Она открыла глаза.

Гриша, приоткрыв от волнения рот и тяжко дыша, тряс ее за плечи.

- Опамятуйся, Аленушка... - просил он. - Ради Господа!..

- Что это со мной? - видя Гришино лицо как бы сквозь золотые круги, спросила Алена.

- Обмерла ты и пошатнулась, - удерживая плечи, объяснил Гриша.

- А он?

- Вот он... жив ли?..

На полу лицом вверх лежал Савелий. Руки его были раскинуты крестообразно.

- Нагнись, послушай, - Алена знала, что если сейчас двинется - то рухнет.

Гриша чуть подтолкнул ее, повернул и прислонил к стене. Сам опустился на корточки, потрогал неподвижное лицо Савелия и в недоумении обернулся к Алене.

- Кажись, жив... Спит как будто...

- Спит... - повторила Алена. - Выведи меня отсюда, Гришенька. Дух тут тяжелый, ладаном надо покурить.

- Дух тяжелый? - Гриша принюхался. - Да что ты Христос, с тобой, откуда?

- Не знаю. А только дышать не могу.

Гриша, обняв Алену со всей скромностью, вывел ее на крыльцо и сразу же отпустил. Она села на ступеньки, стянула с головы черный плат и запустила руки в волосы.

- Покройся, Алена, - попросил Гриша. - Люди увидят, нехорошо.

- Не могу боле... - отвечала она. - В голове как будто кто молотом бьет, как будто сила из меня вся вышла... Погоди... отдышусь... тогда плат надену...

- Как это вышло у тебя, Аленушка? - спросил Гриша, садясь рядом.

- А так и вышло, что добрый ты больно, не смог злого духа побороть.

- А ты?

- А я - злой сделалась. И я его одной злостью не смогла побороть. Он меня, проклятый, чуть было моей собственной злобой не одолел... А помог мне - Спас Златые Власы...

- Нет у нас такого образа, - озадаченно произнес Гриша.

- В Кремле есть, в Успенском соборе...

- Эй, кто-нибудь... православные... - донеслось из храма.

- Поди к нему, - попросила Алена. - Оклемался, сейчас с ним хлопот будет... Послать бы за женой надо...

- Не возводи на себя напраслину, Аленушка, - попросил Гриша, вставая. - Нет в тебе злобы, а что есть - понять не могу...

- Ангельская твоя душенька, - Алена покачала головой. - Сила ж это, а ты все не верил, сила... Поди, поди к нему. А я тут посижу...

Тяжко ей было - и тут лишь поняла она, почему Степанида Рязанка советовала всякий раз перед таким деянием соблюдать строгий пост. Слишком тяжелым было Аленино тело, хоть и махонькое, и худенькое. Потому и маялась теперь она - но и отказаться от деяния она тоже не могла, слишком долго продержала свою силу в бездействии, тратя лишь на мелочи да на обучение.

В церкви Гриша негромко беседовал с Савелием - утешал, наставлял. Алена прислушалась - Савелий был безмерно перепуган, мало что помнил и не понимал, почему как попытается встать на ноги - так ноги и подкашиваются, словно тряпичные.

Алена встала и побрела. Ей не хотелось сейчас говорить с Гришей. Он принялся бы хвалить, а ей не похвала была сейчас нужна одиночество и тишина. Побрела, стало быть, Алена, побрела... и добрела до самой до околицы, и сидела там на пеньке, пока пастух не погнал мимо нее стадо. Она спросила у пастуха, кто из баб принял бы на ночлег богомолку, вместе с ним дошла до нужных ворот, а спозаранку, по совету хозяев, отправилась на поклон к боярскому приказчику.

С ним она быстро уговорилась, что довезут ее с обозом боярского продовольствия до Порхова и пособят найти попутный до Москвы обоз. Были бы деньги! А денег Алена взяла с собой достаточно - знай подпарывай шов рубахи да край телогреи!

С Гришей прощаться Алена не стала. И без того знала - будет юный батюшка молиться за ее грешную душу, да и она помянет его в молитве. Уж за Гришу-то Алена была совершенно спокойна, а судьба онемевшего попа ее мало волновала - пусть попадья ищет, кто отделает порчу, замешанную на силе самой Кореленки!

Весело было Алене покидать Яски - дивное дело она соторила, дело, которым не грех было похвалиться перед Рязанкой. В глубине души, впрочем, чуяла Алена, что мала ее заслуга - лишь желание сладить с Савелием, и не более того, лишь желание, пробудившее силу. Однако ж управилась она с той силой! И, видать, понапрасну звала ее окаянной силушка-то любезная божескому делу послужила!

Что странно - лишь подъезжая к Твери, вспомнила Алена, что так и не расспросила никого о похоронах Кореленки. А ведь и бабы наверняка знали, и Гриша... Кто ж дверь-то палкой снаружи припер? Пожала алена плечиками - не возвращаться же теперь с вопросцем обратно в Яски? Да и Петровки близятся - когда уговорились с Рязанкой встретиться.

Две недели спустя стояла Алена перед Степанидой Рязанкой, протягивая обеими руками укладку.

Вошла она в избенку молча, поскольку в дороге все яснее понимала, что отправилась в Яски понапрасну. Перебирая в памяти все заговоры, которых она заучила уж немало, не находила Алена ничего похожего на моток тесьмы, непарную сережку и покрытые корой камушки. Гвозди - да, гвозди ворожее иметь полагалось, и в тех четырех Алена сразу распознала сильное средство - гробовые гвозди, найденные на старом кладбище, которыми можно уничтожить врага, если с нужным словом забить в его порог, или призвать к себе непокорного обидчика, или препоганую порчу напустить.

Потому гвозди она перед тем, как войти, вынула и у крыльца припрятала. Хотелось ей, чтобы они понапрасну Степаниду не смутили. Да и нечего им в избе делать, добра от них не жди.

А в избенке-то что делалось!..

Все вверх дном, а посреди разгрома сидит на полу Степанида, тряпочки какие-то перебирает. Головы не поднимает, укладку в Алениных руках не видит.

- Господи, Степанидушка! - кинулась к ней Алена. - Да что ж это такое?!?

- Что, что... Воры побывали. Думали, у ворожейки в каждом углу горшок золота прикопан...

- Разве ж ты оберег не ставила, уходя?

- Ставила, да слаб оказался. Дура я, нужно было тебя попросить. Твой-то сильнее бы вышел... Больно на себя понадеялась... И сдается мне, что воры были не простые, а подученные. Кто-то на нас с тобой зуб точит, кому-то мы дорожку перешли... Видать, сестрицы-бесицы иззавидовались...

Алена уселась возле Степаниды, поднырнув под ее тяжелую руку, и обняла крепкий стан.

- Как же быть-то, Степанидушка?

- Клад я взяла, добрый клад, - сообщила ворожея. - На самом краю того сухостоя - помнишь, место спорчено, болью скорчено? Все больше копейки и полушки, но и серебряные рубли попались, еще при царе Михаиле чеканенные. Монет поболее четырех тысяч, так мне показалось, начала перебирать, да бросила - стемнело. Весь клад забрала, не оставлять же. Приволокла. Да как я горшок в избу внесла, так сразу же и вынесла! Нельзя его тут держать, кому надо - учует!

- На огороде, может, закопать? - предложила Алена.

- Я ж тебе толкую - учуют! На сохранение нужно отдать в надежное место.

- Где ж он сейчас?

- К Феклице Арапке ночью снесла. У нее там два внука - косая сажень в плечах. Отобьются, Бог даст, от воров. И невестки целыми днями дома, по хозяйству. Одна Феклица по церквам шастает, грехи замаливает...

Алена призадумалась.

- У меня место есть, Степанидушка. И надежное. Давай возьмем из горшка, сколько нам будет потребно, и снесу я его туда. Там - не пропадет, а еще, глядишь, и с прибылью вернется!

- Можно... Ну, я-то с добычей, а ты?

Алена протянула Рязанке Кореленкину укладку.

- Вот - и я с добычей! Знать бы только, что из всего этого добра добыча!

Степанида протянула руку к укладке - но вдруг застыла, не прикасаясь.

- Ты что это такое принесла? - испуганно спросила она.

- Ох, Степанидушка, да кабы я знала! И что со мной по дороге стряслось, Степанидушка! Расскажу - не поверишь! Вот ты не учила меня хульного беса изгонять - а мне ведь не то что хульный бес, вообще незнамо какой попался, и до того упорный - страсть!..

- Поставь на стол, - не желая слушать про Савелия с его прощением, велела ворожея. - Сама открой. Вынь! Положи... Да не это...