Разумеется, он шел со всеми на эту демонстрацию и выступал в числе других на Клеркенуэлл-Грин, где собрались для марша жители северной части города. Рядом с ним на трибуне стояли Уильям Моррис и Анни Безант, которую он тоже привел к фабианцам. Анни Безант безусловно была самым ярким публичным оратором в Лондоне, да, пожалуй, и во всей Европе. Ее не могла обескуражить или сбить никакая аудитория.

На Клеркенуэлл-Грин Шоу убеждал сохранять порядок и решимость в несокрушимых колоннах, направлявшихся к площади. Он еще за чистую монету принимал слова Шелли: «Вас много — их мало»[27]. Ну, впредь будет умнее.

Моррис отправился в голову демонстрации, Шоу остался, где стоял. Миссис Безант, глубоко привязанная к Шоу, напросилась идти рядом с ним. Шоу бурно возражал — возможно столкновение с полицией, и, если она будет настаивать, ей придется самой постоять за себя. Нелегко было погасить ее боевой задор, и они пошли рядом.

Все шло гладко до Блумсбери. Но там, в западной части Хай Холборна, дома расступились по сторонам и изумленная процессия увидела беспорядочное отступление головной колонны демонстрантов под ударами полицейских дубинок.

Вероятно, миссис Безант ожидала от Шоу героических поступков. Но единственное, что можно было сделать героического, — не бежать, как другие. «Выбирайтесь отсюда», — подал он ей совет. Она выбралась из толпы, держась направления к Трафальгарской площади. Больше он ее в тот день не видел. К нему с криком лез человек:

— Ведите нас, Шоу! Скажите: что делать?

— Ничего, — ответил Шоу. — Пусть каждый добирается до площади, как может.

Схватка привлекла любителей поглазеть. Протиснувшись сквозь их ряды, Шоу застал последний эпизод подавления бунта: пожилой еврей из средней буржуазии, простирая руки, убеждал в чем-то молоденького полицейского. Тот свалил его ударом дубинки. Так окончитесь сражение в северной части города.

До площади Шоу добрался спокойно. Демонстрантам из южных районов пришлось потяжелей. Миновав Вестминстерский мост, они вышли на Уайтхолл, и тут старые солдаты расслышали сигнал горна: «Седлай!» Шоу подоспел на площадь как раз к появлению кавалерии. Всадники разъезжали по трое, и в первой тройке на средней лошади между военными ехал гражданский чин в сером костюме: это был член магистрата, обязанный отдать толпе приказ разойтись. В случае неповиновения войска откроют огонь. Но он был избавлен от «чтения Закона о мятеже»[28]: присутствие полиции решило все бесповоротно.

Весь день на площади маячили всадники и под надзором полиции, разбитой на группы по четыре человека, неторопливым шагом прогуливались бесстрашные граждане.

Шоу ходил в компании с шотландским философом и историком Стюартом Гленни, которого непочтительные фабианцы прозвали Великой Развалиной. Гленни кричал на всех перекрестках, что мир сбился с пути и шел к христианству уже в 6000 году до нашей эры: надобно, значит, все повернуть вспять, встать на путь разума, а потом уж думать о политических реформах. Шоу столкнулся с ближайшей четверкой полисменов, извинился и получил вежливый ответ. Вдруг возникла паника, кто-то побежал, и тут в Стюарте Гленни заговорил воинственный шотландский горец. «Стой, назад!» — рявкнул он, и пораженные беглецы застыли на месте. Инцидент был исчерпан.

До появления на площади Шоу события сделали там героем дня еще одного шотландца. Каннингем Грэам и Джон Бернс (в будущем «человек под красным флагом») сумели одни добраться до площади и, будучи встречены превосходящими силами короиы, решили пробить-с я с боем и держались с честью, покуда их не сломили. Высокому и живописному Грэаму так изрядно намяли бока, что свое полуторамесячное заключение он провел в комфорте тюремного лазарета. Бернс не пострадал, он был низкого роста. При встрече Шоу поинтересуется, как ему удалось выйти сухим из воды. «Я совал кулаки направо и налево, — отвечал Джон, — ну, мне и не досталось палки». Не исключено, что полиция остереглась перестараться: Бернс был очень популярный оратор, всеобщий любимец.

Люди затаили лютую злобу на полицейских. Даже мечтательный буржуа, автор поэмы «На пути к демократии» Эдуард Карпентер — и тот переменился настолько, что позволил себе назвать полисменов «пресмыкающимися тварями», — его крепко побили в драке.

Лондонский рабочий класс воззвал о мщении. Неукротимая миссис Безант тоже не желала мириться с поражением. В следующее воскресенье они придут на площадь и, в свою очередь, докажут, что умеют пускать в ход палки. Не теряя времени даром, миссис Безант развернула такую деятельность, что мужчинам оставалось только стыдиться самих себя. Заручившись поддержкой газеты «Полл-Молл» и ее редактора Уильяма Т. Стэда, она выступала в защиту заключенных, врывалась в полицейские участки, бушевала на свидетельской скамье, закатывала речи перед судьями, наводя страх на полицейских, выпускала листок «Единение», служивший и копилкой и рупором.

А Шоу отмежевался от нее. Он первым делом написал Уильяму Моррису, прося его употребить все свое влияние и предупредить бесплодные уличные баталии. Моррис уже и сам опомнился, ибо своими глазами видел и первую атаку полиции и полное поражение демонстрантов — впредь он тоже не поддастся иллюзиям Шелли о «несокрушимой силе» безоружных, неорганизованных и недисциплинированных миллионов.

Вопрос о возвращении на Трафальгарскую площадь решался на митинге, который открыла миссис Безант. Она предложила принять резолюцию о войне до победного конца. После ее великолепной речи от шквала аплодисментов дрожало здание. Выступить против Безант казалось немыслимым делом.

Но вот поднялся Дж.-У. Фут — у него были старые счеты с Анни — и попросил внести уточнение. «Куда вас зовут? — возопил он. — Вас призывают прийти на площадь и посмотреть на полицию. А полиция, вы думаете, будет смотреть на вас?»

Публика выслушала его в тишине, полной ненависти. Встал Шоу и поддержал особое мнение Фута. Не зря Шоу изучал историю Парижской коммуны. Он подробно разъяснил, как ведутся битвы с сильными мира сего: нужны баррикады — в этом все убедились на собственном опыте. А баррикады сами не растут. Надо нагородить омнибусов, ломовых телег, натащить мебель из соседних домов и магазинов. Хотите вы этого, готовы вы к этому? И палить в вас будут уже не допотопные мушкеты, заряжаемые с дула, а новенькие пулеметы, выбрасывающие двести пятьдесят пуль в минуту.

Шоу тоже выслушали в тяжелом молчании. Публика его ненавидела, однако уже понимала, что оба трусливых пораженца правы. Голосование выявило, что в одиночестве осталась не кто-нибудь, а сама миссис Безант, ее покинул даже содокладчик.

Для собственного успокоения Шоу продолжал доказывать правительству законность действий демонстрантов. При расследовании дела Грэама и Бернса власти замяли упоминание о постановлении, по которому демонстрация была запрещена, и провели обоих подследственных по другому парламентскому акту. А потом оказалось, что на Трафальгарской площади и впрямь нельзя собираться, ибо она находится в ведении комиссара парков и лесов. И всем уже настолько опостылела эта тема, что даже за такую отговорку ухватились радостно.

Окончательная развязка привела Шоу в восторг. Выбираясь из зала (теперь это Новая галерея) после выступления на фабианском собрании с лекцией, Шоу оказался близко от Каниингема Грэама. Кто-то спросил Грэама: «А кто он, собственно говоря, этот Бернард Шоу? Чем прославился?» Не моргнув глазом, Грэам отвечал: «Он первым сбежал с Трафальгарской площади в «Кровавое воскресенье». Шоу передавал эту новость всем, кроме, естественно, самого Грэама, добавляя: «Он мне польстил: у меня даже на это не хватило ума».

Некоторые пылкие товарищи напоминали ему, что не всегда толпы народа рассыпались в страхе — в истории есть свидетельства их побед. Французская революция, хотя бы. В таких случаях Шоу доказывал, что французская монархия не справилась с революцией по собственной глупости: карточные долги Марии-Антуанетты она ставила выше жалованья солдатам. Те подождали четыре года и начали брататься с народом. Лондонскому полицейскому констеблю платили в 1887 году всего 24 шиллинга, зато выплачивали их исправно и пенсией не обходили. В сущности, констебли — такие же пролетарии, но брататься с народом им не расчет, вот они и пускают в ход кулаки и усердствуют в суде. Правда, говорил он, отступление часто оказывалось началом: разгром и унижение рождали в душе восставшего народа холодную ярость, и, если его сильно раздразнить, он бесстрашно сеял смерть и разрушение. Шоу в себе самом порою чувствовал эти задатки. Но какая польза людям от разрушения? Перебей они полицию — кто будет охранять их же безопасность? Или пойдут жечь дома и, конечно, начнут с дворцов и палат, хотя прежде надо бы спалить дотла свои лачуги и трущобы. Ну, разнесут Букингемский дворец и Парламент, истребят королевскую семью и всех парламентариев — что дальше? Их потом голыми руками возьмет первый же толковый и честолюбивый авантюрист, который под маркой спасителя отечества соберет достаточно денег, наберет армию, обучит ее, оденет и исправно будет платить ей жалованье. Возьмите Кромвеля, Наполеона, да кого угодно. Нет! Убереги, господи, народ от самого себя!