В ближайший же свободный вечер Гордей отправился искать Михайлу, долго. бродил по линиям Васильевского острова и никак не мог вспомнить дом, в котором жил Михайло. Зашел наугад в несколько домов, но безуспешно, лишь потом сообразил, что идти надо в Смольный, там‑то наверняка знают про Реброва. Идти туда было уже поздно, решил это сделать в следующий свободный вечер.

Однако через два дня Ребров сам приехал на курсы делать доклад о политическом положении. Он говорил о Брестском мирном договоре, о том, что по этому договору. мы должны вывести свои военные корабли из Ревеля и Гельсингфорса или разоружить их, что корабли уже переходят в Кронштадт. Все это Гордей знал и слушал без особого интереса, разглядывая Михайлу. Тот почти не изменился, только похудел, и в движениях его появилась какая‑то нервная резкость. Гордей подумал, что после доклада Михайло может сразу уехать, побоялся упустить его и стал пробираться в передний ряд. Михайло заметил его, узнал, коротко кивнул и улыбнулся, как улыбался прежде — чуть снисходительно и насмешливо.

А когда закончил доклад и ответил на многочисленные вопросы, спрыгнул со сцены и, пожимая Гордею руку, весело спросил:

— Ну как, не шибко тут толкаются?

А их и верно толкали, кто‑то лез с вопросами, и Михайло предложил:

— Пойдем‑ка ко мне, тут не дадут поговорить.

— У меня еще занятия сегодня, надо отпрашиваться, — сказал Гордей.

— Ну это мы сейчас уладим. — Михайло поискал взглядом кого‑то, должно быть, заведующего курсами бывшего адмирала Сухомеля, но тот, видно, ушел.

Выручил стоявший неподалеку и слышавший их разговор молодой, но уже известный на флоте преподаватель навигации Сакеллари:

— Сейчас мой предмет, пусть идет, потом наверстаем.

— Спасибо, товарищ, — поблагодарил Михайло и потянул Гордея к выходу.

По дороге дотошно расспрашивал о положении в Гельсингфорсе, о том, как шли до Кронштадта, а Гордей толком ни о чем рассказать не мог.

— Я вас искал, — сообщил Гордей, когда Михайло на минутку замолчал. — Но запамятовал, какой дом, так и не нашел.

—

— Да вот он, на углу.

— Теперь запомню. А Иван Тимофеевич Егоров где живет? — спросил наконец Гордей о том, о чем хотел спросить сразу, да все как‑то не удавалось.

— Он ведь опять в Ревель уехал. Там, брат, такие дела…

— Один или с дочерью? — перебил Гордей и смущенно потупился.

— А, ты вот о ком. — Михайло внимательно. посмотрел на Гордея и сочувственно сказал: —Понятно. Только о дочери я ничего не знаю. Егоров поехал без нее. Может, она здесь, в Петрограде? — И уже весело добавил: — Ничего, не тужи, найдется твоя Наталья. Любишь ее?

— Не знаю, — откровенно признался Гордей. — Вспоминаю часто. Только вы не подумайте, у нас с ней ничего такого не было.

— Вот чудак, я ничего такого и не думаю. — Михайло остановился, повернулся спиной к ветру, прикуривая от спички. Сделав две — три глубокие затяжки, подытожил: — Это, брат, хорошо, когда любишь.

— Да ведь я и сам не знаю.

— А я знаю. Еще тогда, в Ревеле, после тюрьмы, видел, как ты на нее глядел. Чисто глядел. Вот и теперь разыскиваешь.

— Найти бы!

— Захочешь — найдешь. Человек не иголка, не затеряется.

— Если живая, — неожиданно для себя сказал Гордей. Хотя он и оставил Наташу на фронте, но никогда и в мыслях не допускал, что ее могут Убить или ранить, она казалась ему неуязвимой ни для горя, ни для грязи, ни для пуль, сама мысль о ее смерти показалась бы ему нелепой, дикой, а вот сейчас это выскочило неожиданно и ужасающе просто, помимо его воли. И эта мысль разбудила в нем такую тревогу и боль, что у него сжалось сердце, заныла в плече рана, и закружилась голова.

Михайло заметил его состояние, но истолковал его по — своему:

— Это у тебя от недоедания. Постоим немного — и пройдет. Да, с харчем нынче туговато, детишкам и то не хватает. Ну как, прошло? — Он распахнул двери подъезда. — Пошли, угощения не обещаю, а морковным чаем Варвара нас попотчует.

Гордей отказался:

— В другой раз забегу, дом теперь знаю.

Должно быть, Михайло только сейчас догадался, о чем он думает, поэтому уговаривать не стал, только пообещал:

— Насчет Натальи Егоровой попробую в медицинском отделе узнать. Правда, учет там еще не совсем налажен, но попытаюсь. Ну бывай, — Он крепко пожал Гордею руку, пытливо посмотрел в глаза и шагнул в подъезд.

А Гордей долго стоял на тротуаре, прислушиваясь к тому, как затихают в пролетах лестницы шаги Михайлы, ни о чем не думая, стоял в каком‑то непонятном оцепенении. И лишь когда наверху хлопнула дверь, он очнулся, и снова его охватила тревога за Наташу. Он уже жалел, что не упросил Михайлу тотчас же поехать в медицинский отдел и попытаться выяснить главное — жива ли она?

Он настойчиво отгонял неожиданно возникшую мысль о самом худшем, что с ней могло случиться, но не мог справиться с собой, в голове все перепуталось, он старался и никак не мог сосредоточиться на чем‑нибудь постороннем, хоть немного отвлечься. Никогда еще с ним такого не случалось, никогда он не ощущал такой растерянности и с недоумением прислушивался к щемящей боли в груди, к толчкам бьющей в виски крови, к растекающейся по всему телу слабости. Чтобы преодолеть эту слабость, он встряхнулся и решительно зашагал, сам не зная куда — лишь бы двигаться, ощущать во всем теле силу и легкость самого движения, не заботясь о его цели.

Он долго бродил меж серых, мрачных домов, пока не вышел на набережную, дохнувшую на него холодом и ветром. Постепенно сознание его начало проясняться, и~~в нем отчетливо проступила более спокойная мысль: «Завтра с утра отпрошусь с занятий, пойду сразу к Михайле в Смольный, там должны знать».

Он повернул в сторону биржи, шаги его гулко откликались в камне пустынной набережной, их эхо успокаивало и обнадеживало. Гранитные сфинксы возле Академии художеств тоскливо взирали на изъеденный туманом, ноздреватый лед Невы, а с противоположного берега навстречу им вставал на вздыбленном коне бронзовый Петр.

Должно быть, отец все‑таки поругал Сиверса, и с очередной партией раненых Наташу отправили в Петроград, в клинику профессора Глазова, где ей и велено было остаться. Там действительно не хватало сестер, и профессор в ответ на прось — бу отпустить ее сурово сказал:

— Здесь тоже фронт, милочка.

Он не узнал ее, и Наталья не стала напоминать, полагая, что сама увидит Ирину, поскольку ту тоже направили сюда по предписанию. Но прошел день — другой, а Ирина не появлялась, и Наташа, подумав, не случилось ли с ней что, спросила профессора:

— Александр Владимирович, а где ваша дочь Ирина?

— А вы ее знали? — обрадованно спросил профессор.

— Мы с ней в Гатчине вместе были.

— Да — да, теперь я припоминаю, вы были при операции этого Петра Шумова. Так вот, Ирина уехала с ним на Урал.

— Они что… поженились?

— Что вы, что вы! — Профессор испуганно замахал руками, будто отгонял это невероятное предположение, — Он же в два раза старше ее. И вообще… Она лишь сопровождает его.

— Как же вы ее отпустили?

— Вот так и отпустил, старый дурак! Думал, как лучше, а вышло наоборот. Вот уже месяц ничего не знаем о ней. — Он груётно покачал головой, весь как‑то съежился и мгновенно постарел лет на десять.

— Ничего, обойдется, — попыталась утешить Наташа.

— Да — да, обойдется, — рассеяно и совсем неуверенно подтвердил профессор.

— Так я пойду градусники ставить, — сказала Наташа, догадываясь, что профессору сейчас не до нее.

— Да, пожалуйста… Впрочем, постойте. Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? Понимаете, моя жена… ну, словом, ее это страшно огорчило. Так вот, не могли бы вы вечером пое хать к нам? — Во взгляде профессора было столько мольбы и отчаяния, что Наташа не смогла ему отказать, хотя именно сегодняшний вечер у нее был занят: они с отцом должны были поехать в Парголово за козьим молоком, которое ему прописали врачи.