать из Москвы, и тяжело было расставаться со своей безнадежной любовью.

Царь уже решил отправить бывшую царицу с ее отцом из Москвы, но куда, Ваня еще не знал. С царицей уедет и Ануся, дочь Хлопотни. Как Ваня признался Ощере, он с первой встречи полюбил эту голубоглазую польку.

Во время ее тяжелой болезни он оказывал тысячу мелких услуг ей и ее отцу и достиг того, что пан Хлопотня считал его самым близким себе человеком среди окружающих чужих людей, а Ануся встречала его радостной ласковой улыбкой и весело, как птичка, щебетала с ним. Этому сближению содействовало знание Калугиным польского языка.

С каждым днем его присутствие делалось для нее все более и более необходимым, их прогулки продолжались все дольше, ее рука крепче опиралась на его руку, и в тихий июньский вечер, когда особенно сладко благоухали цветы в старом саду князей Скопиных и воздух был особенно тих и прозрачен, давно ожидаемое слово было сказано. Любовь на один блаженный миг перекинула свой золотой мост через бездну, разделяющую дочь Речи Посполитой и всегда враждебного, непримиримого соперника ее родины, сына холодной, грозной Московии.

Сознание грозной действительности скоро вернулось к молодым влюбленным. И ему и ей их любовь казалась преступной. Старый Хлопотня ни на миг не поколебался бы убить свою единственную дочь скорее, чем видеть ее за москалем. Ануся таяла, и старый шляхтич, страшно обеспокоенный этим, напрасно несколько раз призывал к ней Фидлера. Немец задумчиво качал головой и говорил, что наука здесь бессильна, что больно сердце. Но, несмотря на самые трогательные уговоры отца, Ануся ревниво хранила свою тайну.

С переездом в дом воеводы Ануся еще больше загрустила. Свидания молодых людей должны были прекратиться, и они могли видеться только изредка и то лишь мельком, когда Ваня по приказанию князя приходил к воеводе во двор или проверять караулы, или с каким-нибудь поручением. Но теперь, перед своим отъездом, быть может, навеки, он должен увидеть Анусю в последний раз.

Проникнуть в дом воеводы ему не стоило никакого труда. В силу своей близости к князю Скопину он мог беспрепятственно ходить туда, куда был закрыт доступ другим. Под предлогом того, чтобы навестить молодого стрельца Крынкина, он пришел.

Он тихо обошел дом и по знакомой дорожке пробрался в сад. Сильная тоска сжала сердце Вани в этом саду, где прошли недолгие незабываемые лучшие минуты его юной жизни. В эту ночь свиданье не было назначено, но ему казалось, что Ануся так же тоскует, как и он, и, быть может, придет на заветную скамью или сидит теперь у раскрытого окна с тайной надеждой увидеть его.

Она помещалась вместе с другими фрейлинами царицы в нижнем этаже дома. Ваня осторожно подкрался к окнам. Все окна были закрыты и темны. Сердце его упало. Он вдруг понял, как несбыточна была его надежда увидеть Анусю.

Наверху в окнах слабо мерцал огонек. Казалось, весь дом был погружен в глубокий сон. Грустно опустив голову, Ваня направился в глубь сада к любимому уголку, где они с Анусей обыкновенно проводили свои недолгие свидания. Там, закрытая густо разросшимися кустами сирени и старыми липами, стояла полусгнившая скамеечка в стороне от дорожки. Он уже готовился раздвинуть кусты, как вдруг услышал за ними шепот голосов.

Ваня остановился как вкопанный, затаив дыхание, чутко прислушиваясь. Слышался женский голос, и Ваня весь похолодел, он узнал голос Ануси. Странный шум наполнил его уши, тщетно старался он понять смысл долетавших до него слов. Одна мысль сверлила ему мозг: с кем она могла быть?