Ответственный съемщик Алексеев

Жильцы (подписи)

Н. В. Львов — Е. П. Мещерской

Многоуважаемая Екатерина Прокофьевна!

Неоднократно заходил к Вам, но не застал ни разу Вас дома. Прошу Вашего разрешения представиться Вам вновь, так как два года тому назад наше знакомство состоялось, если Вы вспомните, на похоронах Вашего родственника Сергея Борисовича Мещерского, на которых я имел честь быть представленным Вам и Вашей юной дочери.

В настоящее время я служу в Советско-Американском обществе АРА и был бы рад быть Вам чем-либо полезным, а также засвидетельствовать Вам мое нижайшее почтение. Для этого прошу Вас позвонить мне по следующему телефону в любой день с 10-ти до 6-ти (это телефон моей службы).

Николай Владимирович Львов

Дневник Kummu

В воскресенье мы все сидели за вечерним чаем: мама, Виталий, профессор Т., Наташа (сероглазая племянница Катульской), Валя и я. Так как в прошлое воскресенье на Смоленском рынке я выменяла на мои куклы разные продукты, то у нас на столе торжественно красовался торт из размолотого через машинку пшена и из сухарей, на соде.

Мы не слыхали звонка, и дверь, наверное, открыл наш враг-шпион Алексеев. Словом, после легкого стука в нашу дверь на пороге появился странно одетый молодой человек. На нем была шуба из черного каракуля и из такого же меха гладкий берет на голове. Когда он распахнул шубу и развязывал белоснежное кашне, на концах которого тончайшими шелковыми лентами были вышиты золотые и лимонные хризантемы, на его выхоленных красивых пальцах блеснули, рассыпав искры, два бриллиантовых перстня.

«Боже мой, что это за чучело?» — подумала я, еле сдерживаясь от смеха.

Это оказался не кто иной, как Владимир Юдин. Он поцеловал маме руку и, с интересом глядя на нас, трех девушек, спросил:

— А которая же из них маленькая Китти? — И я увидела, с каким восторгом его глаза остановились на хорошеньком личике Наташи и так и не могли от него оторваться.

Неподдельно искреннее и плохо скрытое разочарование мелькнуло у него на лице, когда он узнал, что «маленькая Китти» — это я.

Под каракулевой шубой оказался безукоризненно элегантный черный костюм. В худощавом и стройном молодом человеке я узнала друга нашего детства, бледного и мечтательного гимназиста со скрипкой в руке, не любившего особенно товарищей и проводившего много часов за роялем, на котором он неплохо играл.

Теперь у него лицо стало много мужественнее, но прежняя грусть делала его похожим на печального Пьеро, хотя это сравнение сразу же исчезло в моем сознании, как только он сел с нами за стол. Смех, шутки, остроумные замечания так и посыпались с его языка. Все пришли в прежнее веселое расположение духа, и первое впечатление от его каракулевого манто и изощренного, какого-то вычурного берета тоже изгладилось. У него очень нежная кожа и прекрасные темно-карие, мягкие глаза.

Но едва смех смолкал и разговор принимал серьезный характер, как страшное самомнение, эгоцентризм, самовлюбленность начинали сквозить у него в каждом слове, даже в манере держаться, и это меня не только отталкивало, но почему-то и задевало. Никто из мужчин, окружавших меня, не держал себя так, в этом, как мне казалось, была даже доля какого-то нахальства. Я искала причину этого и наконец решила, что, будь он оперным певцом, он был бы иным; а оперетта, легкий жанр, имеет сама по себе какой-то специфический налет, хотя сама я была всегда поклонницей легкой музыки.

Владимир уже успел между разговоров дать нам понять, что он устал от девичьих букетов, вздохов, писем и изъяснений в любви.

— И вам ни одна девушка не нравилась и не нравится? — спросила я.

— Они все мне разонравились, не успевши понравиться, — ответил он, мешая ложечкой чай и привычно любуясь своими красивыми руками. Потом задумчиво добавил: — Вот женщины, эти бывают ничего, но в общем я вполне согласен с Шекспиром…

— «Ничтожество вам имя»? — подсказала я, не на шутку им задетая. — Простите меня, но эта фраза истерлась уже, как ходячая монета, и взгляд ваш тоже самый дешевый шаблон.

— Может быть. — Он усталым жестом провел по своим гладко зачесанным волосам, и мне показалось даже, что умело сдержал зевоту. — Виноваты ли мужчины в том, что все женщины на один манер, на один покрой и все одно и то же?..

— Подождите… Встретится вам необыкновенная женщина… влюбитесь… да еще как! С собой покончите, — сама не сознавая почему, вспылила я.

— Что вы! — Он даже оживился, встрепенулся и засмеялся. — Такой я не встречу никогда, потому что такой, которая бы свела меня с ума, просто нет.

После этого обоюдного вызова общий разговор за столом возобновился, и спустя полчаса мы перешли в кабинет. Я села за рояль, а Владимир, перебирая наши ноты, ставил мне их поочередно на пюпитр. Поет он чудесно, тембр и фразировка подкупают. Скажу откровенно: до него мне не нравился ни один тенор, я считала их слащавыми и была поклонницей баритона. Голос Владимира при самых нежных нюансах сохранял какую-то мужественность. Мы музицировали часа два, и под конец он спел мне какую-то неизвестную колыбельную: «Тихо реет ночь, все кругом молчит, серебрясь луной, сонный парк стоит…» Он просил меня на слух подобрать аккомпанемент, что я и сделала.

Кроме его голоса, меня все в нем раздражало. Иногда он в начале романса обрывал его на полуслове: «Нет, не стоит, это слишком запето…» Или перед началом другого романса закрывал ладонью глаза и говорил устало: «Подождите, дайте сосредоточиться…»

Он ломака и препротивный. На прощание мы обменялись любезностями.

— Вы знаете, Китти, мне моя мама столько о вас говорила… я представлял вас какой-то иной. Зато играете вы много лучше, чем я ожидал. Я забыл, что вы хорошо играли.

— Что делать, — ответила я, — я такая, какая есть. Что же касается вас, то мне кажется, что вы не столько артист, сколько играете его.

— Володя, приходите к нам петь, — перебила нас мама, — приносите ваши ноты, и я надеюсь, что занесете нам два билета на ваш очередной концерт или в «Оперетту».

Владимир ушел раньше всех, и Виталий с профессором долго еще его вышучивали. У меня же в первый раз в жизни шевельнулось в груди странное чувство: захотелось положить его к своим ногам. Он задел меня, может быть, необдуманно, но очень больно. Я никогда еще никому не хотела нравиться, но его самоуверенность, его самовлюбленность, его «позу» я сорву! «Я представлял вас какой-то иной, зато играете вы много лучше…» Этих небрежно брошенных мне слов я не прощу никогда. Если нужно, я буду с ним целоваться, но у моих ног он будет.

А. Дубов — в Ленинград. Петру

Да, Петр, дружище, ты, к сожалению, прав. Влип я в эту «княжескую эпопею». Жениться я, собственно, вообще не собирался, не знаю сам, как эта девчонка мне голову свертела. А с тех пор как она мне так нагло отказала, поверь, я во что бы то ни стало решил на ней жениться. Думаю, что скоро она сама придет ко мне. Дело в том, что их выселение неминуемо, тем или иным путем их выселят. Слишком много есть на это данных. Несколько человек в нашем доме неуклонно и упорно ведут это дело, и надо удивляться только, как они еще до сих пор не выселены. К тому же они веселятся: целый день у них пение, игра на рояли, веселье. Едят хлебные сухари — на серебре и кашу — в хрустале, но «тона», понимаешь ли, не сдают, вот сволочи!.. Продают все подряд и ни о чем не жалеют. Скажу искренне, что представлял себе «бывших» иными. Мне казалось, что это в лучшем случае опустившиеся, приниженные и запуганные люди, а в худшем — желчные и озлобленные. А у этих, я скажу, можно даже кое-чему поучиться. Они веселы, на вид благожелательны, жизнерадостны, и самая главная их сила в том, что они не желают унывать.

К тому же им дьявольски везет! Как ни старается тот же Алексеев их унизить, обезличить, это ему никак не удается. Сейчас ранняя весна, мостовые и тротуары полны снежных куч, наросшего во много слоев льда, и по городу объявлен приказ об общей трудовой повинности. Конечно, первыми были назначены Мещерская с ее дочерью — и что же?.. Узнав об этом, два инженера из квартиры № 3 — Графтио и Красницкий (даже незнакомые лично с Мещерскими) — вышли на мостовую и работали за них. Представляешь? Алексеев, злорадно мечтавший увидеть обеих женщин с ломами в руках, не умеющих ими владеть, остался в дураках! Признаться, я тоже был разочарован: с них не мешало бы сбить немного спеси… и злюсь, и желаю им зла, а вместе с тем жалею их в душе и ни в каких займах не отказываю, когда сама мать приходит ко мне. Неужто и в самом деле это неизлечимое дело, а?.. Видишь, ни о чем больше, как о них, писать не могу.