Карл застонал и, шатаясь словно пьяный, поспешил прочь. Те двое не видели, как он скользнул через полянку, все ускоряя бег. О, почему он не погиб в степи у больших сел, где гибли его товарищи-партизаны? Почему не остался в городе, если Сармите такая? Лучи заходящего солнца еще горели над макушками деревьев, а в груди Карла уже были ночь, отчаяние и жгучая боль. Сармите, Сармите… Нет больше Сармите… Пустым и омерзительным стал мир. Ни на земле, ни в небе нет больше ничего прекрасного — кругом все нелепо и лживо!

Скорее, Карл! Еще быстрее, и только вперед!.. Все равно куда!..

Лыжи скользят, он мчится стрелой по отлогой поляне вниз. В ушах свистит ветер, мимо мелькают черные кусты. А впереди, на краю поляны, темнеет высокий обрыв, крутой и суровый, как скала. Еще несколько секунд, и лыжи ухнут на двадцать саженей вниз; на обломках камней и корневищах бурелома кончится этот бешеный бег, кончится вместе со всем, что было на свете, кончится тоска, радость, боль, солнечное сияние и далекие горизонты. Всего лишь несколько мгновений. Скоро у тебя уже не будет выбора.

Зачем? Почему? Может быть, это просто заблуждение?

В нескольких шагах от обрыва Карл круто затормозил и, бороздя снег, резко изменил направление. Теперь он шел медленно, бессильно волоча палки по снегу. Ему не надо спешить. Он не заметил, как садится солнце и кругом становится все темней. Так, блуждая, он прошел через лес и очутился на опушке, у села. Первой он увидел землянку вдовы Зариене. Он узнал ее. Теперь уже недалеко до дома, но он не торопился и остановился у дверей землянки. Думал ли он о чем-нибудь, уставившись невидящими глазами на заснеженную крышу землянки, из которой торчала маленькая жестяная труба, извергающая вместе с клубами дыма фонтан огненных искр? Сознавал ли он что-нибудь в тот момент, когда дверь открылась и в ней появилась пышногрудая молодая женщина? Уже настолько стемнело, что нельзя было разглядеть лицо человека. Не дождавшись вопроса от пришельца, Зариене спросила:

— Кто вы?

— Зитар… один из Зитаров… — ответил Карл.

— Почему же ты не заходишь? — тон женщины сразу сделался фамильярным. — Стоит, точно чужой. Приглашения, что ли, ждешь? Никого нет, я одна дома.

Карл снял лыжи и вошел в землянку. Только теперь Зариене заметила, что это не Эрнест, за кого она его приняла.

— A… — удивленно протянула она.

— В чем дело? — спросил Карл.

— Ничего, ничего, заходите.

На маленьком, покрытом грубым красным холстом столе, в выдолбленной тыкве горел плававший в жиру фитиль. Такими лампами здесь пользовались с тех пор, как исчез керосин. Светло было только посреди землянки, где жарко пылала раскаленная докрасна печурка. У дверей Карл наткнулся на сложенные дрова и чуть не упал. Зариене тихо засмеялась и взяла его за руку.

— Идите сюда, только не обожгитесь о печку. Садитесь на нары. Я уберу со стола.

Карл, словно автомат, выполнял ее указания. Сев на нары, он погрузился в раздумье, и ему опять стало безразлично, где он находится и что делает.

«Какой чудак, — подумала Зариене, тайком посматривая на гостя. — Наверно, в деревне самогона хлебнул».

Ей было лет тридцать пять, может, чуть больше, она была довольно статной и сохранила свежесть лица. Проворно убрав со стола чайную кружку и жестяную тарелку с остатками жареного картофеля, она смахнула рукой со скатерти крошки и, поглядевшись в стекло оконца, поправила волосы. Потом тихо прошла в угол, где сидел Карл, и села рядом.

— Почему вы молчите? Вам скучно? — спросила она, лукаво улыбаясь.

— Нет, я не знаю…

— Как это можно не знать, — засмеялась Зариене и, закинув руки за голову, потянулась; ее пышная грудь резко обрисовалась под кофточкой. — Почему вы догадались сюда прийти?

Нет, этот Зитар не умел разговаривать — он был не то, что его брат. Хотя внешностью интересней.

— Вы долго не были дома, — продолжала Зариене. — Что вы все это время делали?

— Воевал.

— Расскажите что-нибудь о своих похождениях. Вы давно вернулись?

— Сегодня.

— Неужели еще и дома не были?

— Не был.

— Вот вы какой? Ах, вы… — прищурив один глаз, она с улыбкой погрозила ему пальцем. — Домашние вас ждут не дождутся, а он проказничает. Нехорошо так. Успели бы и завтра или послезавтра. Я ведь никуда не сбегу. Впрочем, мужчины, наверно, все одинаковы.

Он ничего не ответил.

— Почему вы не снимете шинель? — продолжала Зариене. — Молодой человек, а так боится холода.

Не спрашивая позволения, она начала шарить по груди Карла; расстегнула шинель и помогла снять ее, затем подсела еще ближе и, словно невзначай, прижалась к нему плечом.

— Говорите же. Или вы на самом деле лишились языка? А ну, дыхните на меня.

Он повиновался.

— Нет, вы не пьяны. Тогда я ничего не понимаю. Здесь же никого, кроме нас, нет. Можете болтать что угодно.

— Да?

— Ну, конечно. Девочка домой не придет. Вы ведь, наверно, не знаете, что у меня есть дочь, почти взрослая уже. Она работает у Бренгулиса.

— У Бренгулиса? — оживился наконец этот чудак. — Значит, Бренгулис нанимает теперь больше батраков, чем раньше?

— Почему больше? Так же, как прежде, — одного батрака и работницу. Сармите Валтер осенью ушла от него и теперь живет у матери, а вместо нее Бренгулис взял мою дочку.

«Наконец-то он стал походить на нормального человека», — подумала Зариене, когда Карл, очнувшись от своих дум, взглянул на нее блестящими, полными удивления глазами. Он бессознательно схватил ее руку, и она не отнимала ее. Пусть уж, пусть! Красивый парень, он даже более статен, чем Эрнест. Наверно, приехал с полными карманами денег.

— Значит, это была она? — шептал он чуть слышно. — Она ездит с Бренгулисом на луг за сеном?

— Конечно, ездит. Работа есть работа. Даром никто кормить не будет.

— О… — Карл вздохнул так, словно с груди свалилась огромная тяжесть. Вскочив с нар, он поспешно натянул шинель.

— Куда же вы? Не уходить ли собрались? — встрепенулась Зариене, положив обе руки Карлу на плечи.

— Да, мне нужно идти.

— Наверно, боитесь, чтобы кто-нибудь не зашел. Какой трусливый. Я ведь закрыла дверь на засов. Если вам сегодня некогда, то условимся о дальнейшем.

— О чем именно?

Зариене погасила фитилек. И Карл опять почувствовал, что на его плечи легли две мягкие руки; одна обвила его шею и пыталась наклонить ее, но из этого ничего не вышло.

— Вы придете как-нибудь вечерком? — шептала женщина. — Я всегда бываю дома, и здесь совсем близко. Когда мне вас ждать?

Нет, он не такой, как Бренгулис или грубоватый Эрнест; не похож он и на крестьян, которые приезжали зимой в тайгу за дровами и ночевали в землянке Зариене. Таких сильных рук не было ни у кого. Но эти руки не обнимают ее, не тянут к себе; в нем нет никакой страсти, в этом чудаке.

— Мне нужно идти. Будьте здоровы, — торопливо пробормотал Карл, отстраняя от себя женщину. — Простите за беспокойство.

Неужели он уйдет, не сказав ни да, ни нет?

— Но вы же просто глупец! — крикнула вслед Зариене. — Глупец, и больше ничего. Передайте от меня привет вашему брату Эрнесту.

Карл уже ничего не слышал. Выйдя из землянки, он надел лыжи и, полный радостного нетерпения, умчался по залитому светом луны лесу. И снова ветер свистел у него в ушах, как давеча на горной поляне. Но это был веселый свист тайги, она дружески приветствовала пришельца. Ветви елок и кустов цеплялись за его одежду, словно завидуя и желая обратить на себя внимание: «Разве ты нас не замечаешь? Мы тоже ждали тебя…» Но он не останавливался, он даже не взглянул на них.

Наконец, Карл с уединенного пригорка увидел свой дом. Окна были темны. Собака молчала. Он остановился на опушке и перевел дыхание. Из груди вырвался радостный вздох, и Карл прошептал слова благодарности жизни, которая привела его сюда целым и невредимым. Нигде во всем мире не было так хорошо, как здесь: здесь его ждали. Здесь билось самое близкое ему сердце — одно-единственное из всех существующих на свете.