Дар пророчества — это умение толковать неясные божественные уведомления, содержащие в себе предупреждения. Павел с уверенностью утверждает, что пророческий дар — это одно из божественных проявлений через Духа Святого, наравне с даром говорения на всех языках и чудотворным даром. Но он добавляет также, что не все сверхъестественные проявления от Духа, поэтому их надо исследовать, прежде чем утвердить или отвергнуть[371]. Таким образом, он настаивает еще на одном даре, даре распознания самих духов, не обманываясь их яркими проявлениями. Это же было одной из забот ессеев.

В самом деле, автор «Деяний» старается постепенно, на протяжении всей истории Павла, открыть нам в нем пророка. В начале своей миссии молодой толкователь Закона выказывает свое послушание пророкам, которых в Антиохии много: он слушает их предсказания и сходится с Филиппом, чьи дочери пророчествуют в Кесарии. Во время второго путешествия одухотворенным был не Павел, а Сила, входивший в миссионерскую группу[372]. В Ефесе же, во время третьего путешествия, Павел обладал способностью передавать новообращенным дар пророчеств и говорения на языках через возложение рук. Наконец, когда он прощался со старшинами в Ефесе в форме речи-завещания, одновременно летописной и пророческой в иудейском апокалипсическом ключе, то осознал, что имеет дар пророческий, который вдохнул в него Святой Дух[373].

Таковы некоторые воспоминания о Павле, которые относятся к последним годам его жизни: воспоминания как о пророке и чудотворце.

«Деяния» говорят о восьми особенно значительных чудесах Павла. В них мало общего с чудотворениями великих языческих мистиков, которые предпринимали свои путешествия с целью совершения чудес, особенно к концу своей жизни. В синагогах, среди иудеев, Павел, как и Христос, привлекал к себе внимание благодаря своему дару изгонять бесов, дару, подразумевающему распознавание духов. В Филиппах и Ефесе он изгоняет злых духов именем Иисуса Христа[374]. Он выглядит, как всякий древний маг, верующий в непогрешимую действенную силу божества, призванного его собственным именем[375]. Но летописец хочет показать, что приемы — ничто без веры: в Ефесе иудеи — соперники Павла — напрасно пытались использовать имя Иисуса и Павла.

В среде язычников, греков или варваров Павел проявлял себя больше как целитель: в Листре, в Ефесе, в Мелите… В Троаде он воскресил молодого человека, которого считали мертвым[376]. Так он отвечал на естественные ожидания язычников, и символическое значение этих исцелений так же очевидно, как ослепление лжепророка на Кипре. Ослепление неверующего до его обращения фигурирует среди чудес Асклепия в Эпидоре, без сомнения, как посвящение. В древности болезнь часто рассматривалась, как божественное наказание, и это побуждало к исповеди и изменению, чтобы получить выздоравление[377].

«Деяния» упоминают и о других чудесах Павла, которые больше сходны не с чудесами Христа, а скорее, с магической практикой, распространенной во всем греко-римском мире. К таким чудесам можно причислить волшебство с дверью [378]: дверь открылась сама, что позволило апостолу выйти из Филиппской тюрьмы, несмотря на оковы и засовы. Чудо обыкновенное, но данное по этому поводу типично христианское толкование необычно. Древние думали, что дверь открылась и оковы спали благодаря повторению тайных заклинаний; или что Павел и Сила совершили это чудо с помощью молитвы, попросту всенародно воспевая славу Господу. Все их сокамерники воспользовались этим чудом, оно было коллективным переживанием: первые христиане настаивали на этом утверждении. Но чудо с воротами было истолковано в символическом смысле, как чудо открывшейся христианской свободы, так как оба апостола использовали свое освобождение во славу Бога: чтобы читать проповеди и покрестить тюремного надсмотрщика, прежде чем по собственной воле вернуться в тюрьму. Таким образом, необыкновенное событие, которое автор приводит из дневниковых записей миссии, приобретает весьма демонстративный характер.

Еще более удивительным кажется чудо со змеей в Мелите (Деян., 28:3–6). Оно не только перекликается с Евангелиями, но скорее напоминает божий суд, который выглядел, как чудо: «лжепророк» на месте Павла умер бы от укуса змеи, но с Павлом не случилось никакой беды, что иноплеменники, присутствовавшие при этом, рассмотрели как божий суд. Возможно, этот эпизод имеет символическую ценность для некоторых обращенных, так как змея символизирует абсолютное зло, особенно в Камране и Евангелиях[379].

Известно, насколько легко, даже в христианской среде, получить неправильное представление о чудесах. Явления божественные быстро затмеваются магическими действами. Павел и автор «Деяний» хорошо сознавали это.

Сила чудотворений Павла осталась в памяти народов Азии. Во втором веке портрет апостола-волшебника обрел завершенность: в «Деяниях» встречаются бесконечно повторяющиеся апокрифы[380] Павла: открывающиеся тюрьмы, изгнания бесов, сеансы возложения рук — все, что было принято считать действиями чародея [381]. Ему приписывали в то время пагубные силы (так считали греки), например, безбрачие молодой Феклы объяснялось его чародейством [382]. Чудеса Павла носили иногда карательный характер, весьма отдаленный от духа «Деяний»: так, Павел поразил параличом женщину, которая нечистой пришла к Святому Причастию [383]. Эта мрачная легенда, хотя и волновала народные чувства, была все же опасна: она не только не служила восхвалению Бога, но еще и вызывала враждебность к властям, провоцируя обвинения в развращенности, продажности, безнравственности и мошенничестве [384].

Были и еще искажения образа, преувеличивавшие его могущество, из-за чего поклонники Павла-чудотворца, бывшего всего лишь инструментом в руках Бога, принимали его за самого Бога, явленного им. Правда, это случалось только в малоэллинизированных областях: сперва в Листре, у ликаонийцев, в его первую миссию, затем в Мелите, во время путешествия в Рим [385].

Павел хорошо сознавал риск и двусмысленность, которые заключает в себе всякое чудотворение и харизматическое явление [386]. Он оправдывал себя тем, что его поведение очевидно отличало его от волшебника: он не пытался ни льстить, ни соблазнять; он не имел корысти; он не выказывал ни малейшего желания возвыситься, что для мага было главным устремлением — быть обожествленным; он не использовал других для своей собственной славы [387]; он всегда говорил ясно, не обращаясь к недоступному для понимания языку магов, бывшему в употреблении [388]. Наконец, его речь-завещание в Мелите обращает внимание на то, что он жил и действовал всегда на глазах у людей, как и подобает греческому гражданину, тогда как маг, вращаясь обычно в закрытых кругах, предпочитает оставаться таинственным субъектом, не способным жить в обществе. Цель же чудес Павла — не в выгоде апостола, она — в единении общества и его преобразовании [389].