Мистер Джефсон, консул, выдавил из себя кривую улыбку. Из уважения к занимаемому им посту его выбрали председательствующим, и в этом качестве он хотел, чтобы к делу отнеслись серьезно. Он был из тех, кто любит повторять: если берешься за что-то, делай это как следует.

— Из ваших слов следует, — сказал он не без язвительности, — что стоящий перед нашим собранием вопрос не представляется вам достаточно важным.

— По-моему, он не стоит выеденного яйца, — поддакнул Галлахер, и в глазах его мелькнул огонек.

Миссис Хэмлин засмеялась. Под конец было решено, что пассажиров второго класса пригласить нужно, но необходимо вместе с тем поговорить с капитаном конфиденциально и намекнуть, что было бы разумно, если бы он запретил им приходить на праздник. Вечером того же дня, когда происходило это собрание, одевшаяся к обеду миссис Хэмлин поднялась на палубу одновременно с Галлахером.

— Успеете как раз к коктейлю, — весело проговорил он.

— Я бы не отказалась. По правде говоря, мне нужно капельку взбодриться.

— А что случилось? — улыбнулся он.

Миссис Хэмлин подумала, что улыбка его красит, но от прямого ответа предпочла уклониться.

— Я же вам говорила давеча, — бодро подхватила она, — мне исполнилось сорок.

— В жизни не встречал женщины, которая бы так это афишировала.

Они прошли в бар, где ирландец заказал ей драй-мартини, а себе разбавленный джин. Он так давно жил на Востоке, что разучился пить все остальное.

— А у вас икота, — заметила миссис Хэмлин.

— Да, с полудня, — ответил он небрежно. — Занятно, что началась она, как только берег скрылся из виду.

— Ну ничего, пройдет после обеда.

Они выпили и после второго удара колокола перешли из бара в столовую.

— Вы в бридж играете? — спросил он на прощание.

— Да нет.

Она и не заметила, что в следующие два-три дня не встретила его ни разу: была слишком погружена в свои мысли. Стоило ей взяться за шитье, как они одолевали её; вставали между ней и книгой, за которую она хваталась, чтобы обмануть их неотступность. Чем дальше увезет ее корабль от места, где произошло несчастье, надеялась она, тем меньше будет мука, раздирающая душу. Но нет, с каждым днем, приближавшим ее к Англии, тоска ее лишь делалась острее. Со страхом думала она о будущем, о серенькой, тоскливой жизни, которая ее там ожидала, но, изгоняя из своего усталого ума образ пугавшего ее грядущего, она уже в тысячный раз мысленно прокручивала историю, которая и обратила ее в бегство.

Двадцать лет была она замужем. Это немалый срок, и, разумеется, смешно было бы требовать, чтоб муж любил ее безумно, как когда-то. Она сама давно уже не была влюблена, как прежде, но они оставались добрыми друзьями и отлично ладили. Их брак, пожалуй, можно было назвать счастливым — в той мере, в какой браки бывают счастливыми. И вдруг она узнала, что ее муж влюбился. Будь это флирт, она бы не испугалась — такое случалось и прежде, она всегда поддразнивала мужа, против чего он никогда не возражал, ему это немножко льстило, и они вместе смеялись над его увлечениями, в которых не было ничего серьезного и угрожающего. Но тут все было иначе — он влюбился без памяти, как восемнадцатилетний мальчишка. А ему ведь пятьдесят два! Это просто смешно. И к тому же нечестно. Он совершенно потерял голову. Когда ей удружили, преподнеся эту новость, все иностранцы в Иокогаме уже были наслышаны об этом. Оправившись от первого удара и подождав, чтоб стихли гнев и удивление (он был последний человек, от которого можно было ожидать чего-либо подобного), она пыталась говорить себе, что поняла бы и простила, если бы он увлекся молоденькой. Мужчины средних лет часто ведут себя, как идиоты, гоняясь за девчонками, а прожив на Дальнем Востоке двадцать лет, она не раз имела случай убедиться, какой опасный возраст для мужчины — пятьдесят и около того. И все равно нет ему оправдания. Подумать только, влюбиться в женщину восемью годами старше ее! Просто дикость какая-то! Это ставило ее в дурацкое положение. Еще чуть-чуть — и Дороти Лейком стукнет пятьдесят. И знаком он с ней был ни много ни мало восемнадцать лет, потому что Лейком, как и ее собственный муж, был коммерсантом — торговал шелком. Из года в год они встречались три-четыре раза в неделю, а как-то даже оказались вместе в Англии и, больше того, жили в одном доме на морском берегу. И ничего из этого не воспоследовало! До прошлого года между ними ничего не было, кроме шутливого дружеского заигрывания. Нет, это просто уму непостижимо! Дороти в самом деле привлекательная женщина, ничего не скажешь, у нее прекрасная фигура, пожалуй, формы пышноваты, но она все еще хороша: яркий рот, прелестные волосы, открытый, дерзкий взгляд темных глаз. Но все это было при ней и много лет назад, а сейчас ей уже сорок восемь лет. Сорок восемь!

Миссис Хэмлин не стала таиться и сразу пошла на мужа в атаку. Поначалу он отпирался — клялся и божился, что в ее обвинениях нет ни слова правды, но у нее были неопровержимые доказательства. Он помрачнел и наконец признался в том, что невозможно было отрицать. Потом он задал ей немыслимый вопрос:

— Почему это тебя волнует?

Чем привел ее в бешенство. Говорила она долго, с гневным презрением, и душевная горечь подсказала ей немало обидных слов. Он выслушал ее спокойно.

— Все двадцать лет, что мы женаты, я был не самым худшим мужем. Мы с тобой давным-давно друзья, и только. Я к тебе очень привязан, и привязанность моя сейчас ничуть не стала меньше. И то, что я даю Дороти, я не отнимаю у тебя.

— Что тебя во мне не устраивает?

— Все устраивает. Нельзя и желать лучшей жены.

— И ты смеешь это говорить после того, как обошелся со мной так жестоко?

— Прости, я не хотел быть жестоким, но ничего не могу с собой поделать.

— Но ради Бога, объясни, за что ты ее любишь?

— Откуда мне знать? Ты же не думаешь, что я хотел того?

— Разве ты не мог подавить свое чувство?

— Я старался. Мы оба старались.

— Ты так это говоришь, как будто тебе двадцать. Ты не забыл, что вы уже немолоды? Она на восемь лет старше меня, и ты ставишь меня в глупое положение.

Он ничего ей не ответил. Она сама не понимала обуревавших ее чувств: была ли это ревность, или злость, или просто уязвленная гордость?

— Я не допущу, чтоб все так шло и дальше. Будь это только ваше с ней дело, я разошлась бы с тобой, но у нее есть муж и дети. Бог мой, подумал ли ты о том, что, если б у нее были не сыновья, а дочери, она б уже, наверное, была бабушкой?

— Очень может быть.

— Какое счастье, что у нас нет детей!

Он нежно протянул к ней руку, видно, хотел погладить, но она отпрянула в ужасе.

— Ты сделал меня посмешищем в глазах моих друзей. Ради всех нас я бы хотела замолчать эту историю, но при условии, что вы покончите с вашим романом раз и навсегда.

Он опустил глаза и стал рассеянно вертеть в руках какую-то японскую фигурку, стоявшую на столе.

— Хорошо, я скажу Дороти.

Она едва кивнула и, не проронив ни слова, направилась к двери. Она была так зла, что не почувствовала, как театрально держалась.

Она ждала, что он скажет об их с Дороти решении, — но он вел себя так, как будто того разговора не было: был вежлив, спокоен, немногословен, и в конце концов ей вновь пришлось заговорить с ним первой:

— Ты не забыл, о чем я тебя просила? — осведомилась она холодно.

— Я все сказал Дороти. Она просила передать тебе, что ей очень жаль, она не хотела причинить тебе такую боль. Ей бы хотелось прийти к тебе поговорить, но она боится, что тебе это будет неприятно.

— Вы приняли какое-нибудь решение?

Он заколебался. Ему не изменила сдержанность, но, когда он заговорил, голосу него слегка дрожал:

— Боюсь, нет никакого смысла давать слово, раз уже мы не в силах будем его сдержать.

— Что ж, это решает дело.

— Наверное, мне следует предупредить тебя, что, если ты захочешь получить развод, мы будем оспаривать выдвинутое обвинение. Ты не сумеешь добыть необходимые улики и проиграешь процесс.