— Наверное, они и в самом деле немножко чудаки.

— Вы так думаете? Возможно, вы правы. Но продолжим. Мое образование, вполне формальное, позже по настоянию отца было значительно расширено углубленным изучением наук, имеющих отношение к бизнесу, переходившему ко мне по наследству. Когда отец умер, я уже считался ведущим авторитетом в Европе по китайской керамике всевозможных периодов. Мы с дядей Бертом стали очень богатыми. Как говорится, к чему бы я ни прикасался, все превращалось в золото. Короче, я был из тех, кому деньги плывут в руки, а не утекают сквозь пальцы. В довершение всего — ну просто цирк! — я стал чудовищно везучим игроком и выиграл на футбольном тотализаторе два вполне королевских состояния, не облагавшихся налогом. На игру вдохновил меня дядя Берт.

— Счастливчик.

— Да, и я рад этому. Богатство позволяет мне удовлетворять мои собственные причуды, которые, возможно, покажутся вам не менее эксцентричными, чем выходки дяди Прыга и тети Трах.

— Например?

— Например, этот дом. И слуги. Особенно вас, наверное, удивляют слуги. Со времен Тюдоров до десятых годов девятнадцатого века Холбердс принадлежал моим предкам по отцовской линии, Билл-Тасманам. Они были самой влиятельной семьей в этих местах. Их девиз был прост как правда: "Несравненные". Мои предки следовали ему буквально, отказываясь от пэрства, дабы ни с кем и ни в чем не сравняться, и живя с истинно королевским размахом. Возможно, вы считаете меня заносчивым, — сказал Хилари, — но уверяю вас, по сравнению с моими предшественниками я скромен, как василек в ржаном поле.

— Почему ваша семья выехала из Холбердса?

— Голубушка, да потому что они разорились. Они вложили все в вест-индские компании и после отмены рабства остались без гроша, на мой взгляд вполне заслуженно. Дом был объявлен к продаже, но по причине его местоположения никто на него не польстился, а поскольку охрана исторических памятников тогда пребывала в зачаточном состоянии, здание подверглось ужасам запустения и превратилось в молодые руины.

— Вы выкупили его?

— Два года назад.

— И реставрировали?

— До сих пор реставрирую.

— С огромными затратами?

— Правильно. Но согласитесь, также со вкусом и понятием.

— Соглашусь, — подтвердила Агата Трой. — На сегодня мы закончили.

Хилари встал и обошел мольберт, намереваясь взглянуть на портрет.

— Чрезвычайно интересно. Я рад, что вы все еще до некоторой степени остаетесь верны так называемой фигуративной живописи. Я не хотел бы, чтобы меня превратили в шизоидное нагромождение геометрических узоров, как бы ни радовало такое зрелище глаз ценителя абстракций.

— Не хотели бы?

— Нет. Королевская Антикварная гильдия — в просторечии "Свалка" — несомненно сочла бы этот портрет страшно авангардным. Не выпить ли нам? Уже полпервого.

— Я хотела бы сначала прибрать тут.

— Разумеется. Наверное, вы предпочитаете лично заботиться о ваших инструментах, но имейте в виду, что Мервин, который, как вы, возможно, помните, малевал Вывески, прежде чем попал за решетку, будет наверняка счастлив отмыть ваши кисти.

— Чудесно. В таком случае я лишь приведу себя в порядок.

— Возвращайтесь сюда, когда закончите.

Трой сняла халат и, поднявшись на второй этаж, пошла по коридору к своей восхитительно натопленной комнате. Она отмыла руки в ванной и, стоя у окна, принялась расчесывать короткие волосы.

За развороченными угодьями, над которыми все еще трудились садовники и архитекторы, под тяжелым свинцовым небом вздымалась неровная пустошь. Низины и холмики сливались в затейливом узоре, словно нарисованном кем-то незримым и могучим. Пустошь, поросшая тощим низким кустарником, с холодным достоинством несла свой покров. Трой в надменности здешней природы чудилась враждебность. По пустоши шла извилистая дорога к тюрьме, все было припорошено снегом.

"Только собаки Баскервилей не хватает, — подумала Трой. — Хорошо, что эта идея пока не пришла Хилари в голову, а то бы он непременно ее осуществил".

Прямо под ее окном высились покосившиеся развалины оранжереи, когда-то тянувшейся вдоль восточного крыла здания. Хилари говорил, что их скоро снесут, пока же они торчали бельмом в глазу. Сквозь разбитое стекло прорезались верхушки еловых побегов. Внутри оранжерея утопала в разномастном мусоре, кое-где крыша совсем провалилась. Хилари обещал, что когда Трой в следующий раз приедет в Холбердс, то из ее окна откроется вид на лужайки и кипарисовую аллею, ведущую к фонтану с каменными дельфинами. Любопытно, удастся ли этим культурным нововведениям взять верх над зловещей равниной.

Между будущим садом и пустошью, на вспаханном склоне, повинуясь декабрьскому ветру, кружилось и жестикулировало пугало. Оно походило на персонаж комедии дель арте[1], неведомо как забредший в эти холодные и суровые края.

Внизу появился человек, кативший перед собой тачку, наклонив голову навстречу ветру. На нем были зюйдвестка и клеенчатый плащ.

"Это Винсент, — подумала Трой. — Шофер-садовник. Что мне о нем говорили? Мышьяк? Точно. Неужто правда? А может, врут?"

Пугало как сумасшедшее крутилось на палке. Несколько соломинок сорвалось и понеслось по ветру.

2

Трой всего пять дней пробыла в Холбердсе, но уже успела свыкнуться с его несколько сумасбродным великолепием. Она работала над портретом, заказанным ей Хилари. Сразу после прибытия художницы Хилари первым делом упомянул о не совсем привычном составе слуг в доме. Поначалу Трой решила, что он не слишком остроумно ее разыгрывает, но вскоре поняла, что ошиблась.

За обедом им прислуживали Катберт, которого Хилари величал своим мажордомом, и Найджел, ходивший в звании второго слуги.

Катберт, лысоватый мужчина лет шестидесяти, обладал на редкость громким голосом, большими руками и опущенным долу взглядом. Он исполнял свои обязанности со сдержанной деловитостью, так же, как и его помощник, но в их поведении чувствовалась какая-то настороженность и одновременно желание стушеваться. Однако службу они несли исправно, не давая повода для нареканий и не оправдывая дурных предчувствий. И все же Трой постоянно приходилось убеждать себя, что доля притворства в их поведении — всего лишь плод ее воображения. Что более повлияло на ее мнение о слугах — первое непосредственное впечатление или последующие разъяснения хозяина, — Трой не могла определить. Как бы то ни было, полагала она, не так-то легко приноровиться к прислуге, целиком состоящей из убийц. Катберт, бывший когда-то старшим официантом, убил любовника своей жены, молодого красавца коммивояжера. Вследствие смягчающих обстоятельств смертный приговор был заменен пожизненным заключением, которое примерное поведение сократило до восьми лет.

— Он совершенно безвредное существо, — говорил Хилари. — Коммивояжер обозвал его рогоносцем и плюнул в лицо. И надо же так случиться, что в этот момент Катберт разделывал птицу. Он просто резко взмахнул рукой.

Мервин когда-то рисовал вывески. Его обвинили в убийстве грабителя с помощью ловушки.

— Право, — объяснил Хилари, — они переборщили, засадив его в тюрьму. Он ведь не собирался никого истребить,но всего лишь хотел остановить непрошеного гостя, если таковой задумает вломиться к нему. Увы, бедняга недооценил ударной силы старинного железного утюга, подвешенного к дверной притолоке. Естественно, заключение ужасно подействовало на Мервина, он вел себя столь несдержанно, что его перевели в Вейл.

Кроме Катберта и Мервина в штате домашней прислуги было еще двое душегубов: повар Уилфред и второй слуга Найджел. Уилфреду за страсть к кошкам товарищи дали прозвище Котеночек.

— Он и в самом деле повар по профессии, — рассказывал Хилари Трой. — Котеночек не стопроцентный мужчина, за что и был посажен, но, отбывая заключение, напал на охранника, приставшего к нему с домогательствами, когда Уилфред был не в настроении. Более того, этот навязчивый тип слыл ненавистником кошек, поговаривали даже, что он мучил их. Данное обстоятельство удвоило энергию, с которой Котеночек бросился на охранника. К несчастью, жертва ударилась головой о стену камеры и испустила дух. Л бедному Уилфреду добавили срок.