Сэррей невольно скользнул взглядом по обнаженным плечам и груди вдовствующей королевы и, встретившись с се взглядом, смущенно опустил глаза. Ее слова зажгли кровь в жилах молодого человека.

— Разве не всякая любовь — царство сладких иллюзий и грез? — спросил Роберт дрожащим голосом.

— Нет, Сэррей, — возразила вдовствующая королева, — гордые, сильные души не довольствуются мечтами и грезами, они борются на земле и побеждают. Только пустые, тщеславные женщины любят, чтобы их идеализировали, обоготворяли, это — кокетки с холодными сердцами, желающие сначала вызвать страсть, а затем насмеяться над ней. Гордая, сильная женщина тоже с удовольствием видит любимого мужчину у своих ног, но она не играет его чувством, она говорит мужчине, какой ценой он может заслужить ее любовь. Чем выше она стоит, тем труднее добиться ее расположения, но тем более чести покорить ее, тем сильнее и радостнее успех. Однако куда мы зашли? — улыбаясь, прервала себя Мария Лотарингская. — Я ведь позвала вас не для того, чтобы говорить о любви. Право, не знаю, каким образом мы коснулись этой темы.

— А я знаю, ваше величество! — живо воскликнул Роберт. — Вы хотели показать мне, как я был глуп и слеп, принимая отражение солнца за светило и не замечая самого солнца. Я поддавался чарам кокетки и забыл о храме, где в сиянии лучезарной красоты царствует богиня. Вот где этот храм, вот перед кем я должен преклонить колени! Скажите, наше величество, какой ценой я могу приобрести ваше расположение? Если бы вы даже потребовали для этого моей смерти, то и тогда цена вашей любви не показалась бы мне слишком высокой.

Роберт бросился на колени и, весь дрожа от страсти, схватил руку королевы.

— Если бы в тот день, когда вы прибыли сюда, вы склонились так передо мной и спросили меня, чем можете заслужить мою любовь, — прошептала королева, кладя другую руку на плечо Роберта, — то я ответила бы вам, что мне нужна только ваша верность. Но вы этого не сделали, так как видели перед собой лишь Марию Сэйтон. За это я возненавидела вас так, что хотела даже убить. Теперь я чувствую себя отмщенной. Ступайте к Марии Сэйтон и наслаждайтесь ее любовью!… При случае я замолвлю за вас словечко. Вы знаете, я слишком горда для того, чтобы быть соперницей своей же фрейлины.

— Да, вы правы, вы можете меня только презирать, — воскликнул граф Сэррей, вскакивая с пола. — Но вы ошибаетесь, если думаете, что я могу носить в своем сердце чей-нибудь другой образ, а не ваш. Вы открыли мне глаза, и я вижу теперь, как я был глуп и слеп. Вы отталкиваете меня — я подчиняюсь вашей воле, но уверяю вас, что те муки, которые я стану испытывать вдали от вас, будут гораздо чувствительнее, чем терзания пытки, которой вы пугали меня. Прощайте, ваше величество! Вы больше не увидите меня, и если вам придет когда-нибудь в голову мысль, что я оскорбил вас, то вы можете успокоить себя тем, что жестоко отомстили мне за эту обиду.

С последними словами Роберт хотел уйти, но вдовствующая королева удержала его.

— Роберт, — прошептала она, — я все прощу, если увижу, что могу верить вам, что вы действительно забыли Марию Сэйтон и хотите принадлежать мне.

— Душой и телом! — пылко воскликнул Сэррей, опускаясь на колени и охватывая руками стан вдовствующей королевы. — Если вы — демон-искуситель, я продам вам свою душу, отрекусь от ее спасения и готов собственной кровью подписать свое отречение.

— Так вы могли бы серьезно полюбить меня? — спросила королева полусомневающимся тоном.

— Испытайте меня, ваше величество, и если окажется, что я лгу, то прикажите вашим слугам вздернуть мое тело на виселицу.

— Роберт, — нежно проворковала вдовствующая королева, обнимая шею графа, если кто-нибудь настолько полюбит меня, что будет готов отдаться мне всей душой и телом, если кто-либо не побоится умереть за меня, не испугается пересудов и насмешек, то я сделаю такого человека самым счастливым на земле, я разделю с ним королевскую корону.

— Приказывайте! — воскликнул Роберт, сверкая главами. — Скажите, что нужно делать? Хотите, чтобы я убил регента и подготовил к восстанию благородных шотландцев?

— Ты способен это сделать, Роберт? — спросила Мария Лотарингская.

— Я все, все сделаю! Приказывайте! — воскликнул Сэррей, прижимая к губам ее ладони.

— В таком случае я посвящу тебя в свои рыцари! Преклони колени! Я надену на тебя знаки моего ордена, — улыбаясь, проговорила королева и, отстегнув бант со своей кружевной косынки, прикрепила его к плечу Роберта. — Теперь скажи мне, что тебе сообщил посланный регента, — продолжала она, — у тебя не должно быть от меня тайн.

Роберт с ужасом взглянул на вдовствующую королеву, которая с улыбкой требовала от него бесчестного поступка. Только теперь Сэррею стало ясно, какую ошибку он сделал в порыве страсти.

— Ты колеблешься? — с укором проговорила королева, приподнимаясь с места и снова, как бы случайно, спуская накидку со своих плеч. — Ведь ты только что уверял, что принадлежишь мне душой и телом, и уже колеблешься? Ведь ты поклялся мне в беспредельном послушании!

— Но еще раньше я присягнул регенту хранить его тайну, — возразил Роберт. — Я могу убить регента по вашему желанию, но не имею права нарушать клятву.

— У тебя честная душа, Роберт, — растроганным голосом заметила королева. — Но если бы ты только знал, как и ненавижу регента!… Я вся дрожу, когда слышу его имя! Одной его смерти для меня мало. Я хочу сначала низвергнуть его, уничтожить, оскорбить, как самого низкого человека, а затем только убить. Бели ты исполнишь это, разве любовь королевы менее ценна, чем слово, данное негодяю, который воспользовался твоей юношеской неопытностью и восторженностью для своих личных целей? Разве не более благородно защищать слабую женщину, чем в союзе с сильным мужчиной нападать на нее и шпионить за ней? Если ты даже нарушишь свое слово, данное регенту, то и в этом нет никакого бесчестия. Ведь ты обещал регенту свое содействие, не зная еще того, что он потребует от тебя. Ты поклялся ему в верности, думая, что участвуешь в рыцарском поступке, а не в мошеннической проделке.

— Я дал клятву регенту защищать вашу дочь от козней Генриха Восьмого, — возразил Роберт. — Скажите мне, ваше величество, что вы не ведете переговоров с англичанами, и тогда я без колебаний перейду на вашу сторону.

— Я не принимаю никаких условий, Роберт, — ответила королева, — мне нужно повиновение, слепое повиновение, иначе я не поверю твоей любви. Я вижу, впрочем, и без того, что ты не любишь меня. Для Марии Сэйтон ты готов был пожертвовать своей честью, а для меня не можешь! Уходи отсюда, я не признаю торга. Кто хочет покоиться в моих объятиях, тот должен принадлежать мне всецело, а не наполовину. Ты — холодный, расчетливый любовник, Ты взвешиваешь свое чувство, вместо того, чтобы сгорать от страсти; ты торгуешься там, ще каждый с радостью отдаст все, что имеет. Уходи, я не хочу больше ничего от тебя.

— Ваше величество!… клянусь вам… — пробормотал Роберт.

— Вон! — она резко прервала его, вскакивая с места, и останавливаясь перед коленопреклоненным молодым человеком в виде разгневанной богини. — Тебе, верно, хочется, чтобы я позвала своих людей и приказала вывести тебя отсюда?

Роберт задрожал от угроз королевы и, задыхаясь от страсти, охватил руками ее колени.

— Я повинуюсь вам, повинуюсь, — прошептал он, — я схожу с ума. Приказывайте — у меня нет воли, нет силы сопротивляться вам. Позвольте мне поцеловать вас… Мне нужно забыться, чтобы не слышать укоров совести, не помнить того, чего требует моя честь.

Вдовствующая королева опустилась на кушетку и завернулась в свою шелковую мантию.

— Такого послушания мне не нужно, — тихо проговорила она. — Тебе не следует бороться с собой, чтобы повиноваться мне, ты должен исполнять мою волю так же легко и свободно, как это делает моя собственная рука. Но я верю в твое доброе намерение служить мне и поэтому могу успокоить тебя: я с большим удовольствием увижу свою дочь в могиле, чем отдам ее в руки Генриха Восьмого… Моя дочь, дочь француженки, найдет себе приют во Франции, раз ей не дают им пользоваться у себя на родине.