И никто не сравнил чулманский случай с кашпирским, аккермановским и даровским. Кроме Артема, Никулина и, возможно, Неушева.

Артем сделал несколько звонков, изучил карты и расписания, покрутил головой, убедился, что Новикова на выезде, а шеф на обеде, отнес шефу на стол рапорт о необходимости командировки, а в дверь Новиковой вставил записочку. Завез маме тележку продуктов, снял с карточки всю наличность — и выехал в направлении Даровской.

Шестьсот километров по ухабам были сладким сном садиста, но хотя бы чуть более коротким, чем перескоки с поезда на кукурузник и обратно, при плавающем-то расписании.

К ночи Артем признал, что погорячился. Притормозил, сравнивая фиолетовую точку на безнадежно зеленом поле давно заткнувшегося навигатора с заснеженной грунтовкой, теряющейся в черном бору, зло ухмыльнулся и поехал дальше.

Точку возврата он миновал уже давно. И была она алой, а не фиолетовой.

Чулманск.

Айгуль Неушева

Больше ждать нельзя, решила Айгуль. Если мелкая и сегодня откажется выйти на улицу, надо выковырять ее из скорлупы насильно. Пинками и вилкой.

Времени не было совершенно. На работе набухало круглосуточное подведение итогов, с отчетами, налогами и фиолетовыми мешками вместо глаз. Дома Вилада орала и мазала стены — пока кашей. Но расширения ассортимента задействованных материалов исключать было нельзя. Четырехлетний ребенок, требующий материнского внимания, способен изгаживать все вокруг хлеще любых фашистов с либералами. Документы на квартиру и дачу опасно зависли — с учетом близких праздников и окружающих все плотнее обстоятельств. А ведь был еще отец. И не было матери.

А Гульшат была. И надо, чтобы оставалась.

Пока она оставалась, дома и в себе. Никуда не выходила, закукливалась и каждый день делалась, кажется, меньше, серее и глупей. Айгуль поклялась из себя не выходить, в другом смысле, но сестру вывести в жизнь.

Она так и сказала Гульшат утром: сегодня, мол, не думай даже отсидеться. Готовься, одевайся, в «Солнышко» пойдем.

«Солнышко» — это кафе, где сестры раньше бывали постоянно, с перерывами на личную жизнь, экзамены и рабочие авралы. Последний раз они там были осенью — договаривались по поводу маминого юбилея.

Идти — теперь и туда — Айгуль не слишком хотела. Она была готова к тому, что Гульшат тем более упрется всеми копытами с криками: «Так же нельзя!», «Мне это будет напоминать!!» Мелкая много чего кричала последнее время. И крики, и свою неохоту Айгуль собиралась пресечь максимально решительно и жестко. Жизнь продолжается, пусть не у всех.

Каково же было, как говорится, ее приятное удивление. Гульшат согласилась сразу, без слез, воспоминаний и дополнительных условий. Айгуль такая покладистость заставила лихорадочно вспоминать вычитанные в сети признаки предсуицидного состояния, одновременно пытаясь завязать разговор на отвлеченные темы. Тут пошли совсем дикие приятности. Гульшат стала выспрашивать про соседей — про ее, Гульшат, соседей по подъезду, с которыми она так и не удосужилась толком познакомиться, а Айгуль почему-то должна была. Айгуль решила таким заявкам не возмущаться — это были типичные для прежней Гульшат заявки, и их возвращение следовало приветствовать, а не спугивать.

Гульшат продолжила: «А как ты думаешь, можно с ними договориться или узнать хотя бы?» И замолчала. О чем узнать, Айгуль так и не поняла. Чуть отмотала память и обнаружила, что мелкая лепетала что-то про котенка. По его поводу с соседями договариваться надо, что ли? Бред. При чем тут соседи? И при чем тут котята, кстати?

Айгуль кошек терпеть не могла и за сестрой особой приязни к домашним животным не замечала. В детстве обе просили собаку, обе получили от родителей обещание — мол, в коттедж переедем, вот там и заведем. Обе слишком быстро переросли детские желания и сбежали из коттеджа. Гульшат, помнится, собаководов и любительниц кошек всячески вышучивала, а отделы товаров для животных называла исключительно «Бешеные бабки» — не в честь цен, а в честь традиционных покупателей. Да и товары были идиотскими — не корма или там шампуни от блох, а комбинезончики и поводки со стразами. Внезапная готовность Гульшат влиться в бешеный отряд настораживала. С другой стороны, говорят, это хорошая психотерапия. Ладно, потом разберемся, подумала Айгуль, примерно то же самое предложила мелкой, напомнила, что надо быть готовой к семи, и снова нырнула в отчет.

К семи она не успела. Всплыли два неучтенных договора, Макс-придурок удружил, как обычно, — спасибо хоть вспомнил, — и пришлось переделывать кучу вылизанной уже документации. У подъезда сестры Айгуль затормозила в двадцать минут восьмого. На звонок и стук никто не откликнулся. Так уже бывало. Айгуль открыла дверь своим ключом — и обнаружила, что Гульшат дома нет. А вот такого еще не было, по крайней мере с осени. Впрочем, не было и никаких страшных следов: чисто и не душно, вещи в порядке, посуда вымыта, постель заправлена, прощальных записок не видать. Айгуль еще раз огляделась, вытащила телефон, подумала, захлопнула дверь и спустилась к консьержке.

Консьержка была глуповатой и болтливой, поэтому Айгуль предпочитала проскакивать мимо нее быстро и боком. Тетка к этому привыкла — и теперь, когда дичь сама вышла на огневой рубеж, открытая и с вопросами, консьержка расплылась, растеклась и затопила словами, проложенными частым козьим смехом.

Ушла-ушла, вот только что, такая вся бледная, давно ей надо было на улицу-то, а то сидит, как совушка, да я понимаю, как не понять, такое пережить, беда-то какая, девочка одна, кроме тебя никто не ходит, и соседей почти что нет, я и сама тут сижу, будто в одиночке, да сантехники шнырь, шнырь туда-обратно, и все разные, вот забава у людей, зимой водопровод менять, но и то развлечение, заместо тараканов — тут ведь ни единой твари весь день на весь подъезд, хоть оглохни.

Что, даже кошек нет, невнимательно спросила Айгуль, размышляя о том, могла ли вся бледная сестра отправиться куда-то, кроме «Солнышка». Да какие кошки, удивилась консьержка. У нас же кондоминиум строго решил: никаких животных без общего согласия. А общее согласие как получишь, если никто не заселился до сих пор. Так что пока ни жильцов, ни животных — одни водопроводчики к Гавриловым всё ходют и ходют, этот самый у них. Кастинг.

А чистильщики бассейна и медсестры не объявлялись, хотела спросить Айгуль, но решила не отвлекаться и поспешно набрала Гульшат.

Та ответила без поспешности, но ответила — странным голосом, кокетливым с обертонами, и слегка растягивая слова. Приве-ет. Да вот, тебя жду, скуча-аю. Сквозь тянутые слоги просачивался какой-то фон, деловито-веселый, неслышные разговоры под музыку. Но манеру речи Гульшат сменила явно не поэтому. Понятно, почему. Потому что вся бледная девушка пребывала в обществе. И не в женском.

— Ты где?

— Ну как и договаривались — в «Со-олнышке».

— Гульшат, мы вообще-то договаривались… — яростно начала Айгуль, но оборвала себя, велела сестре ждать и побежала, едва вспомнив кивнуть консьержке, обратившейся в сладостный слух.

Бежать было два квартала, так что машина осталась у подъезда.

Догадка про общество, конечно, подтвердилась. Гульшат, изящно изогнувшись вдоль углового столика в японском секторе «Солнышка», скорее всего, тем же кокетливым голосом с обертонами вкручивала что-то, водя пальцами по салфетке, пребывавшему напротив парню. Естественно, симпатичному, крепкому и с хорошей стрижкой. У Гульшатки по этому поводу был пунктик. Еще один пунктик у нее был по поводу повседневных костюмов, но парень был в джемперке — и в джинсах, поди, под столом не видать. Но джемперок был не с вьетнамского базара. Не в нем, впрочем, дело. А в Гульшатке.

Она впервые за два почти месяца вышла в люди, оделась по-человечески и сама стала похожа на человека. Бледная, опухшая, без косметики, но хоть из ступора вышла, когда не-ела-не-пила-не-мылась, сидела и выла. Да и следующая стадия жуткой была, когда сестра готовилась к перевоплощению в существо, которое питается несвежим воздухом и собственными слезами.