Всю дорогу он мечтал о будущем богатстве, улыбаясь и разговаривая сам с собой. Это был счастливый вечер. При въезде в город Эрнест видел, как под железнодорожный мост идет белый пароход. «Сарт» или «Братья Мельниковы» — издали нельзя было определить. На улице Льва Толстого, ведущей к пристани, он встретил множество людей, провожавших пароход, — они возвращались в город. Среди них Эрнест заметил Блукиса. Он поздоровался с ним.

— Вы тоже с пристани? — спросил рассеянно Блукис, думая о другом. Он, видимо, был чем-то озабочен,

— Нет, я сейчас только что отвез Битениека в деревню. Он там ожидает пароход.

— Битениека? — всю задумчивость Блукиса как рукой сняло. — Что вы говорите?

— Да, — продолжал Эрнест. — Он остался с вещами на пристани.

— Со всеми вещами? — у Блукиса перехватило дыхание.

— Да, я свез большой воз. Он, наверно, поедет куда-нибудь далеко, потому что обещал вернуться только через месяц.

Это было последней каплей, переполнившей чашу горечи Блукиса. К великому изумлению Эрнеста, этот почтенный человек начал ругаться, как одураченный извозчик, не обращая внимания на многочисленных прохожих, с улыбкой смотревших на него. От ярости лицо Блукиса побагровело. Казалось, он вот-вот лопнет от злости. Не желая быть свидетелем такого несчастья, Эрнест хлестнул лошадь кнутом и поспешил уехать. А Блукис, словно лунатик, побрел обратно на пристань и до поздней ночи ходил по берегу реки. Его взор все время обращался на север, в ту сторону, где скрылся белый пароход, как будто он надеялся вернуть его обратно.

Со следующим пароходом Блукис отправился по следам Битениека.

У Карла Зитара всю зиму было много работы. Служба в милиции заставляла его сталкиваться с разными людьми, и каждый день приносил новое. Кражи, хулиганство, тайное самогоноварение, убийства в пьяном виде — это были самые обычные происшествия. А тут еще неуживчивые людишки докучали работникам милиции различными мелкими жалобами: то кто-то в пылу ссоры употребил слишком сильное выражение и оскорбил этим истца; то собака загрызла курицу и владелец собаки отказывался возместить убыток; то жена соседа оклеветала дочь шорника и сердце матери требовало отмщения за оскорбленную честь дочери. От них можно было избавиться, только составив протокол и пообещав расследовать жалобы. Вначале, пока все еще было ново и непривычно, Карл относился ко всем этим кляузам с юмором, но, когда они стали повторяться изо дня в день и одни и те же лица искателей справедливости представали перед ним в четвертый или пятый раз, тут могло лопнуть и ангельское терпение.

Весной поползли слухи о том, что в городе готовится заговор против Советской власти. Это казалось тем более вероятным, что в Барнауле не было недостатка в контрреволюционных элементах.

Узнав, что Карл Зитар занимает руководящий пост в городской милиции, Битениек, до тех пор относившийся к молодому земляку вполне благосклонно, вдруг охладел и повел себя очень сдержанно. Когда Карл изредка появлялся в доме Битениека, все зажиточные и видные земляки сразу прекращали развязную болтовню о большевиках и Советской власти и уже не выражали так откровенно свои надежды на перемены в жизни страны, на контрреволюционный переворот и вмешательство иностранцев в русские дела. Только однажды Битениек, будучи под хмельком, забыл всякую осторожность и попытался втянуть Карла в разговор на политические темы.

— Я давно собираюсь с вами поговорить о жизни, но так, по душам, — сказал колбасник, оставшись с глазу на глаз с Карлом. — Насколько мне известно, вы происходите из зажиточной семьи. Ваш отец когда-то был капитаном и судовладельцем.

— В последние годы парусники отца погибли, и он занимался сельским хозяйством в своей усадьбе, как многие наши соседи, — ответил Карл.

— Это дела не меняет, — продолжал Битениек. — Вы имели какую-то собственность и будете опять иметь ее, когда вернетесь в Латвию. Мне принадлежит этот дом и колбасная мастерская. Но у меня ее собираются отобрать и отберут, если у власти останутся большевики. Они отберут также и усадьбу вашего отца, если им разрешить хозяйничать в Латвии. Как вы думаете, будет ли это справедливо? Можем ли мы любить власть, которая нас разоряет?

— Это вам следует спросить у народных масс. У них Советская власть ничего не отобрала, — ответил Карл.

— А вы-то, что вы сами об этом думаете? — не унимался Битениек.

— Мне нечего терять. Думаю, отцу тоже. Отец унаследовал парусники от деда, а остальное приобрел за счет труда матросов, следовательно, это нечестное приобретение. То же самое с усадьбой.

— Эх, молоды вы еще и не понимаете, что в жизни хорошо и что плохо: Неужели вы в самом деле думаете, что такое положение, как сейчас, продержится вечно? Ни в коем случае. Повсюду что-то назревает, группируются силы, и, когда наступит время, Советскую власть свергнут так же быстро, как она в прошлом году появилась. И тогда каждому придется отвечать за все содеянное. Молодой человек, я бы на вашем месте ушел из милиции и занялся бы чем-нибудь другим.

— Например?

— Обеспечил бы себе спокойную будущность. В крайнем случае, остался бы посторонним наблюдателем, нейтральным и беспартийным.

— Отказаться от активного участия в жизни? — засмеялся Карл. — Это могут разрешить себе старики, но не молодые, полные сил люди. Нейтральный и беспартийный человек скоро оказывается между двух огней. Активному человеку опасность угрожает только с одной стороны — от его прямого противника, а нейтральному — со всех сторон. К тому же нейтралитет в эпоху великих и решающих событий — нечестная позиция, это предательство и низкая, грязная сделка. Я на такую роль не гожусь.

— Значит, вы стоите грудью за власть большевиков? — Битениек в упор посмотрел Карлу в глаза.

— Можете ли вы мне указать другое, что в настоящее время должен грудью отстаивать честный человек? — спросил Карл по возможности спокойно, хотя навязчивость колбасника начала его злить. — Можете ли вы назвать человека, который как вождь народа и государства был бы лучше, умнее и справедливее, чем Ленин? Все эти Керенские и Милюковы — карлики против него, мелкие, нечистоплотные, низкие. Неужели вы думаете, что народ — я имею в виду народ, а не кучку кровожадных тиранов и живодеров — может отвернуться от Ленина и примкнуть к одному из этих кровавых хорьков? Этого не будет, гражданин Битениек.

Понятно, после этого у хозяина дома больше не было желания продолжать разговор с гостем, и они расстались весьма холодно.

Карл Зитар теперь перестал появляться у Битениека и встречался с Сармите вне дома.

Битениек не забыл этого разговора и затаил ненависть.

«Ну погоди же, погоди, красный офицер! Настанут другие времена, и ты нам ответишь за кровавых хорьков. Пуля, петля, тюрьма, нагайка — это совсем не плохие вещи, и с ними кое-кому придется познакомиться. Мы, сильные и богатые, позаботимся об этом».

…Наступил Первомай. В этот день на обширной поляне за городом состоялся большой митинг, в котором участвовали тысячи людей. Кроме жителей Барнаула и беженцев с западных окраин России на митинг явились военнопленные — венгры. Произносили зажигательные речи на разных языках и пели революционные песни. Героями дня оказались латышские стрелки, за несколько дней перед тем появившиеся в Барнауле и наблюдавшие за порядком в городе. Среди них Карл Зитар встретил старых боевых друзей, рассказавших о схватках в Петрограде и в других местах.

Никаких событий в городе вроде бы не происходило. Лишь попы, словно сговорившись, служили во всех церквах обедни и пытались мутить народ. К собору сошлась, как на демонстрацию, большая толпа женщин и стариков. Но вдруг пронеслась весть о том, что из Омска в Барнаул прибыли латышские стрелки, и святоши испугались. Слухи о стрелках дошли и сюда, о них рассказывали легенды, и если уж они появились в Барнауле, тут не до шуток.

Да, они действительно появились — на конях и броневике, с пулеметами, вооруженные с головы до ног: с винтовками через плечо, с револьверами в руках и связками ручных гранат у пояса. Одна группа подскакала к собору, спешилась и дала несколько выстрелов в воздух. Толпа сразу рассеялась во все стороны, только юбки да пышные бороды заполоскались на весеннем ветру.