Она вспомнила его ласковый, тихий голос: «Марта, милая моя, мне так жаль, так жаль. Ты знай, я все, все сделаю для тебя, для твоей семьи…, - Тедди оглянулся, — они стояли в углу гостиной, — и добавил, шепотом: «Я люблю тебя, Марта. Мне надо кузин в Англию отвезти. Потом я вернусь и сделаю предложение, как раз траур закончится».

— Нельзя, — велела себе девушка. «Тут преподобный отец, гости…Я бы прямо сейчас пощечину этому мерзавцу дала, и в лицо бумаги бросила. Как он смел, играть, меня обманывать…Актер».

— Мы поговорим позже, — наконец, отозвалась девушка, — позже, Тедди. Прости, мне надо к маме, — она ушла. Тедди проводил ее взглядом — растерянным, тоскливым.

— Так же смотрит, — поняла Марта. Захлопнув ставню, она бросилась на кровать, прикусив зубами угол подушки. «Папа, — сдавленно сказала она, — папочка, ну зачем, зачем! Господи, помоги мне…, Я скажу ему, что все знаю, а если он будет отпираться — брошу в лицо мамины показания. Лгун, какой лгун…, Бедная мамочка, как она страдала».

Марта сжалась в клубочек, притянув колени к животу. Девушка мрачно сказала, сжав руку в кулак: «Ни один белый меня больше не коснется, никогда. Лучше я умру».

Она заснула, вздрагивая. Ей снилась мать — привязанная к козлам, кнут, хлещущий по смуглой спине и Тедди, что смеясь, отбрасывая плеть, кричал: «А теперь ведите сюда дочь, развлечемся с ними обеими!».

Марта всхлипнула. Кусая губы, бормоча: «Нет! Нет!», девушка перевернулась на бок. Она и не услышала, как бабка вошла в комнату. Осторожно сняв с нее туфли, натянув на плечи одеяло, та перекрестила девушку.

Миссис Бетси вернулась в свою спальню. Заперев дверь, взглянув на распятие на беленой стене, она присела на край кровати.

— Вот и похоронят тебя, — устало сказала женщина. «Семь лет тебе было, сыночек, как продали меня. Как я плакала, на коленях просила — не отрывайте от меня мальчика…, Мистер Дэвид велел надсмотрщику: «Двадцать плетей ей дайте, надоела она мне». Бросили в телегу и на аукцион отвезли. Натаниэль, милый мой, — она вытерла слезы костяшками пальцев. «Один ты у меня был, сыночек, и вот — забрал тебя Господь».

Миссис Бетси прилегла, что-то шепча, зажав в руке простой крестик. Уткнув лицо в сгиб руки, она опять расплакалась.

У калитки Дэниел сказал Тедди: «Гроб уже в церковь увезли. Я еще тут побуду, а ты сходи в мастерскую, проверь — что там с камнем. Помнишь же, что высечь на нем надо?»

Тедди кивнул: «Те слова его, предсмертные. Дэниел, — он помолчал, — как ты думаешь, может быть, мне остаться стоит?». Он замялся: «Помочь им, поддержать…Тетя Мирьям и дядя Стивен поймут, я уверен».

Старший брат потрепал его по каштановой голове: «А кому тогда Мэри и Мораг в Англию везти? Мне до следующей весны никак не вырваться, уж больно много дел в департаменте. Весной встретимся в Лондоне и отправимся во Францию, искать твою мать с отчимом».

Тедди только сунул руки в карманы сюртука. Он угрюмо отозвался: «Ладно».

— Бедная моя девочка, — думал он, идя по дороге вдоль моря, — счастье мое…, Плакала, так плакала. Господи, — он вдруг остановился, — только бы с мамой все хорошо было, прошу тебя. С мамой, с Элизой, с Джоном…, - юноша остановился. Вынув бархатный мешочек, он положил на большую ладонь простое, золотое кольцо.

— Все равно, — сказал себе Тедди, — я его Марте оставлю. Пусть она в трауре, пусть не будет его носить, все равно. Это ее кольцо, иначе нельзя.

Он посмотрел на сияющую гладь моря, и присел на камень:

— Значит, так. Найти маму и всех остальных. Увезти их в Лондон. Закончить университет. Жениться на Марте. Добиться отмены всех этих средневековых законов. Хотя бы тут, в Массачусетсе, а там посмотрим. Ах да, — он невольно улыбнулся, — и стать судьей Верховного Суда. Дел, в общем, много, — он обернулся и взглянул на черепичную крышу постоялого двора. «Все будет хорошо, любовь моя, — ласково сказал Тедди. «Я вернусь, и все будет хорошо».

Он шел к Бостону, представляя себе уютный дом на Бикон-хилле, фортепьяно в гостиной, книги, большой, круглый обеденный стол, детей — мальчиков и девочек. Тедди видел ее — высокую, стройную, в шелковом платье. «Как у Тео, — прошептал он. «Гранатовый цвет, ей очень пойдет. И пурпурный, и темно-синий. Моя богиня, любовь моя…., - он вздохнул и почувствовал, что опять улыбается.

Салли услышала стук в дверь и тихо сказала: «Открыто».

— Все ушли, а Марта и миссис Бетси — отдыхают, — Дэниел стоял на пороге. Он был в черном, хорошо скроенном сюртуке. Русые волосы чуть золотились на солнце.

— Он траур надел, — поняла Салли. «И он, и Тедди. Господи, они ведь нам не родня, а так заботятся…, И Мирьям из Ньюпорта написала — как вернутся они, сразу сюда придет. Посидит со мной, погорюет».

Салли посмотрела на конверты, разложенные по столу: «Столько писем, Дэниел, я даже и не думала…»

— Ната очень любили, ты же знаешь, — он все не заходил в комнату. Салли махнула рукой: «Ты садись, садись, пожалуйста».

Мужчина наклонил голову. Подождав, пока она устроится в кресле, Дэниел устроился рядом, достав из кармана сюртука блокнот.

— Ты просто послушай, — мягко сказал Дэниел, глядя на следы от слез на смуглых щеках. «Я понимаю, ты сейчас не в том состоянии, чтобы делами заниматься…, - он запнулся. Салли вздохнула: «Нет, нет, мне так легче».

Строгое, черное платье прикрывало ее руки до запястий, сквозь траурное кружево воротника светилась нежная, цвета карамели шея.

— Дина так одевалась, — вспомнил Дэниел. «Скромно. Два года, как они уехали. Пусть будет счастлива со своим Аароном, — он опустил ресницы и почувствовал прикосновение ее губ, увидел косой луч солнечного света, что пробивался через крышу сукки, услышал шелест золотых листьев в саду Горовицей.

— Все счастливы, — горько подумал Дэниел. «Мирьям, кроме своего квакера, и не смотрит ни на кого. Эстер — до сих пор с Меиром за руки держится, я же у них обедал, на Песах, видел. А я? Через два года сорок, и ни семьи, ни детей. И не любил меня никто».

Он откашлялся: «Участок на кладбище я в вечное владение купил, Салли, так что ни о чем не беспокойся. По завещанию Ната и земля и строения — все тебе переходит. Я посидел со счетами, у вас все в порядке, долгов нет».

— Нет, — она помотала головой. «Ты же сам знаешь, Нат нечасто дома бывал, — она прервалась и сжала изящными пальцами ручку кресла, — мне самой приходилось управляться…, И спасибо тебе, спасибо…»

— Я обещал Нату о вас заботиться, — вздохнул Дэниел, — над телом его. Пока я жив — так и будет. И вот еще, — он достал из-за отворота сюртука конверт, — это сегодня пришло, с утра. От аболиционистов, — он посмотрел в темные, большие, чуть припухшие глаза Салли. «Отсюда, из Нью-Йорка, из Филадельфии…»

Салли взглянула на чек и всхлипнула. «Так много, Дэниел…»

— Вы кормильца потеряли, — просто ответил он. Женщина, уронив голову на его плечо, разрыдалась.

-Дэниел, — она хватала ртом воздух, — Дэниел, как же мы теперь, как мы жить будем…

— Я всегда буду рядом, Салли, — тихо сказал он, гладя ее по голове, привлекая ее к себе. «Если ты мне позволишь, Салли, если позволишь, я всю жизнь посвящу тебе».

— Господи, — промелькнуло у нее в голове, — что я делаю. Ната еще не похоронили, нельзя, нельзя…, - он опустился на колени. Обняв ее, Дэниел шепнул: «Салли, пожалуйста…, Позволь мне заботиться о вас, я прошу тебя. Это мой долг, перед Натом, перед вашей семьей…»

— Не надо…, - ее голос был совсем тихим, — не надо, Дэниел…, Так нельзя, это грех, это плохо…

Дэниел подумал, что понимает отца. Она была вся будто вылеплена из нежной, мягкой карамели. У нее были покорные, черные глаза, дрожащие, темно-красные губы, ее слезы на вкус были — как лучшее вино. «Салли, — он провел губами по ее руке, — Салли, разве любовь — это грех?»

— Четыре месяца, как я Ната, не видела — тоскливо поняла женщина. «Господи, как хочется просто прижаться к кому-то, чтобы утешил, чтобы обнял меня, приласкал…Просто, чтобы он был здесь, иначе так одиноко, так одиноко…»