На протяжении нескольких лет под открытым небом или в дешевых зальцах с бесплатными местами, Шоу слушала настоящая публика — рабочие люди, живущие от получки до получки. На беду организаторы собраний заметили, что на выступлениях Шоу зальцы трещат по швам и слушать его приходит публика, которая в состоянии уплатить полкроны, даже шесть шиллингов за абонированное место. Где уж тут думать о героях мозолистых рук и бумазейных костюмов (если воспользоваться забытым языком чартистов)! И вот Шоу с отвращением видит себя в модном концертном зале, перед рядами, заполненными дамами в шляпах с хорошее колесо бок о бок с юными молодцами из Сити и прочими интеллигентами; места за шиллинг держит торговый люд, а на бесплатные ряды — если они имелись — оттеснен застенчивый пролетариат. С одной лекции Шоу иные общества могли продержаться не один год. Потеряв рабочую публику, Шоу перестроился и понес социализм в средние классы. Но нарабатывать кому-то деньги на этом он не собирался.

Ворох приглашений выступить с лекцией был отправлен в мусорную корзину. Отныне (это был примерно 1898 год) он оставил кафедру еженедельного проповедника и выступал только по особым случаям — как заправский политик.

Обретя новую веру, Шоу некоторое время был в растерянности, не зная, к какой организации ему примкнуть. Существовало общество последователей Генри Джорджа, называвшее себя Британской лигой земельного передела. Он было подался к ним, потом вышел: капитал здесь почитали святыней — явно антимарксистская группа. Была еще организация христианских социалистов — Союз Св. Матфея, которую основал строптивый священник англиканской церкви Стюарт Хедлэм. И здесь Шоу начитал немало лекций, хотя в Союз не вошел: мягко выражаясь, он не принимал 39 догматов[21], а самих христианских социалистов в глаза называл капелланами с пиратского судна. В общем, как ни крути, оставалась только Демократическая федерация Генри Майерса Гайндмана, принадлежавшего к немногочисленному, а теперь уже и совсем вымершему племени космополитов-викторианцев.

Гайндмана обратил на путь истинный сам Карл Маркс, и он же его выставил вон, когда Гайндман в своем памфлете «Англия для всех» прибегнул к аргументации Маркса, не оговорив ее авторства. Маркс в те дни пользовался репутацией злодея: в 1864 году он сколотил губительный и страшный «заговор» под именем Интернационал; более того — в 1871 году поддерживал Парижскую коммуну, которую любой английский политик расценивал как выступление «поджигательниц». В 1881 году Генри Майерс Гайндман основал свою Демократическую федерацию, впоследствии закономерно перекрещенную в Социал-демократическую и провозглашенную восприемницей Интернационала. Гайндман был человеком образованным, красноречивым, с представительной внешностью и не без литературных способностей. (Шоу рассказывал, что портрет Тэннера в «Человеке и сверхчеловеке» написан им с Гайндмана.) Искренняя убежденность Гайндмана и поддержка со стороны мятежных безработных произвели неотразимое действие на капиталистическую прессу. Число членов Федерации было определено цифрой 4000, тогда как ближе к истине была бы цифра 40 — так же точно «Красному Интернационалу» приписывали в 1861 году сказочные доходы, а всего набегало их за год 18 шиллингов.

За неимением лучшего Шоу подумывал уже о вступлении в Федерацию, как вдруг в руки ему попала брошюра «Откуда столько бедных?». Брошюру выпустило Фабианское общество, и название организации пришлось ему по душе: похоже, собрались образованные люди. Из брошюры Шоу узнал адрес Общества и явился на очередное заседание.

Подобно многим учреждениям, посвятившим себя заботам о «благе народном», Фабианское общество начинало свою деятельность, имея несколько завышенное представление о человеке. Поплутав много лет {очевидно, с закрытыми глазами) по Европе и Америке, шотландский философ Томас Дэвидсон воротился в Лондон и основал Братство Новой Жизни. С самого начала в Братстве состоял Хэвлок Эллис, и, если прибавить еще будущего премьер-министра Англии Дж. Рамзея Макдональда, цель этого Братства становится яснее ясного: перестроить общество «на основе высокой нравственности». Всего лучше было бы открыть колонию где-нибудь в Южной Америке и, населив ее незаурядными личностями, явить человечеству великий нравственный пример.

Иные члены Братства, особенно Губерт Блэнд, выражали сомнение, что высшую нравственность удобнее насаждать в Бразилии, чем в Англии, Другие вспоминали судьбу десятков таких колоний, тоже основанных в Америке, и либо поглощенных в итоге капитализмом, как мормоны и перфекционисты Ониды, либо распавшихся.

Несколько умерив восторги по поводу человеческой природы, оппоненты раскололи кружок Дэвидсона и выделились в самостоятельную от Братства организацию — Фабианское общество. Это название объяснялось на титульном листе их первой брошюры: «Умейте выжидать, когда это нужно, как сумел набраться терпения, вопреки хулам нетерпеливых, Фабий в войне с Ганнибалом; и, как Фабий, ударьте покрепче, когда приспеет время, не то впустую будет ваше ожидание»[22]. Никто этой исторической фразы не высказывал: ее придумал ad hoc[23] известный член Общества физических исследований Фрэнк Подмор. За цитатой следовало безапелляционное заявление: «Фабианское общество — организация социалистическая».

В 1884 году фабианцы сходились в доме Эдуарда Пиза (этот тоже был из Общества физических исследований) по адресу Оснабург-стрит, 17, С.-З.[24] Шоу жил в доме напротив. 16 мая. 1884.года он впервые вошел в дом № 17. Позднее он карандашом припишет под протоколом: «Это заседание сделалось памятным, событием благодаря первому появлению здесь Бернарда Шоу». К тому времени Общество существовало уже около восьми месяцев. Шоу стал его членом 5 сентября и в январе следующего года был избран в исполнительный комитет.

С фабианцами он сработался. Такими людьми интересно руководить: умеют думать, заботливы, умны, с чуткой гражданской совестью, начитанны, с критической жилкой, страшно серьезны, но при случае могут и посмеяться над собой, и все — социалисты, открыта и бесповоротно. Своей второй брошюрой они решительно отмежевались от других социалистических кружков (эту брошюру написал уже, конечно, Шоу) и от языка и настроений тех, кто выяснял, «откуда столько бедных». Тут все пропитано «образованностью» и антибуржуазностью.

Взгляните хотя бы на эти выдержки:

«В наш век уж так заведено: бьется человек, выбивается в люди — и давай другими помыкать».

«Действующая ныне система передачи государственной земли и капитала в аренду частным лицам со всей очевидностью поделила общество на враждебные классы: на одном полюсе — отменный аппетит за пустым столом, на другом — яства и немощные едоки».

«Неразумно, прикрываясь интересами дела, доверять государственные земли частным лицам, ибо они с похвальным постоянством эти земли губят».

«Правительство в теперешнем его виде имеет столько же оснований представлять государство, сколько лондонский дым — называться погодой».

Но Шоу понимал, что верность Марксу Фабианское общество сохранит, лишь отменив литературные фейерверки и ввязавшись в войну с фактами и цифрами в руках. Он нашел для этого и подходящего человека.

В 1879 году на дебаты в Общество изысканий захаживал широкобровый молодой человек — коренастый, с миниатюрной кистью и маленькими ножками, чертами лица походивший на Наполеона III. Он занимал важный пост в государственном аппарате и в политике был последователем Милля. Это был Сидней Уэбб.

Шоу признавался мне: «За всю жизнь мне только раз удалось сделать стоящее дело — я повстречал в дискуссионном клубе Сиднея Уэбба и навязался со знакомством. Мы отлично дополняли друг друга. Чего не знал я, то знал он, и, наоборот, — впрочем, последнее бывало редко. Он знал все ходы и выходы, а я толкался в открытую дверь. Он англичанин, я ирландец. В делах политики и власти он собаку съел, а я был молокососом. Он был чертовски способным человеком и держался с достоинством, я же был — богема. Он был неутомимым исследователем, я больше полагался на догадку и наитие. Художник и метафизик, я был в его глазах уродом, правда, умным, занятным и в общем-то излечимым. В довершение всего он был человек простой, холостой, самостоятельный — как скажет, так и сделает. У меня же был драматический склад характера, я не чувствовал за собою цельности и мог свободно раствориться в пятистах лицах, как Шекспир или Мольер, Дюма или Диккенс. Словом, откуда ни посмотреть — лучшего союзника мне было не найти. И я ухватился за него так крепко, как только мог».