Однако плохое управление дворцом рождало не только неудобства и волнения. Порождаемые им потери, расточительство и воровство были просто неисчислимы. На каждом шагу можно было столкнуться с нелепыми расходами и всякого рода злоупотреблениями. Существовало, например, старое и непреложное правило — если свечу хоть раз зажгли, второй раз ее уже не использовали. Куда девались все старые свечи — одному Богу известно. А в другой раз принц, изучая счета, наткнулся на странные еженедельные расходы в тридцать пять шиллингов на «вино для Красной комнаты». Он потребовал отчета, и с большим трудом удалось выяснить, что еще во времена Георга III комната Виндзорского замка с красными портьерами однажды использовалась для размещения охраны, и тогда было выделено пять шиллингов в день на вино для офицеров. Охрану давным-давно перевели в другое место, а выплаты на вино для Красной комнаты так и продолжались, причем деньги попадали офицеру, занимающему синекурную должность младшего дворецкого.

После долгих исследований и тяжелой борьбы с укоренившимися интересами, порожденными долгими годами небрежения, принцу удалось полностью перестроить дворцовые порядки. Противоречащие друг другу должности были ликвидированы, и все их полномочия передали в руки единственного чиновника, Главного управляющего, на которого легла ответственность за управление всеми королевскими дворцами. В результате была достигнута великая экономия и изгнана целая толпа благородных бездельников. Среди прочих оказался и несчастный офицер из Красной комнаты, которому, к великому его удивлению, предложили либо сохранить еженедельные подачки, либо исполнять обязанности младшего дворецкого. Значительно уменьшились нарушения дисциплины среди ливрейных лакеев и прочих слуг. Не обошлось без криков и жалоб. Принца обвиняли в превышении полномочий, в несправедливости, в крохоборстве, но он гнул свое, и очень скоро блестящее управление королевским хозяйством убедительно доказало его правоту и способности.

В то же время значительно возросла его активность и в другой сфере. Он стал личным секретарем королевы, ее доверенным советником, ее вторым «я». Теперь он всегда присутствовал на ее встречах с министрами. Принц, как и королева, питал особый интерес к иностранной политике, однако не было такого государственного дела, к которому бы он не приложил руку. Одновременно шли два процесса. В то время как Виктория все больше и больше попадала под его интеллектуальное влияние, принц все больше и больше погружался в тонкости высокой политики — постоянные и многогранные заботы великой державы. Теперь уже никто не назвал бы его дилетантом. Он стал тружеником, государственным чиновником, человеком дела. Стокмар с ликованием отметил эту перемену. «Принц, — писал он, — за последнее время значительно продвинулся. Он явно разбирается в политике и к тому же стал более независимым. Его умственная активность постоянно растет, и, без всяких жалоб, большую часть времени он уделяет делам». «Отношения между мужем и женой, — добавил барон, — таковы, что лучше и не пожелаешь».

Еще задолго до того, как Пил ушел в отставку, отношение к нему Виктории в корне изменилось. Его привязанность к принцу смягчила ее сердце; остальное довершила искренность и теплота его натуры, которая, в личном общении с теми, кому он стремился угодить, обладала способностью постепенно развеивать неприятное впечатление от его манер. Со временем она стала относиться к Пилу с уважением и привязанностью. Она говорила о «нашем бесценном Пиле», которым, по ее словам, «в высшей степени восхищена», и который проявил себя, как «человек безграничной преданности, отважный патриот, и ко мне, надо сказать, относится почти по-рыцарски». Она страшилась его отставки почти так же, как некогда страшилась отставки Лорда М. Это было бы страшным несчастьем. Интересно, что бы она сказала шесть лет назад, если бы какой-нибудь пророк предсказал, что настанет день, когда она испугается победы Вигов? Но чему быть, того не миновать; она вынуждена принять возвращение старых друзей. В министерском кризисе 1845 и 1846 годов решающую роль сыграл принц. Все понимали, что именно он стоит в центре переговоров — именно он реально правит силами и функциями Короны. Процесс, приведший его к этому результату, был настолько медленным, что почти не ощущался, однако можно сказать со всей определенностью, что с уходом администрации Пила Альберт стал, в сущности, королем Англии.

С последним продвижением принца пришел окончательный закат лорда Мельбурна. Спустя год после потери кресла его разбил паралич. И хотя ему и удалось встать на ноги, былая гибкость ушла навсегда. Унылый, беспокойный и несчастный бродил он, как призрак, по городу, разражаясь монологами в публичных местах или внезапно и не к месту задавая странные вопросы. «Меня повесят, если я это сделаю, мой господин», — сказал он как-то в зале Брукса, стоя в одиночестве и ни к кому не обращаясь. «Не кажется ли вам, — внезапно спросил он одного из гостей леди Холланд, перегнувшись через стол в паузе между разговорами, — что это был самый ужасный поступок Генри Квотра, когда он сменил религию ради укрепления Короны?» Он сидел дома, часами размышляя в печальном одиночестве. Он перелистывал книги — классику и Евангелие, — но они не приносили никакого утешения. Он мечтал о возвращении прошлого, о невозможном, о вообще не известно о чем, о черной магии Каро, о счастливой банальности Виндзора. Друзья его покинули, да и не удивительно, сказал он с горечью, — огонь погас. Он тайно надеялся на возвращение власти, озабоченно просматривал газеты и изредка произносил речи в Палате Лордов. Его переписка с королевой продолжалась, и время от времени он появлялся при Дворе, но это была лишь тень прежнего лорда Мельбурна, «ушедшая мечта», как написала Виктория. Что касается его политических взглядов, они стали просто невыносимы. Принц был приверженцем свободной торговли, то же, конечно, и королева; и когда за обедом в Виндзоре во время отмены Закона об урожае лорд Мельбурн внезапно воскликнул: «Ма’ам, это чертовски бесчестный акт!» — все чрезвычайно смутились. Ее Величество рассмеялась и попыталась сменить тему, но безуспешно. Лорд Мельбурн возвращался к этому снова и снова со своим: «Я же сказал, ма’ам, это чертовски бесчестный акт!» — пока королева не ответила: «Лорд Мельбурн, я попросила бы вас не возвращаться больше к этой теме». Только после этого он сдержал язык. Она была добра к нему, писала ему длинные письма и никогда не забывала поздравить с днем рождения; но это была доброта на расстоянии, и он это знал. Он превратился в «бедного лорда Мельбурна». Его охватило глубокое беспокойство. Он пытался сосредоточиться на сельском хозяйстве и на оксфордском движении. Он писал пространные меморандумы совершенно неразборчивым почерком. Он уверовал в то, что потерял все деньги и, видимо, не сможет позволить себе стать Рыцарем ордена Подвязки. Он испробовал все, и все же — а что если Пил уйдет, тогда за ним еще могут прислать — почему бы нет? Но за ним никогда не присылали. Виги пренебрегали его консультациями, и руководство партией перешло к лорду Расселу. Когда лорд Джон стал премьер-министром, он был сама вежливость, но не предложил лорду Мельбурну войти в состав Кабинета. Мельбурн стойко выдержал удар и теперь только понял, что все кончено.

Он протянул еще два года, медленно погружаясь в бессознательность и глупость.

Когда за несколько дней до его смерти Виктория узнала, что надежды на выздоровление нет, в ней всколыхнулись былые чувства к существу, которое некогда было Лордом М. «Я думаю, вы глубоко опечалитесь, — сказала она королю Леопольду, — узнав, что наш хороший, дорогой, старый друг Мельбурн умирает… Никогда не забыть его доброты и дружбы, и сколько приятных воспоминаний останется о нем, хотя, да простит меня Господь! я бы никогда не хотела вернуть те времена».

Опасности ушли. Волна обстоятельств неудержимо понеслась теперь в совершенно иную сторону. Серьезность Альберта, уход за детьми, ее собственные наклонности и движения всего окружающего мира толкали Викторию на долгий и узкий путь государственных и домашних забот. Семья постоянно росла. Спустя восемнадцать месяцев после рождения принца Уэльского на свет появилась принцесса Алиса, годом позднее принц Альфред, затем принцесса Елена, а еще через два года принцесса Луиза; судя по всему, славная череда королевских отпрысков прерываться не собиралась. Родители, поглощенные семейными заботами и счастьем наедине друг с другом, стали тяготиться многолюдной помпезностью Виндзора и возмечтали о более спокойном прибежище. По совету Пила они покупают поместье Осборн на острове Уайт. Экономное ведение финансовых дел позволило скопить внушительную сумму, и теперь можно было не только приобрести поместье, но и построить и обставить новый дом, на что ушло 200000 фунтов стерлингов. В Осборне, у моря, среди лесов, посаженных Альбертом в память о родном Розенау, королевская чета проводила все время, которое удавалось урвать у Виндзора и Лондона. Общество взирало на это с одобрением, хотя некоторые аристократы презрительно фыркали. И все же популярность королевы очень выросла. Особенно довольны были средние классы. Им нравились браки по любви; им нравилось хозяйство, сочетающее в себе царственность и добродетель, которое, как волшебное зеркало, отражало идиллический образ их собственной жизни.