Опьяненная неистовством оттенков красной листвы, я ощутила в этом «пламени» горного леса нечто ужасное, убийственное, словно прикосновение холодного клинка. Верно, от нашей неожиданной встречи во мне проснулась детская привычка фантазировать.

В тот вечер мы с Киётакой сначала понежились в большой гостиничной сернистой ванне, выдолбленной прямо в скале, а потом вновь отправились в Сад георгинов, полюбоваться звездами. Служащий показал нам короткую дорогу, и вскоре мы, светя под ноги фонариком, вышли на вившуюся вверх по склону тропу. Впервые в жизни Киётаке довелось так много ходить. Похоже, костылик намял ему бок, потому что он то и дело останавливался, и в темноте я слышала его негромкое всхлипывание. Но тогда я строго прикрикивала на него, и Киётака, собравшись с силами, медленно, с передышками, но все же брел вперед, вслед за перемещавшимся пятнышком света фонарика. Добравшись до входа в сад, мы немного постояли, переводя дух и глядя на звездное небо. Бесчисленные звезды мерцали так близко, что, казалось, их можно достать рукой. Казалось, они подавляют, поглощают все силы. Во тьме виднелись лишь смутные силуэты растений разбитого на отлогом склоне горы сада, ощущался слабый аромат цветов; их краски были неразличимы в ночи. Да еще слегка шелестел ветерок. Все остальное – и вздымавшиеся перед нами горы, и павильончики канатной дороги, и стальные опоры, на которых крепился трос, – все было погружено во мрак и тишину. А над всем этим, в небе над нами, простирался яркий, отчетливо различимый Млечный Путь. Мы углубились в сад и пошли к дальнему его концу, не отрывая глаз от звездного неба. У выхода стояли две небольшие скамейки. Усевшись, мы с Киётакой облачились в купленные на лотке перед станцией в Ямагате куртки с капюшонами и, обдуваемые холодным ветром, долго смотрели на сверкающий космос. Есть какая-то щемящая грусть в этих звездах… И что-то необъяснимое в безграничности звездного неба, что рождает в душе безотчетный страх… Я почему-то чувствовала безутешную печаль от нашей встречи в горной глуши через десять лет после разлуки. Но что, собственно, печального в этом событии? Однако, подняв лицо к небу, я беззвучно твердила одно: «Печально, ах, как это печально!…»

И печаль становилась еще острее. Те памятные события десятилетней давности отчетливо всплыли в памяти, словно воспроизведенные на экране кино.

Кажется, письмо получается чересчур длинным. Может статься, оно наскучит вам прежде, чем Вы прочтете все до последней строчки, и, скомкав, Вы выбросите мое послание. И все же я намерена высказаться до конца. Во всяком случае это я больше всех пострадала в результате той самой истории (возможно, Вы возразите, что главная жертва – Вы, а вовсе не я), а потому я хочу рассказать все, как было, – о чем я тогда размышляла, к каким пришла заключениям. Вообще-то мне следовало высказать Вам все это еще тогда, при прощании, десять лет назад, но я отчего-то не сделала этого. Теперь же, хотя минуло столько времени, мне захотелось поведать об этом.

…О случившемся нам сообщили по телефону, в пять часов утра. Помню, я еще спала в своей комнате на втором этаже, когда меня разбудила домработница Икуко: «С господином Ясуаки, похоже, случилось что-то ужасное!…» Голос у нее дрожал, и я почувствовала, что случилось нечто невероятное. Накинув поверх пижамы шерстяную кофту, я сбежала по лестнице на второй этаж и схватила телефонную трубку. Густой невозмутимый бас сообщил, что это звонят из полиции, и поинтересовался, в каких отношениях я состою с господином Аримой. «Я его жена», – ответила я, пытаясь говорить спокойнее, но голос мой предательски дрожал от холода и волнения. Последовала небольшая пауза, затем голос в трубке сказал, что некий мужчина, предположительно мой супруг, пытался совершить любовное самоубийство по сговору  ^[2]в гостинице в Арасияме.

Женщина, что была с ним, скончалась. Но мужчину, возможно, удастся спасти. «Сейчас он в больнице. В крайне тяжелом состоянии, так что не могли бы Вы срочно приехать туда?» – закончил мой собеседник. Затем продиктовал адрес больницы. Я что-то пролепетала о том, что муж должен был заночевать в Киото, в гостинице неподалеку от храма Ясака. Тогда собеседник спросил название той гостиницы и попросил описать, во что был одет мой супруг, когда уходил из дома. Я постаралась припомнить цвет и фасон его пиджака, рисунок галстука и все прочее, на что мне сказали, что самоубийца, скорее всего, и есть Ясуаки Арима. Полицейский повторил настоятельную просьбу поскорее прибыть в больницу и повесил трубку.

Ошеломленная и растерянная, я бросилась в спальню отца. Он только что проснулся. Выслушав меня, отец предположил, что какой-то негодяй просто решил меня разыграть. Однако слабо верилось, что кому-то взбредет на ум развлекаться подобным образом в столь ранний час зимнего утра. Икуко звонила в таксомоторную фирму, когда раздался звонок в дверь. Я бросилась к домофону. Оказалось, что пришел дежурный с ближайшего поста. Он сказал, что получил телефонограмму из полицейского участка в Киото и на всякий случай пришел подтвердить просьбу насчет поездки в Киото. Тут стало окончательно ясно, что это не розыгрыш. Вцепившись в отцовский халат, я умоляла его поехать вместе со мной.

Пока мы мчались в такси по скоростной дороге Мэйсин, отец без конца спрашивал об одном и том же: «Ты хорошо расслышала? Это действительно самоубийство по сговору?» – а я отвечала: «Они говорили, что женщина умерла…» Факт, что это не несчастный случай, а попытка двойного самоубийства с какой-то неизвестной мне женщиной, лишь рождал дополнительные вопросы. В самом деле, можно ли верить в такое?

Мы поженились два года назад, хотя и до брака несколько лет состояли в интимной связи. Последнее время мы даже всерьез подумывали о ребенке. Нет, тут явно какая-то путаница. Угощая в клубе квартала Гион важных клиентов из Киото, Вы частенько засиживались допоздна, вот и на сей раз, по своему обыкновению, верно, заночевали в гостинице у храма Ясака!

Однако, увидев на больничной кровати мужчину, которого только что привезли из операционной, я с первого взгляда опознала Вас. Не описать словами чувства, что я испытала в тот миг. Шок?… Потрясение?… Я впала в какой-то транс и даже не смогла приблизиться к вашему изголовью, пока Вам делали переливание крови. Вы были на волосок от смерти… Ожидавший нас в коридоре сотрудник полиции сообщил, что раны в области шеи и грудной клетки нанесены ножом для фруктов, нож вошел весьма глубоко и просто чудом не задел сонную артерию. Он также сказал, что в гостинице ничего не знали о происшествии и спохватились довольно нескоро, так что Вы успели потерять много крови. Задето также одно легкое, где возник пневмоторакс. Когда Вас доставили в клинику, давление было почти на нуле, дыхание прерывистое, так что угроза летального исхода по-прежнему не исключается, и кризис продлится еще несколько часов. Тут подошел врач и дал обстоятельные пояснения. Из его слов вытекало, что положение по-прежнему серьезное, так что давать обнадеживающие прогнозы он пока не решается. Погибшую звали Юкако Сэо, ей было двадцать семь, она работала хостессой в клубе «Арле», что в квартале Гион; у нее тем же ножом для фруктов буквально рассечена шея, так что девушка была уже при смерти, когда ее обнаружила гостиничная обслуга. Полицейский долго расспрашивал меня, но я совершенно не помню, что я ему отвечала.

И действительно, относительно Вас и Юкако Сэо я решительно ничего не могла сказать. Отец позвонил домой секретарю господину Окабэ и сказал: «Случилась ужасное. Возьмите мою машину и немедленно приезжайте в Арасияму!» Тон у него был удрученный. Он продиктовал Окабэ адрес больницы и положил трубку. Потом сунул в рот не прикуренную сигарету, посмотрел на меня и перевел взгляд на пейзаж за окном. Мне отчего-то врезалась в память эта картина: отцовское лицо и вид из окна больничного коридора в сумеречный предрассветный час. Когда не стало мамы, у отца было точно такое же выражение лица. Тогда он тоже как-то рассеянно, почти бессознательно сунул сигарету в рот. Мне было семнадцать, когда умерла мама. Врач сказал нам, что мама скончалась, – и я взглянула на отца, сидевшего у маминого изголовья. Отец всегда был очень сильным человеком, и я ни разу не видела у него даже признаков слабости духа. Вот и тогда он совершенно бездумно, рассеянно достал из нагрудного кармана сигарету и вложил ее в рот. В сущности, этот жест совершенно не соответствовал месту и обстановке. Теперь он стоял в длинном больничном коридоре с точно таким же отсутствующим выражением лица и незажженной сигаретой во рту, глядя на бледное предутреннее зимнее небо за окном. Мне вдруг стало как-то не по себе. Я достала из сумочки коробок и поднесла ему спичку. Пальцы мои были холодны, как лед, и мелко дрожали. Отец скользнул глазами по моим трясущимся рукам и коротко выдохнул: «Ну и пусть умирает! Верно?!» Но я об этом не думала – не могла думать. Я вообще не могла осознать, что же произошло. Если бы несчастный случай… Но все обстояло иначе. Ну почему мой муж решил покончить с собой вместе с какой-то хостессой?!