Возвращаюсь к прерванной истории. День сдачи главного экзамена на звание летчика-испытателя приближался, я получил уведомление об этом. Откровенно признаюсь — я беспокоился. И не столько потому, что сомневался в моей подготовленности, сколько из-за очень уж мрачных слухов, ходивших вокруг этой процедуры. Особенный ужас на абитуриентов наводил почтеннейший и заслуженнейший председатель комиссии, один из основоположников нашей профессии.

A.M.: Осторожную деликатность Автора нетрудно понять — глава квалификационной комиссии был и на самом деле из тех, кто при жизни попадает в разряд исторических личностей. Наверное, это высочайшее признание вполне заслуженно. Но, как известно, людей без недостатков не бывает, так уж распорядилась природа — все мы награждены, не только достоинствами, но и известными слабостями. Тот, в чьих руках должна была оказаться судьба капитана Робино, не составлял исключения. Летчик божьей милостью, он так долго вдыхал фимиам славы, был окружен волнами лести и показного преклонения, что поверил в собственную сверхисключительность. Постепенно он становился все высокомернее, нетерпимее к тем, кто стоял хоть на ступеньку ниже, он становился еще и мелочней. Пока летал и летал, повторяю, блестяще, коллеги мирились с его недостатками, но с тех пор, как он сошел с летной работы и стал, так сказать, начальником наземного базирования, почтение к нему стало заметно убывать. Человек, несомненно, умный, он не мог этого не замечать. Замечал, только, увы, не становился терпимее, а, напротив, цеплялся за мелочи, азартно «качал права» и сильно терял от этого в глазах окружения, особенно в глазах летающего народа.

АВТОР: Накануне экзамена, уже под вечер ко мне совершенно неожиданно прикатил Игорь Александрович. Как мне показалось, он был в прекрасном расположении духа и, что называется с порога, огорошил меня:

— Ты знаешь, чего я приехал? За мной — долг. Верно?

— Какой долг?

— Или ты с милицейским эскортом не оттранспортировал меня на этот диван? Или ты не прикрыл меня по всем правилам воздушного товарищества? Таких вещей, француз, я не забываю — долг платежом красен. Вот я и приехал для возвращения долга. — С этими словами Игорь Александрович вытащил бумажник, извлек из него несколько плотных карточек и пояснил: — Смотри сюда: на лицевой стороне выписаны вопросы, которые тебе зададут завтра члены комиссии. На оборотной стороне — правильные ответы. Выучи! — Распорядился шеф, — и спокойно ложись спать. Считай, что пилотское свидетельство летчика-испытателя у тебя в кармане. Все, я поехал!

Мне было до смерти интересно узнать, как он сумел организовать такую операцию, но Игорь Александрович отшутился: «Секрет фирмы!», и, главное — не имей сто рублей… имей верных друзей, займешь по десятке у каждого, глядишь — разбогател. А дальше безо всякой видимой связи спросил:

— Любовь где?

— Чья любовь? Какая?

— Полагаю, твоя… ну, старший сержант милиции..

— Так ты Любу имеешь в виду? Наконец, до меня дошло. Только ничего такого между нами нет.

— Темнишь?! Впрочем, не настаиваю. Вообще-то я не терплю мужиков, которые изображают себя этакими ходоками и неотразимыми «угонщиками» чужих жен.

Говорить Игорю Александровичу, что в настоящий момент я сам являюсь, пользуясь его терминологией, жертвой угона, — от меня не так давно ушла жена — не стал. Это дело личное, обсуждать тут, думаю нечего. Почему? Отчего? Как сохранить объективность, если отвечать, а отвечать субъективно и вовсе нет смысла. И тут я почему-то подумал: интересно, а Люба замужем или нет?

Игорь Александрович уехал, а я принялся изучать его карточки. Врать не стану — моральная сторона этой аферы меня как-то не затронула, если я о чем и беспокоился, то лишь об одном, как бы не получилось накладки. Но на следующий день все пошло как по маслу. Уважаемые профессора и им, так сказать, равные члены комиссии задавали мне именно те вопросы, что значились в карточках. Отвечал я, если не текстуально, то достаточно близко по смыслу к готовым ответам. И члены комиссии удовлетворенно кивали головами и милостиво мне улыбались.

Заподозрил ли что-то неладное глава почтенного собрания, только в какой-то момент он подал голос:

— Превосходно, а теперь позвольте задать вам дополнительный вопрос. Прошу внимательно вслушаться в мои слова. Итак вопрос: ка-ак летает реактивный самолет?

Вопрос показался мне подозрительным легким, просто-таки детским по наивности, но деваться было некуда и я начал: «Масса газа, то есть воздуха, входящая в двигатель…» Глава комиссии тут же перебил меня:

— Я просил вас ответить не почему, а как, слышите, к а к летает реактивный самолет. Вслушайтесь в вопрос внимательно.

Недоумевая, чего он от меня хочет, начинаю заново, захожу с другого конца:

— Из закона Ньютона мы знаем… Но он снова тормозит:

— Вы невнимательно отнеслись к моему вопросу. Повторяю: не почему, а как, как летает реактивный самолет? — не унимается экзаменатор.

И тут, что-то внутри меня, будто лопается, я прихватываю полы пиджака, раскидываю руки в стороны и с диким воем — у-у-у-у — семеню в вираже перед почтенной комиссией.

Глава собрания смотрит на меня с недоумением и, кажется, с состраданием. А первый из профессоров принимается заразительно хохотать, при этом он выкрикивает:

— За находчивость — пять! Пять ему за остроумие! И все члены комиссии единогласно голосуют за это предложение. Мне так и не удалось узнать, чего хотел уважаемый старший товарищ, чего он так настойчиво от меня добивался? И сегодня не ведаю в чем разница между почему и как летает реактивный самолет. Впрочем, куда важнее другое — после того дня я получил законное пилотское свидетельство летчика-испытателя и, как многие меня предупреждали, нажил себе еще одного опасного противника: старик никому и ничего не прощал. Конечно, персонально на меня ему было решительно наплевать, но дружный профессорский смех требовал возмездия. Однако внешне все выглядело обычно: меня приказом ввели в штат летного состава фирмы, теперь шеф-пилот оказывал мне не только полное доверие, но и всячески подчеркивал свое особое расположение. Время от времени на меня выходила «Рязань». Без особых ухищрений, правда, и не вдаваясь в подробности, она дала понять: муж — мужем, но персоной грата остаюсь я. Спрашивается, чего можно было требовать от жизни при таком раскладе?

Только я давно заметил: слишком хорошо — тоже нехорошо. Отлетав очередное задание, не стащив еще комбинезона, едва успев отстегнуть наколенный планшет с записями, сделанными в воздухе, я уселся было писать отчет о полете, как меня позвали к городскому телефону. Подумал: ну, некстати — отчет о полете надо писать по горячему, дымящемуся, можно сказать, следу, не отвлекаясь, а тут…

На мое неприветливое «да» в телефонной трубке откликнулся незнакомый густой баритон и выдал примерно такой текст:

— Товарищ Робино? Вас беспокоит майор Завадский, нам нужно встретиться, желательно завтра между семнадцатью и восемнадцатью часами в гостинице «Центральная», на третьем этаже в комнате триста семнадцать. Вы меня поняли?

— Я не гулящая девка, майор, и в гостиничные номера по вызову не являюсь. Если это не розыгрыш и вы на самом деле майор, потрудитесь прислать официальную повестку. — С этими словами я повесил трубку, не дожидаясь ответа неизвестного мне майора или «майора».

Если спокойно разобраться, ничего не случилось, но настроение капитально испортилось. Преодолевая раздражение, усилием воли не позволяя себе отвлекаться, я вернулся к отчету. Когда закончил, направился в столовую. По дороге встретил Юлю. К тому времени мы были уже довольно тесно знакомы, и я знал, какую роль в моей судьбе сыграла эта близкая и давняя подруга «Рязани», понятно, я был ей благодарен. Не скажу, будто мы всерьез приятельствовали, но, как мне кажется, испытывали вполне взаимное расположение друг к другу.