Неудобно было затевать об этом разговор. С чего начать, да и поверят ли? У Яна давно чесался язык. Микелис Галдынь кое-что знал, но у него был свой взгляд на подобные вещи: об этом не принято говорить, тем более что Зитар неплохой человек. Но как тут промолчишь, когда все кругом хвастают и отливают такие пули, что уши вянут? Еще подумают, что Ян ничего в жизни не испытал. Стремление прослыть донжуаном было так сильно и сама слава донжуана казалась такой соблазнительной, что Ян не в силах был молчать.

Случилось это вечером, когда они находились в Зyнде, перед входом в Каттегат. Ингус мыл в камбузе посуду, а Робис понес капитану ужин. Окно из кубрика в камбуз оставалось открытым. Ян слышал за стеной звон ложек и тарелок, но решил, что там находится кок, и поэтому говорил без стеснения:

— Вот у меня так действительно был номер с одной мадамой. Муж ее годами не показывался домой, а она молодая, в самом соку. Я было хотел отвертеться, куда там! Как муха к меду липнет. Подумал я, подумал, да и решил: ну что тут особенного? Почему не оказать человеку услугу? Начал я ходить к ней. В комнату влезал через окно. Так продолжалось больше года. Вдруг однажды вечером, только я пришел к ней, слышу — шаги в саду. «Альвина, кажется, там кто-то ходит…» — говорю я ей. «Чего ты: испугался? Это, наверно, собака. Ты становишься трусливым». Я ничего не ответил, но на душе беспокойно. Вдруг слышу стук в дверь. Меня словно пружиной к окну подбросило, выскочил и давай бог ноги. И знаете, кто это был? Хозяин неожиданно вернулся домой.

— Ну, а как же с Альвиной? — спросил кто-то.

— Что ей сделается! Муж и по сей день не догадывается.

— А ты после того бывал у нее?

— Нет, мы встречались вне дома.

В этот момент в дверь постучал вахтенный.

Нужно было выходить на вахту. Ян поднялся, накинул плащ и пошел вслед за товарищами.

Ингус кончил мыть в камбузе посуду. Он вышел и сел на носу возле якоря. Разные мысли роем кружились в голове. Мальчика мучили стыд и злость. Он был не настолько мал, чтобы не уяснить себе истинного значения слов Яна, но не мог понять, как такое могло происходить у них в доме. Мать… Ему было стыдно даже подумать об этом. Мучил стыд и за отца, который ни о чем не догадывался и которого его же команда оговаривала.

— Эй, Ингус, ты чего там впередсмотрящим торчишь?! — крикнул Силземниек, незаметно подойдя к нему.

Ингус посмотрел ему в глаза, увидел его красивое, улыбающееся лицо, и вдруг мальчика охватили злость и отвращение, захотелось дать Яну пощечину. Но он сдержался, досадливо стряхнул с плеча его руку и удалился.

— Вот чудак какой… — Ян проводил его удивленным взглядом.

С тех пор Ингус всячески избегал смотреть Яну в глаза. Если тот обращался к нему с вопросом, Ингус отвечал резко и никогда не вступал с ним в разговоры.

На следующее утро «Дзинтарс», миновав мыс Скаген, вошел в Северное море. Обоих молодых моряков, по морскому обычаю, подвергли обряду «крещения»: бросали в чан с водой, кропили смолой и брили деревянной бритвой. Роль Нептуна исполнял старый Кадикис. Когда Ингус с Яном были приняты в семью моряков, уплатив соответствующую дань, кто-то из матросов насмешливо заметил Яну, щеки которого были вымазаны смолой:

— Если бы твоя Альвина увидела тебя сейчас, вряд ли впустила такое пугало в окно.

Кое-кто засмеялся, Ян смущенно уставился в землю, а капитан Зитар, стоявший неподалеку и наблюдавший за церемонией «крещения», медленно повернулся и направился в свою каюту.

— Ах вот ты какой! — задыхаясь, шептал он, склонившись над столом. — Тебе недостаточно того, что было, ты еще бахвалишься… болтаешь всем о своих похождениях! Ну хорошо же…

4

В конце мая «Дзинтарс» прибыл в Кардифф. Путешествие длилось три недели — срок вполне удовлетворительный для парусника. В Ла-Манше Ингус увидел много всяких судов. На их пути встречалось бесчисленное количество парусников и пароходов. Вдали дымил большой трехтрубный трансатлантический пароход. Пятимачтовое парусное судно, словно белоснежный дворец, гордо скользило среди суетливо снующих рыболовных катеров. Серые, похожие на крепости боевые корабли пересекали водный путь судна, маленькие лоцманские суденышки с парусом на единственной мачте выходили в открытое море встречать пароходы и парусники, чтобы провести их в порт.

Нет, теперь Ингус не жалел, что стал моряком.

Их ожидал серый, запорошенный угольной пылью порт. Над городом нависли темные грязные облака. Грохотали лебедки в доках, в судовые люки вагон за вагоном сыпался уголь; все вокруг гудело, звенело, двигалось. На берегу перекликались черные люди, шагали грузчики, завывали пароходные сирены. А за городом, у самого входа в порт, на темных скалистых холмах зеленел кустарник.

«Дзинтарс» стал в док где-то в глухом месте у лесного двора. В тот же день приступили к разгрузке. Паруса во время рейса не пострадали, поэтому матросам не пришлось чинить их. Вечером капитан выплатил каждому по фунту стерлингов. Матросы помылись, побрились, переменили белье и, надев выходные костюмы, сошли на берег. На судне остались только капитан, старый Кадикис, кок и Ингус — ему отец не разрешил пойти.

— Ты еще слишком молод ходить по кабакам.

По кабакам… Неужели в Кардиффе, кроме кабаков, нет ничего? А кино, разные матросские лавочки, а торговцы фруктами? Ведь здесь по баснословно низкой цене можно купить апельсины, бананы и кокосовые орехи, какие ел когда-то Робинзон Крузо. Ингус считал, что отец поступил с ним бессердечно. Сам он устроился неплохо: в каюте то и дело хлопают пробки; он пьет вино с портовыми чиновниками и разговаривает по-английски.

Немного спустя Ингус, увидев, что кок стирает белье, решил последовать его примеру. Так незаметнее проходило время, и некогда было раздумывать о запретных береговых радостях. Но в полночь вернулись сильно подгулявшие матросы, шумные, болтливые, и Ингус совсем лишился покоя. Забравшись в койку и отвернувшись лицом к стене, он жадно вслушивался в разговоры товарищей. За один только вечер, проведенный на английском берегу, они перевидали больше, чем Ингус за всю свою жизнь.

На следующий день, когда команда пообедала, Робис, просунув голову в окошечко, сказал:

— Ингус, сходи к капитану. Он велел тебя позвать.

Ингус вытер рукавом рот и поспешил к отцу.

— Ты звал меня?

Капитан внимательно оглядел сына с головы до ног, подошел поближе и впервые за все время плавания улыбнулся ему:

— Да, сын. Я сейчас иду на берег. Не хочешь ли пойти со мной посмотреть город?

Тяжелая рука отца ласково опустилась на плечо сына. Ингуса внезапно охватило какое-то странное чувство. То, что сказал отец, было очень хорошо и приятно, а к горлу почему-то подступил комок и хотелось заплакать. Обида на отца вдруг исчезла, и Ингус стыдился теперь своих мыслей.

— Поди как следует умойся и надень синий костюм, — продолжал отец. — И скажи боцману, что у тебя сегодня свободный день.

Через полчаса они уже находились на берегу. Радости Ингуса не было границ, но самое интересное, что все остальные — старый Кадикис, Робис, матросы — тоже разделяли его радость. Все были довольны, что капитан взял Ингуса с собой в город.

Удивительное ощущение испытывает человек, впервые вступающий на чужую землю. «Я нахожусь за границей, — думал Ингус, — хожу по земле Англии, и все люди, идущие мне навстречу, англичане». Ему не верилось, что это действительность, а не сон. И несмотря на то, что в Кардиффе не было ничего особенного — узкие улицы, двух- и трехэтажные дома, кругом красный кирпич и огромного роста полицейские, — мальчику казалось, что он находится на какой-то другой планете.

Отец повел его на Пенни-базар, где любая вещь стоила пенни, купил кулек апельсинов, два кокосовых ореха. Затем они завернули в одну из галантерейных лавок, и отец выбрал Ингусу новую жокейку и шелковый зеленый в синюю клетку платок, чтобы повязывать на шею вместо галстука, что и было сделано незамедлительно, ибо каждый прохожий должен знать, что Ингус — моряк с «Дзинтарса». Вдоволь нагулявшись по городу и осмотрев его достопримечательности, они наконец зашли в кино, где Ингус впервые увидел «туманные картины».