Лаврушин даже перестал дышать. Ему казалось, сделай он сейчас резкое движение, или потревожь тишину вздохом, словом, то она разобьется, взорвется, расколется острыми кусками, которые пронзят, искрошат двоих людей, ставших невольными свидетелями чуда.

Силуэт приблизился к противоположной стене и проник в нее без всяких усилий. Он будто шел по дорожке, пронизывая предметы, здания, холмы, деревья, которые для него нематериальны. Он даже не замечал их.

Грохот ударил по ушам. Это пуленепробиваемые стекла телевизоров разлетелись на куски, как если б в них заложили по заряду пластиковой взрывчатки. Зажегся свет.

Степан перекрестился. Сработала память предков – сам он был воинствующим атеистом. Лаврушин тоже осенил себя крестным знамением – он к религии относился куда более серьезно.

– Дела‑а, – прошептал Степан. – Черный человек.

– Угольщик, – добавил Лаврушин. Ему это название показалось более подходящим.

Отворилась дверь. В помещение ввалились двое солдат и офицер.

– Одно движение – стреляем! – визгливо вскрикнул офицер, пока солдаты опрокидывали пленников, топили их лица в мягком пластике пола.

Охранники были не просто перепуганы. Они были на грани паники, готовые стрелять без раздумий.

– Вы чего, сдурели? – возмутился Степан, пытаясь повернуть голову, в которую упирался ствол автомата.

– Лежать! Не говорить! – завизжал офицер.

Он обошел камеру, остановился около разбитого экрана, потрогал острый край стекла.

Убедившись, что непосредственной опасности нет, он прищелкнул пальцами. Солдаты подняли пленников.

– Что здесь было? – требовательно спросил офицер.

– Это вас надо спросить, – Лаврушин развел руками, и солдаты отпрянули, вскинув оружие.

– Не заговаривайте мне зубы! – заорал офицер. – Как вы вывели из строя контрольную аппаратуру и разбили экраны? Это же бронированное стекло!

– Вы сначала в своем хозяйстве разберитесь, а потом псами на людей кидайтесь, – проворчал Степан.

– Молчать! У меня приказ стрелять при малейшей попытке к бегству! Прибью и не поморщусь!

– Служивый, ты бы сначала выслушал, а потом глотку рвал, – примирительно произнес Лаврушин.

– Ну, – уставился на него офицер.

Землянин в двух словах описал, что тут произошло. По мере того, как он говорил, лицо офицера становилось все бледнее и бледнее.

– Великий Змей. Что же это такое? – прошептал офицер и, махнув рукой своей своре, вышел из помещения.

– По‑моему, у него трясутся поджилки, – сказал Лаврушин, глядя на затворяющуюся дверь.

– Тварь дрожащая, – кивнул Степан…

* * *

На аудиенцию к Звездоликому землян подняли с утра пораньше. В Джизентаре только встало солнце.

«Мамонт» полз по городу. Сопровождал пленников все тот же статный офицер четвертой ступени, который вез их в тюрьму. Помнится, он обещал помочь и вызволить пленников, и Лаврушин надеялся, что он разовьет эту мысль. Когда машина тронулась, он пододвинулся к решетке и прошептал:

– Знайте, вы нам очень нужны.

– Кому нам? – осведомился Степан.

– Всем здоровым силам Джизентара. Мы сделаем все, чтобы освободить вас.

– И зачем мы вам всем сдались? – подозрительность Степана все обострялась и обострялась. И для нее были все основания. Вообще, своим ворчанием он очень напоминал Мозг в квартире Лаврушина, поэтому они терпеть друг друга не могли – вечно находила коса на камень.

– Мы хотим привлечь внимание Звездного Содружества к нашим проблемам, – быстро затараторил офицер, видимо, текст он продумал давно. – Вы выступите посредниками. Мы дадим такие сведения, что все цивилизованные миры Галактики, если в них есть хоть капля сострадания, содрогнутся.

– А дальше? – спросил Лаврушин.

– Звездное Содружество положит конец ненавистной диктатуре.

– А невмешательство? А законы Галактики?

– Мы знаем законы Галактики… У нас есть данные о начале реализации программы глобального психологического контроля на Химендзе. А это – основания для вмешательства.

– Несомненно, – согласился Лаврушин.

– Мы освободим вас. Но нужно время. Тяните его. Всего несколько дней.

– Как мы можем тянуть время?

– Не знаю, – офицер нахмурился. – Пообещайте этой собаке Кунану что‑нибудь.

– Что мы ему можем пообещать?

– Не знаю… В конце концов, сделайте то, что он просит. Когда Звездное Содружество получит доказательства попыток глобального психоконтроля, Звездоликому долго не продержаться.

– Мы понимаем, но…

– Главное – время…

Потом опять был дворец. Тот же самый зал со статуей Птицы Дзу. То же гнусное ерничанье диктатора. Но Кунан уже терял терпение. Земляне молчали, и Звездоликий сорвался.

– В камеру этих мокриц! – завизжал он, ударив Лаврушина пухлой ладошкой по щеке. – Посмотрим, чья возьмет!

Запасу психологической прочности наступал предел. Последующие события Лаврушин и Степан воспринимали, как в полусне. Лед на стекле, отделяющем их сознание от окружающего мира, все нарастал. Он налегал всей тяжестью и грозил обрушиться и погрести под собой души землян.

Опять был «мамонт». Опять тесная кабина для перевозки арестованных. «Мамонт» заурчал мотором и выполз из гаража.

* * *

Офицера звали Тункан ин Кур. Это был необъятных размеров, пузатый служака. Он любил поесть, выпить, поухаживать за цветами в пригородном доме в поселке «тигров», охраняемом по первому разряду. Он любил жену и детей. Он неуемно предавался трешу – жвачки с легким наркотическим действием, от чего его десны почернели. Такие люди, не обремененные излишними комплексами, не отягощенные дурными переживаниями, не привыкшие трепетно всматриваться в звездное небо и задумываться о сути сущего, готовы на любую работу. Лишь бы свободное время жить спокойно – с трешем, пивом, розами, в кругу семьи. Ну и что – «тигр»? Ну и что – тюремщик? За это платят хорошие деньги, и не Тункану ин Куру, сыну чернорабочего с оружейного завода, морщить нос при этих словах.

Он сидел в «мамонте» на жестком сиденье. Его волосатые лапы лежали на рукоятке автомата, и мощное скорострельное оружие под этой лапой казалось несерьезным, ненастоящим, игрушечным. Он развалился, приспустив молнию комбинезона, и сосредоточенно жевал треш.

Время от времени Тункан ин Кур брезгливо поглядывал на пленников. Они не вызывали у него ничего, кроме закономерного чувства омерзения. А как еще можно относиться к врагам самого Звездоликого? Сколько он их видел, прошедших через застенки – жалких, избитых, раздавленных, потерявших человеческий облик. Но были и несломленные, до конца упрямые, гордые, с прямым взором встречающие муки и смерть. Они считали, что это хорошо – быть героями. Но они были просто дураками, ибо только дураки могут пытаться вычерпать сапогом море или доплюнуть с площади Равенства до верхушки Святилища Дзу.

Против кого идут, недоноски? Против самого Кунана – благодетеля Джизентара, возродителя имперской славы и святых основ древней религии! Нет, они не имеют права на жизнь. Смутьяны, враги великого вечного города, – всех их к ногтю. Он без жалости давил гусеницами бронеходов своей роты их убогие деревянные домишки в глубинах Дикого Леса. Он давил их самих, их жен, не щадил и их детей – змеиных отродий, с молоком матери впитывающих неправедные мысли. Они – враги. И нет ничего позорного в том, чтобы быть «тигром». Наоборот – почетно быть «тигром». Уютно быть «тигром». А еще лучше – быть офицером «тигров»!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: