— Понимаю. Я должен был дождаться приглашения, — Тихон легко вскочил и с нарочито подобострастным видом занял прежнее место. — Давай начнем с начала. Хмурь брови, Петрович…

— Прекрати паясничать. Когда ты уже…

— Никогда, — Олег снова плюхнулся в кресло.

— Вот я этого и опасаюсь.

— И абсолютно напрасно. Опасаться неизбежного, по меньшей мере, неразумно.

— Олег, остановись. По поводу последнего задания… Ты молодец. Четко все исполнил. Как по нотам…

— Судя по наличию и кнута, и пряника, дело серьезное и срочное. Не томи, Петрович, рассказывай, что там за тема нарисовалась.

Полковник со вздохом встал, прошел к столу, взял тоненькую папку и вручил ее Тихону:

— Ознакомься, торопыга. Лишаешь удовольствия почувствовать себя начальником. Нет, чтоб как все нормальные сотрудники, внимательно выслушать, покивать с пониманием, принять адекватно и критику, и похвалу…

— Петрович, ты же знаешь, я в предварительных ласках не нуждаюсь, со мной можно просто и сразу, — отозвался Тихон, не поднимая головы от нескольких листков, исписанных разными почерками.

Полковник замолчал и, чтоб не мешать подчиненному изучать документы, отошел к окну, закурил.

— Здесь, судя по всему, планируется чистый экономический развод. Правда, на большие бабки. Но это сути не меняет. Кидок на лавэ, он и есть кидок на лавэ. Наш-то отдел здесь, каким боком цепляется? Не пойму что-то, — через несколько минут подал голос оперативник.

— Не все так просто, — Смирнов перестал созерцать ландшафт за окном и сел в кресло. — В столицу съезжаются интересные, даже, в какой-то степени, уникальные люди. И, как я уже сказал, это именно наши клиенты. Ознакомишься более детально, войдешь в тему, сам все поймешь. Есть еще и другой аспект…

— Ага, — протянул Тихон, — я догадался, типа политический.

— Ну, назовем его условно так. И хохмочки свои оставь. Генерал санкционировал операцию еще вчера. Ты должен понимать…

— Все понял. Не надо лишних слов, хотя бы в этом кабинете. После длительного, очень длительного, а именно — двухдневного отдыха опять начинаю работать под прикрытием. Кто я буду теперь?

— Вот его дело. Ознакамливайся со спецификой. — Смирнов взял со стола увесистую папку. — Краснеть не придется, субъект примечательный. Давно за ним охотились. Брать будем на днях, перед самым твоим внедрением. Успеешь день другой в камере с ним пообщаться.

— Да-а-а-а-а. Личность колоритная. — Тихон пролистнул несколько заглавных станиц. — Я так могу и забыть, кто я есть на самом деле.

— Я думал, ты уже давно забыл.

— Да нет, пока местами помню. Не все, конечно, — озорно улыбнулся во все тридцать два зуба Тихон.

— Я наслышан. Привычек ты своих не меняешь. Не успел подругу в постели толком согреть — за парашют и в воздух.

— Твоя осведомленность, Петрович, меня не удивляет и не шокирует уже лет пятнадцать. Так что на какой-то особый эффект не рассчитывай. Однако я серьезно сомневаюсь, что это тебе Нинка сказала. Она на меня никогда, слава Богу, не жалуется. А уж в этом вопросе — тем более. Повода не даю.

— Что она только нашла в тебе? — скривился полковник. — Такая красивая, молодая, интеллигентная…

— Умная, — поддакнул Тихон, продолжая улыбаться. — Университетское образование. Филолог.

— Вот, вот. Ты жениться на ней думаешь? Сколько лет девчонке голову морочишь?

— Восемь, — неуверенно пожал плечами майор. — Или семь. Надо посчитать. А что? Нас все устраивает. Разлука любовь цементирует.

— Это тебя устраивает. А она делает вид. Подстраивается, потому, что любит тебя, балбеса, безмерно. А что чего цементирует, я бы тебе сказал…

— Скажи.

— Ну ладно, — махнул рукой полковник. — Это бесполезно. Я вообще-то про две бутылки «Хеннесси», которые за Захара тебе обломятся, хотел сказать. А про твою личную жизнь, ляпнул так, ни к селу ни к городу, — он саркастически усмехнулся и прищурился.

— А это для меня новость. Расколол я его минут двадцать назад. Совсем коллеги расслабились. Сами расколоть не смогли, — скривился Олег. — И еще никакого коньяка не видел.

— Увидишь. Серегин забегал, про твои психологические изыски рассказывал. Так я ему сказал, чтоб меньше «Хеннесси» тебе не покупали. Заслужил.

— А объем?

— Что объем?

— Ну, пол-литра, семьсот пятьдесят, литр?

— А это я не учел, извини, — соболезнующе развел руки Смирнов.

— Ха, так они купят двухсотграммовые. Стопудово.

— Да ну, брось. Они так с Карповым восхищались твоим методом. Оба. Взахлеб. Обещали все исполнить в лучшем виде…

— Обещать, Петрович, не значит жениться. Хорошо если двести, а то «Хеннесси» есть и в стограммовой таре…

— Так, ладно. Иди ознакамливайся с материалом.

— Все понял. Пошел вживаться в образ.

— Идет год за три. Не забывай. Все ж не просто так мантулишь.

— Утешение слабое. Особенно если учесть, что я уже на пенсии. Если так пойдет и дальше, то через небольшое количество лет у меня будет честно заслуженный двойной пенсионный стаж. Интересно, а деньги тоже удвоятся? Суммы выплат там будь здоров. Лишний блок сигарет в месяц, как-никак. Это вам не хухры-мухры.

— У юриста проконсультируйся. Потом, когда время будет, — полковник протянул руку, давая понять, что аудиенция окончена.

— Всенепременно, Петрович. Как только, так сразу, — Тихон стиснул грабарку шефа и молниеносно отдернул руку, тем самым, избежав медвежьего захвата:

— Нет уж, такое нам не подходит. Эта конечность мне нужна, причем, не только как память о босоногом детстве. Я в ней еще иногда держу пистолет. А он периодически спасает жизнь, и не только мою.

— Иди, Олег, — Смирнов с досадой махнул рукой, указывая на двери, — как только ты меня всегда выкупаешь? Не пойму.

— По глазам, Петрович. По глазам. До свидания.

— Счастливо. Успехов тебе.

Тихон, уже взявшись за ручку двери, по традиции обернулся и посмотрел в суровое лицо полковника. Было такое ощущение, что эта маска воина не способна никогда изменяться под влиянием каких-либо эмоций. Посерьезневшее лицо Олега тоже было бесстрастно. Невозможно было даже предположить, что какие-то мгновения назад эти два человека шутили, смеялись и подначивали друг друга.

Несколько секунд они пристально смотрели в глаза друг другу, затем обменялись едва заметными кивками, и Тихон выскользнул за дверь.

Се ка

Мужчина лежал на кровати, на ворохе скомканных простыней. Он был абсолютно голый. Верблюжье одеяло неширокой полосой прикрывало небольшую часть бедер. Его грузное немолодое тело причудливо украшали шрамы и татуировки. Полосы от ножевых порезов, рваные края затянувшихся пулевых отверстий, красные строчки порванных каппеляров на месте бывших гематом причудливо гармонировали с размытыми рисунками, выполненными синей тушью.

Среди этих рисунков легко угадывались: голова рычащего тигра; нож в руке, запястье которой сжимает стальное кольцо кандалов с фрагментом цепи; обоюдоострый кинжал, обвитый змеей; трефовая масть в контуре игральной карты.

Удивление у праздного обывателя обычно вызывала только одна татуировка — римский легионер в полном боевом облачении: в короткой тунике, подпоясанной широким ремнем, сандалиях на бечевках до колен, шлеме с высоким гребнем, с мечом и щитом в мускулистых руках. Остальные рисунки вызывали широкую гамму чувств: от плохо скрываемой брезгливости до откровенного страха. И только знающему человеку многое могли рассказать эти размытые символы.

Например, гордый стан римского легионера понимать следовало так: тело, на которое нанесен этот символ, принадлежит лицу, склонному к хулиганству, жестокости и садизму. Значит, шутить с этим человеком не стоит. Но понимали истинный смысл немногие.

Чего было больше — повреждений кожи насильственным путем или добровольным, сразу сказать было сложно. Уж больно причудливо переплеталось все это на теле лежащего мужчины. Причем, характерные белые пятна, оставшиеся после вывода татуировок, занимали тоже не последнее место.