Остановились на том, что до введения в действие основного плана будет осуществлена атака авангарда — двух батальонов красных курсантов, поддержанных артиллерией. В атаке будут участвовать стрелковый полк, артдивизион… Если это не образумит мятежников, тогда следует сделать паузу во времени, затем принять решение о вводе в действие всех сил.

5 марта Лев Троцкий предложил сделать мятежникам последнее предупреждение. И в тот же день в 14 часов самолет, появившийся в небе над Кронштадтом, сбросил листовки. Текст гласил:

«Теперь вы видите, куда вели вас негодяи. Достукались. Из-за спины эсеров и меньшевиков уже выглянули оскаленные зубы бывших царских генералов… Все эти генералы Козловские, Бурскеры, все эти негодяи Петриченки и Туркины в последнюю минуту, конечно, убегут к белогвардейцам в Финляндию.

А вы, обманутые рядовые моряки и красноармейцы, куда денетесь вы? Если вам обещают, что в Финляндии будут кормить — вас обманывают. Разве вы не слышали, как бывших врангелевцев увезли в Константинополь и как они там тысячами умирали как мухи от голода и болезней? Такая же участь ожидает и вас, если вы не опомнитесь тотчас же… Кто сдается немедленно — тому будет прощена его вина. Сдавайтесь немедленно! Если будете сопротивляться, вас перестреляют, как куропаток».

Листочек с воззванием где-то раздобыл Подкуйко. Николай прочитал его. Как воспримут эти слова мятежники? «Хорошо написано. Доходчиво. Только вот обозленная братва на острове уже, наверное, потеряла рассудок. Безумный человек не воспринимает голос разума, — сказал Бесагур Кантемиров. — У них в голове — дурь».

Подготовка к атаке продолжалась до утра 7 марта. Утром 7 марта бунтовщики обнаружили, что им что-то готовят серьезное. Уже несколько дней их орудия были расчехлены. И они, нервничая, решились дать залп по ледяному пространству. Тухачевский, находясь на командно-наблюдательном пункте в особняке на окраине Сестрорецка, в бинокль увидел близкие разрывы снарядов. На месте многочисленных разрывов фугасных снарядов взлетели столбы огня и ледяного крошева. На поле обозначились обширные лужи. Почувствовал вдруг, что под его ногами от звуков войны дрогнул пол и с потолка мансарды посыпалась штукатурка. Командарма поразило легкомыслие кронштадтских «хамов и изуверов», так просто обстрелявших его командный пункт. Орудия линкоров били бризантными снарядами. И Тухачевский, не медля ни минуты, отдал приказ на подавление артиллерией огневых точек безумцев. По крепости был нанесен массированный артиллерийский удар. Четверть часа артиллерия 7-й армии грохотала без интервалов. На крепость обрушилось пять тысяч снарядов.

Когда по условленному сигналу пошли по ледяному полю цепи курсантов, командарм сразу же понял, что атака подготовлена неудовлетворительно. На ледяном поле цепи атакующих различались невооруженным глазом. Люди были в шинелях без маскировочных халатов. Разговор о халатах заводили, но потом, видно, положились на «авось». Следовало во время приближения к фортам обеспечить дымовую завесу, но ее не наблюдалось. Ничто не защищало курсантов от пуль и осколков!

Курсанты все же преодолели зону артогня, но у фортов их встретил ружейно-пулеметный огонь. Против такого огня предназначались орудия артдивизиона, но их в цепях атакующих не оказалось. На последнем этапе боя, в схватках у проволочных заграждений, обязаны были участвовать гранатометчики стрелкового полка. Однако они замешкались на исходном рубеже.

Утренний туман рассеялся, лед под ногами курсантов крошился, они падали на разбитый лед, тонули. Руководителям этой боевой операции ничего другого не оставалось делать, как дать приказ отходить. Атака захлебнулась. Разумеется, мятежники приободрились. Рассчитывать на то, что они после этого пойдут на какой-то компромисс, не приходилось. Белые флаги над крепостью? Нет их! Все предстояло начинать сначала.

Рота курсантов, пулеметный расчет Николая Берзарина не участвовали в атаке. Они были оставлены в резерве для развития успеха. Курсанты этой роты ждали своего часа у хозяйственных построек на берегу. Видели вздыбленную разрывами белую равнину, ледяные ухабы, воду, падающих людей, их сокурсников, славных ребят. Возвращались к местам расквартирования подавленными. Предстоял жестокий, нелицеприятный разбор того, что произошло. Те, кто засел в стенах крепости и ее фортах, безусловно, изверги и негодяи. Но плохо и на этой стороне.

А тем временем X партийный съезд, проанализировав обстановку, удовлетворил требования деревни, ходатайства деревенских Советов, просьбы многочисленных ходоков и делегаций крестьян к центральным властям о нэпе, о замене продразверстки продналогом, роспуске продотрядов. Разрешена была свободная торговля излишками сельскохозяйственной продукции. Ошибки исправлены. Чего еще ждут мужики и стоящие за их спиной политиканы? Фактически требования кронштадтских мятежников удовлетворены. Все поняли, что Совнарком и Ленин, конечно, горой стоят за пролетариат, но они вовсе не против крестьян, они хотят дать в село электричество, направить в помощь лошадке тысячи и тысячи тракторов. Образцы «фордзона», «джон-дира», доставленные из Америки, развозятся во все концы страны.

Мятежники Кронштадта с гневом расправились с портретами Троцкого, Каменева, Зиновьева. Но никто не тронул портретов Ленина.

Но трагедия состоит в том, что, начав войну, ее трудно потом затормозить и остановить. Возникает «эффект инерции». Вместо белых флагов, взывающих к миру, над Кронштадтом поднимались зловещие облака черного дыма. Ветер распластал этот дым над просторами залива и накрыл Петроград. Об отмене повторного штурма крепости не могло быть и речи.

Для полководца М. Н. Тухачевского этот первый «блин» вышел комом. Еще один промах и он, как полководец, превратится в ничто. У него, командующего Западным фронтом, в боях под Варшавой в августе 1920 года поляки «перебили и сломали крылья» — в плену 70 тысяч красноармейцев растворились в небытие. Этого он не мог себе простить и забыть. Ночами ему снятся сцены польской катастрофы, заставляющие его нестерпимо страдать.

Командарм, сжав зубы, обрушил репрессии на морской дивизион, расквартированный в Ораниенбауме, поддержавший требования восставших кронштадтцев. Потянули на Голгофу полк, который отказался идти в наступление. В чрезвычайных условиях в армии без судов и расстрелов не подтянешь дисциплину И кое-кого пришлось поставить к стенке. За халатность, разгильдяйство. Расстреляли телеграфиста «за распространение провокационных слухов». Пустили в «расход» трех курсантов за «дезертирство» — во время неудачной атаки, слыша крики «вперед!», они ползли назад.

Николай Берзарин тяжело пережил черные дни. Давило чувство бессилия. К удивлению, Петр Подкуйко даже несколько затвердел. Они вместе пилили дрова для печки, и Коля пытался вникнуть в Петькины рассуждения. «А что особенного? — говорил он. — Мы находились на ТВД. А театр требует репетиций. Увидел бы ты, что творится в театре во время репетиций. Полный бардак! А на генеральной репетиции — одна радость. Премьера — это уже блеск. Я тебе говорил о страхе. Теперь, после репетиции, не боюсь. Этих гадов в фортах мы проучим. Наш командарм — крупный талант. Он немножко Страдивари, немножко Бонапарт. Такое я слышал о нем от режиссера в театре».

Тухачевский побывал у курсантов, выступил с речью перед ними. Стоя в строю, Николай Берзарин впитывал в свое сознание каждое слово командарма. Тухачевский говорил с подъемом, четко:

«Жду от вас беспримерной смелости, натиска и единства действий. Вы должны уже сейчас представить отчетливо, что такое каменные стены гаваней, и особенно, что такое кронштадтские форты — это отвесные громады железобетона. Они снабжены противоштурмовой артиллерией и пулеметами, густо обнесены колючей проволокой. Покажите, как надо воевать!»

Несколько фраз произнес и Иван Федько. Курсанты услышали, что в Кронштадт проникла и взбудоражила матросов кулацкая идеология. А внес ее туда прежде всего полтавский кулак Степан Петриченко. Кулачье сумело одурачить матросскую массу. Ее придется учить винтовкой.