От Дилис не было писем уже несколько недель, и я полагала, что она так поглощена своими делами, что у нее нет времени писать. А мне, напротив, теперь хотелось написать ей — мне было что рассказать. Я описала, как мы нашли собаку и как я к ней привязалась. Но больше всего мне хотелось поговорить о Габриеле. С моей любовью к Фрайди было все ясно, но я не могла разобраться в своих чувствах по отношению к нему.

Он интересовал меня все более. Я ждала этих встреч с чувством, которое можно было бы назвать чем-то большим, чем радость одинокой девушки, которая наконец обрела друга. Наверное, постоянное ожидание поразительного открытия способствовала этому. Габриел был, несомненно, окружен какой-то таинственностью, и я все больше убеждалась, что он собирается открыть мне что-то, поделиться со мной, но никак не может собраться с духом. Я была убеждена, что ему, как и моему отцу, нужно было утешение. Но если отец отталкивал меня, то Габриел, я надеялась, будет рад, когда придет время поделиться со мной тем, что мучило его.

Разумеется, всем этим невозможно было поделиться с беспечной Дилис, да я и сама еще не очень была во всем этом уверена. Поэтому я написала ей поверхностное болтливое письмо и была рада, что наконец появилось хоть что-то, о чем можно было написать.

Через три недели Габриел, казалось, решился. В тот день, когда он начал рассказывать мне о доме, наши отношения вступили в новую стадию.

Мы лежали, растянувшись на земле. Разговаривая со мной, он горстками рвал траву.

— Интересно, понравится ли вам Керкленд Ревелз? — спросил он.

— Я уверена, что должен понравиться. Ведь поместье старинное, да? Я всегда испытывала искреннюю симпатию к старинным зданиям.

Он кивнул, и опять в его глазах возник этот «далекий» взгляд.

— Ревелз, — повторила я. — Мне нравится это название. Кажется, люди, которые его придумали, надеялись пожить гам вволю и весело.

Он грустно усмехнулся. Прошло какое-то время, прежде чем он заговорил опять, будто декламируя текст, выученный наизусть.

— Поместье было построено в середине шестнадцатого столетия. После закрытия Керклендского Монастыря его передали моим предкам. Они использовали камни от монастыря для постройки дома. А так как в доме намеревались жить весело — у меня, кажется, были отчаянно веселые предки — то и назвали его Керкленд Ревелз по контрасту с Керклендским монастырем…

— Значит, камни, из которых построен ваш дом, когда-то были в монастырских стенах?

— Тонны камней, — пробормотал он. — Часть монастыря сохранилась до сих пор. Когда я стою у себя на балконе, я как раз напротив вижу эти серые старинные своды. При определенном освещении можно представить себе, что это не просто развалины… да и трудно назвать это развалинами. Кажется, вот-вот увидишь, как среди камней молчаливо бродят монахи в своих одеяниях.

— Наверно, это так красиво!.. Вы любите это место, правда?

— Каждый, кто бывает у нас, проникается его очарованием. Я думаю, все древнее производит такое же впечатление. Представляете, самому дому всего триста лет, а камни, из которых он построен, были уже в двенадцатом веке?.. Конечно, это производит впечатление. Вы тоже, когда…

Он замолчал, и я увидела, как его губы тронула мягкая улыбка.

Я человек прямой и не люблю недомолвок, поэтому я спросила:

— Вы предлагаете мне приехать и посмотреть на него?

Тут уж он открыто улыбнулся.

— Я же был гостем в вашем доме. Теперь я хочу пригласить вас.

Потом он выпалил:

— Я вскоре должен буду уехать домой, мисс Кордер.

— А вам этого не хочется, мистер Рокуэлл?..

— Я надеюсь, мы стали большими друзьями, — заметил он. — По крайней мере, мне так кажется.

— Мы знакомы всего три недели, — напомнила я.

— Но обстоятельства были необычными. Пожалуйста, называйте меня просто Габриелом.

Я заколебалась, потом рассмеялась.

— Что в имени тебе моем?.. — процитировала я. — Наша дружба не изменится от того, как я вас называю: по имени или по фамилии. Так что же вы собирались мне сказать, Габриел?

— Кэтрин, — он произнес мое имя почти шепотом, приподнявшись на локте и полуобернувшись ко мне. — Вы правы. Я не хочу возвращаться.

Боюсь, что мой следующий вопрос прозвучал слишком дерзко, но удержаться я не смогла и не глядя спросила:

— Почему же вы боитесь возвращаться?

Он отвернулся.

— Боюсь? — Его голос был напряженно высоким. — Кто вам сказал, что я боюсь?

— Значит, мне просто показалось…

Несколько секунд мы молчали, потом он заговорил:

— Я хотел бы сделать так, чтобы вы увидели Ревелз… монастырь. Я хотел бы…

— Расскажите мне о нем. Если хотите… только если вы хотите этого…

— Кэтрин, я хочу рассказать вам о себе.

— Пожалуйста, я жду.

— Последние недели были самыми интересными и счастливыми в моей жизни, и причина этому — вы. Я не хочу возвращаться в Ревелз, потому что это значило бы расстаться с вами.

— Может быть, мы еще встретимся.

Он повернулся ко мне.

— Когда? — вопрос прозвучал почти резко.

— Возможно, когда-нибудь.

— Когда-нибудь! Откуда нам знать, сколько времени нам осталось?

— Почему вы так странно говорите… будто думаете, что кто-то из нас… или мы оба… можем завтра умереть?

На его щеках выступил слабый румянец, который, кажется, зажег и его глаза.

— Кто знает, когда придется умереть…

— Что за грустные мысли! Мне только девятнадцать. Вам, как вы сказали, двадцать три. Люди нашего возраста не говорят о смерти!

— Кто-то, может быть, и говорит… Кэтрин, вы выйдете за меня замуж?

Я, видно, была так поражена этим внезапным предложением, что, глядя на меня, он засмеялся.

— Вы смотрите на меня так, будто я сошел с ума. Но что же странного в том, что кто-то попросил вашей руки?

— Но я не могу отнестись к этому серьезно.

— Кэтрин, вы должны подумать. Я прошу вас об этом самым серьезным образом.

— Но как же можно говорить о женитьбе после столь короткого знакомства?

— Мне оно не кажется коротким. Мы встречались каждый день. Я знаю, что вы — это то, что мне нужно, и этого достаточно.

Я молчала. Несмотря на все намеки Фанни, я еще не думала о замужестве. С Габриелом мы были отличными друзьями, и если бы он уехал, я чувствовала бы себя одиноко. Но когда я подумала о замужестве, он показался мне почти чужим. Он возбуждал мое любопытство и интерес, он не был похож на тех, кого я знала до этого; таинственность, которая его окутывала, привлекала меня. Но до этой минуты я относилась к нему просто как к человеку, посланному мне судьбой в трудный момент. Я так мало знала о нем. Я никогда не видела никого из его родни. Когда речь случайно заходила о его семействе или его доме, я тут же чувствовала, как Габриел уходит в себя — как будто в его жизни были тайны, которыми он не хотел делиться со мной. Вот потому-то мне и показалось странным его внезапное предложение выйти за него замуж.

— Кэтрин, что же вы ответите мне?

— Я отвечу «нет», Габриел. Мы столького еще не знаем друг о друге…

— Вы имеете в виду, что вы многого не знаете обо мне?

— Возможно, и так.

— Но о чем бы вы хотели узнать? Мы с вами любим лошадей, любим собак, нам хорошо вместе. В вашем присутствии я могу смеяться и чувствовать себя счастливым Чего же еще можно желать? Смеяться и быть счастливым до конца дней!

— А с другими… у вас дома… разве вы не можете смеяться и быть счастливым?

— Я бы не мог быть до конца счастлив ни с кем, кроме вас. Я бы никогда не смеялся так легко и свободно.

— Мне кажется, это хрупкая основа для замужества.

— Кэтрин, в вас просто говорит осторожность. Наверное, вы думаете, что я слишком рано объяснился с вами.

Я представила себе, как одиноко мне будет, когда он уедет, и быстро сказала:

— Да. В этом все дело. Слишком рано…

— По крайней мере, — заметил он, — мне не надо бояться соперника. Не говорите же «нет», Кэтрин. Представьте себе, как мне хочется этого, и пусть у вас появится хоть малейшее сочувствие.