Стокмар поселился во дворце отчасти как эмиссар короля Леопольда, но в большей степени — как друг и советчик королевы, которая была еще почти ребенком и, несомненно, сильно нуждалась в совете и дружеской поддержке. Было бы ошибочным полагать, что кто-то из этих двух людей преследовал вульгарные эгоистические цели. Король, безусловно, прекрасно понимал, с какой стороны намазан бутерброд; за всю свою наполненную неожиданностями жизнь он научился тонко разбираться в устройстве мира и готов был использовать эти знания для укрепления своего положения и расширения влияния. Ведь, в конце концов, чем тверже его позиция и чем шире влияние, тем лучше это для Европы; в этом он был совершенно уверен. И к тому же, он был конституционным монархом; а конституционному монарху совершенно не к лицу преследовать низкие или личные цели.

Что же касается Стокмара, бескорыстность, подмеченная Пальмерстоном, была, безусловно, основной чертой его характера. Как правило, все интриганы — оптимисты; но Стокмар, страдавший несварением желудка и мучимый мрачными предчувствиями, был по природе меланхоликом. А в том, что он был интриганом, сомневаться не приходится; и он, недоверчивый и раздражительный, плел интриги во имя добра. Во имя добра! Ради какой такой благородной цели можно плести интриги? К тому же, заниматься этим всегда опасно.

С Лейзен, наблюдающей за каждым ее шагом, со Стокмаром в соседней комнате, полным мудрости и искушенным в делах, с письмами дяди Леопольда, постоянно изливающими на нее поток ободрения, общих рассуждений и ценных советов, Виктория, даже если бы у нее не было иной поддержки, вполне обошлась бы без личного советника. Но иной источник поддержки все же существовал; и все остальные померкли перед новой звездой, которая внезапно взошла на ее горизонте и немедленно затмила все вокруг.

Уильяму Лэмбу, виконту Мельбурну, было в то время пятьдесят восемь, и он уже три года занимал пост премьер-министра Англии. С какой стороны ни взглянуть, его можно смело признать одним из самых удачливых людей мира. Родился он среди богатства, роскоши и власти. Его мать, очаровательная и умная женщина, была великой покровительницей Вигов, и он воспитывался как член этого замечательного сообщества, которое в последнюю четверть восемнадцатого столетия вобрало в себя сливки сложившейся за многие века аристократии. Природа наделила его красотой и разумом; неожиданная смерть старшего брата принесла богатство, звание пэра и возможность высокой карьеры. В столь замечательном окружении, даже не обладая достаточными способностями, трудно было потерпеть неудачу; а что уж говорить о нем — со всеми его талантами успех был просто неизбежен. Практически без усилий он достиг политических высот. К торжеству Вигов, он становится одним из ведущих членов правительства; и когда лорд Грей покинул кресло премьера, он спокойно занял вакансию. Но судьба была ласкова с ним не только в таких явных проявлениях удачи. Рожденный для успеха и легко его достигнувший, он был одарен столь тонкой натурой, что успех стал от него неотделим. Его разум, сочетающий гибкость с остротою, его темперамент, сочетающий спокойствие с чуткостью, позволяли ему не просто работать, но шагать по жизни легко и грациозно. В обществе он славился как прекрасный собеседник, интересный товарищ и очаровательный человек. Но, заглянув глубже, вы бы сразу увидели, что это необычный человек, что пикантность его речи и манер — доверительная загадочность, внезапные вопросы, праздность, бесчисленные клятвы — являли собой нечто большее, чем просто забавное украшение, и были внешним проявлением очень сильной личности.

Истинная природа этого человека практически не поддается точной оценке: она была сложной и неопределенной, где-то даже противоречивой. Внутренняя его история явно не соответствовала внешнему успеху. Всем, что имел, он был обязан своему рождению, а рождение его было скандальным. Было достаточно широко известно, что мать его безумно любила лорда Эгремонта и что лорд Мельбурн не был его отцом. Его брак, который, казалось, был венцом его юношеского обожания, оказался долгой, печальной и безнадежной неудачей: невероятная леди Каролина, «слишком утонченная, чтобы ей угодить, слишком сильная, чтобы ее выдержать, слишком смышленая, чтобы чему-то научиться, и слишком много думающая, чтобы иметь здравый смысл», почти что разрушила его жизнь. Когда, наконец, он вырвался из мучительного плена ее глупости, ее экстравагантности, ее ненависти, ее отчаяния и ее привязанности, он остался наедине с бесконечными воспоминаниями о трагедиях, сменяющихся фарсом, и с единственным слабоумным сыном. Но он был обязан леди Каролине и кое-чем еще. Пока, в безумном порыве обожания и следуя моде, она носилась с Байроном, он, со снисхождением, замешанным на цинизме, оставался дома и скрашивал свое одиночество чтением. Вот так он и приобрел привычку к занятиям, любовь к образованию и те широкие и точные познания в античной и современной литературе, которые столь неожиданным образом сформировали его интеллект. Страсть к чтению никогда его не покидала. Даже в бытность его премьер-министром он всегда находил время, чтобы прочесть все выходящие важные книги. Со свойственной ему непоследовательностью он сильно увлекался теологией. С прилежанием закоренелого студента он тщательно штудировал труды отцов Церкви, скрупулезно изучал тяжелые тома комментариев и толкований, и в самый неподходящий момент его можно было застать склонившимся над Библией. Дамам, которые ему нравились, он мог вручить какую-нибудь заумную работу об Апокалипсисе, испещренную заметками, сделанными его собственной рукой, или «Размышления об ошибочной трактовке иудеями раскаяния Марии Магдалины» доктора Ларднера. Наиболее набожные из них надеялись, что эти занятия наставят его на путь истинный; но в его послеобеденных беседах не замечалось ни малейших симптомов движения к праведности.

Его политическая карьера была не менее парадоксальна. Аристократ по темпераменту и консерватор по убеждениям, он пришел к власти как лидер популярной партии — партии перемен. К Закону о реформе он отнесся с глубокой неприязнью и принял его лишь как неизбежное зло; а ведь Закон о реформе лежал в основе самого существования и сути его правительства. Он был слишком скептичен, чтобы верить в какой бы то ни было прогресс. Раньше все было лучше или, по крайней мере, не так плохо. «Старайся не делать ничего хорошего, — гласил один из его афоризмов, — и тогда не придется ничего исправлять». Образование вообще бесполезно, а образование бедных даже опасно. Дети на фабриках? «Да имейте же сердце — оставьте их в покое!» Свободное предпринимательство было иллюзией, выборы — вздором, а демократии вообще не существовало.

Тем не менее реакционером он не был. Он был просто оппортунистом. Основной задачей правительства, сказал он, является «предупреждение преступности несоблюдение обязательств». Единственное, о чем реально может мечтать человек и чего реально может достичь — это продолжать свое дело. Лично он продолжал свое дело в совершенно замечательной манере — с постоянными компромиссами, с отклонениями и разворотами, проявляя то слабость, то проницательность, то мягкость, а порой даже сознательность, он непринужденно и легко правил людьми и событиями. К делам он относился с чрезвычайной небрежностью. Важные персоны, препровожденные к нему для серьезной беседы, вполне могли обнаружить его в постели, среди груды книг и бумаг или небрежно выбритым в туалетной комнате; но когда аудиенция заканчивалась, они начинали понимать, что тем или иным способом из них вытянули даже то, о чем они не собирались рассказывать. Когда он принимал делегацию, он даже не старался придать этому торжественность. Достойные представители мыловаров или Общества борьбы со смертной казнью бывали смущены и обескуражены, когда в середине речи премьер-министр вдруг с увлечением начинал продувать перо или внезапно отпускал неуместную шутку. Ну как они могли поверить, что он всю прошедшую ночь тщательно разбирался в тонкостях их дела? Он ненавидел покровительство и аудиенции — что необычно для министра. «Епископы?! — восклицал он. — Да они готовы умереть, лишь бы сделать мне гадость». Но когда аудиенция, наконец, начиналась, он проводил ее с высочайшей проницательностью. Его коллеги подметили и еще один симптом, но так и не решили, признаком чего он является — безответственности или мудрости? Он постоянно засыпал на заседаниях Кабинета.